– Мы пойдем в святилище, когда небесный огонь коснется священных акаций, – Гор-Кха сделал еще глоток и поднялся, – надень убор Нехбет. Потом мы принесем жертвы и ей тоже.

Они шли к святилищу, когда солнце клонилось к далеким холмам. Ренехбет надела то, что следовало надевать перед жертвоприношением – перевязь через грудь, пластины из слоновой кости, в волосах укрепила убор Нехбет – широкую кожаную ленту с прикрепленным к ней черепом коршуна. В руке она держала кремневый нож с рукояткой из рога антилопы, в основании которого был прикреплен кусочек горного хрусталя.

Седжи был немногословен на этот раз. После короткой молитвы козу повели к джеду. Чуть дальше земля была разровнена и лежали камни – Ренехбет вспомнила о желании мужа построить там еще одно святилище. Для чего, впрочем, нужен был камень из каменной земли, а его не было. Она смотрела, как Гор-Кха связывает ноги животного, и поднимает руки к небесному огню. Когда солнце сверкнуло на шлифованном куске базальта, она вновь почувствовала дрожь – теперь рука мужа действительно была дланью Гора. Бога, который плыл в небесной ладье и дарил свет. Раздался жалобный крик жертвенного животного, «Гор!» откликнулось несколько голосов за её спиной.

Теперь надо было смотреть за тем, как умрет коза, а потом Седжи откроет ей грудь, и глянет на сердце. Кто-то из стоявших за спиной сделал шаг, и она, скосив глаза, увидела крепкого юношу с бычьим хвостом, привязанным к льняной накидке. Он сделал еще пару шагов, и она догадалась, что юноша хочет подойти к камню, и посмотреть на умиравшее животное сам. Не успев понять, что делает, Ренехбет повернулась и резко выбросила левую руку, ту что без ножа. «Нельзя смотреть, как льется кровь во имя бога-Сокола», хотела повторить она слышанные уже слова, но не решилась. Так и стояла с поднятой рукой несколько мгновений, пока старый человек с крючковатым посохом и перьями в волосах не тронул юношу за руку. Тот отступил на полшага, не опустив глаз.

– Что сказал бог-сокол, уари? – юноша был первым, кто спросил это, когда Гор-Кха вышел из круга камней, но старый мужчина рядом с ним опять тронул его за руку.

Гор-Кха стал перед ними, с ножа срывались последние капли густой, багровой крови, кровью же была забрызгана его грудь.

– Коза умерла чисто, – громко сказал он, подняв нож – Седжи открыл её грудь и увидел, что Гору-Соколу угодна наша жертва.

Стоявшие сбоку от неё шери и старейшины вскинули руки к небу, повторив «Гор!», но юноша и его отец (она вдруг поняла, кто этот старик с посохом) рук не подняли. Склонив головы, они молчали некоторое время, но потом старший сказал:

– Хорошо, что Прародители благословляют наше дело, Гор-Кха. Но разных людей хранят разные хемму. Хети с древних пор хранила Великая Черепаха. Мы принесем ей жертвы у наших камней. Пусть все духи будут сыты и довольны, пусть они защитят наш поход.

Гор-Кха смотрел на него, окрашенные малахитовой смесью веки слегка подрагивали.

– Принесите жертвы своему хемму, Аха, – сказал он наконец, – пусть все духи благословят наши копья. И выбирайте людей.

Что-то не нравилось Ренехбет в лице мужа, его брови хмурились, и легкая судорога то и дело подергивала уголок рта.

Когда они шли к храму Нехбет, он мрачно молчал. Впрочем, его походка не выдавала никаких чувств, и когда Ренехбет двинулась внутрь, он поднял нож и стоял, храня на лице выражение настоящего уари.

…уже когда они вернулись в жилище, и Гор-Кха пил мелкими глотками воду, сдобренную забродившим хлебом, он негромко сказал:

– Коза умерла нехорошо. Седжи сказал, что я не так увидел, но… Мы все равно выйдем.

Газель подняла голову и фыркнула, рога качались из стороны в сторону. Звери тоже что-то чувствуют.

Он присел на корточки, и начал причмокивать, медленно и размеренно покачиваясь из стороны в сторону – обычно это успокаивало животных. Теперь еще не хватало, чтобы остальные встревожились. Пасшиеся рядом газели отрывались от кустиков, которые ощипывали и, бросив короткий взгляд на человека, возвращались к еде. Он причмокнул еще раз, ласково повторяя ничего не значащие слова. Другие пастухи начинали напевать, но он не любил этого. Наконец, животное успокоилось, и снова обратило свое внимание на клочок бурой травы.

Газели беспокойны в эти дни, как если бы рядом бродили лев или шакалы – хотя кто знает, может и бродят – а может потому, что беспокойны охранявшие их люди. Охотники вернулись в стойбище четыре ночи назад – они были вымотаны и измучены жаждой. Сначала они долго пили тепловатую мутную воду из источника, потом еще дольше молчали. Их не расспрашивали – человек говорит, когда он хочет говорить. И, наконец, они начали говорить.

Хаа-Та, их земля, стала жестокой. Почти полную луну они шли по ней, спускались в ущелья, переходили через пустоши. За это время ни разу небо не дало им влагу. Они пили воду, пили кровь убитых животных, наверное, и собственную мочу, но, наконец, дошли до Обломанного рога. Озерцо почти пересохло, и вода в нем стала солоноватой, деревья у Четырех Скал чахнут и гибнут. Стоит ли удивляться, что страусы спустились вниз к Реке, а слонов даже его отец уже не видел.

Собака хрипло зарычала и гавкнула, один раз, потом другой.

– Тихо, Аг! – прикрикнул пастух, но Аг продолжал урчать, тревожно поводя ушами.

Посмотрев по сторонам, он ничего не увидел, но, все же, покосился на лежавшие у ног лук, колчан и веревку с петлей на конце. Оголодавшие шакалы вполне могут бродить рядом. Обычно они едят падаль, но, если ничего нет, то могут попробовать и зарезать одну из газелей.

Его клану, наверное, придется спуститься в низины, в болотистые, влажные земли Реки, где так часто начинается кашель. Там их будут ждать те люди, которые поклоняются рогатой женщине. Её вестники приходили к ним в стойбище опять. Красногубый не сказал, о чем они говорили, молчали и другие старейшины, но тем вечером все ели ячменные лепешки, а наутро зарезали горного осла у камня, и мудрейший внимательно смотрел, как он умирает.

Сам пастух не понимал, чем люди рогатой женщины лучше других людей из приречных селений – все они стоили друг друга, на его взгляд. Но старейшины, понукаемые Красногубым, уходили к Реке, чтобы поклониться её Богине-Корове. Теперь они решают, должны ли кланы покинуть свои Уну и переселиться к полуночи, во влажные земли. Чтобы они не решили, пускай решают быстрее, и вода, и трава для газелей здесь скоро закончатся.

Вдруг Аг подскочил на месте, рыча и яростно размахивая хвостом. В этот раз мужчина не стал приказывать ему, сразу потянувшись за луком.

Разгибаясь, он увидел движение – мчащегося на добычу льва трудно рассмотреть, как следует. Он еще раз нагнулся подхватить стрелы, но, как бы быстро ни двигался, зверь уже успел выйти на разгон. Газели кинулись врассыпную, лев явно пытался нагнать стоявшую у края молодую самку. Пастух резко натянул лук, но не выстрелил. Убить льва в одиночку? С луком, веревочной петлей и дротиком?

За эти несколько мгновений все и решилось. Чуть бы ближе позволили подобраться скалы, и этот день был бы последним для молодой газели, но так она еще успевала набрать скорость. Прыжок, другой – но расстояние между ней и хищником только увеличивалось, и, разочарованный, лев сбавил ход. Он пробежал еще немного, потом остановился, и повел кудлатой головой.