…Терзаемый беспокоящими меня мыслями, тревогой о Раде и «фон Ронине», а также князе Михаиле, да снедаемый чувством вины, сегодня я сам собой пришел в Успенский собор, чтобы помолиться. Молитва моя была горячей, шла от сердца – и паника с непроглядным унынием, смешавшие все мысли в голове, понемногу отступили… Наконец, когда я уже приложился к раке с мощами Меркурия Смоленского, да подошел к иконе Богородицы, на ум вдруг пришел фрагмент недавней осады Троице-Сергеевой лавры.

И в этот миг я осознал, что у нас все же есть шанс хоть что-то да изменить…

- Воевода! Ты говорил, что я могу обратиться к тебе напрямую в любое время.

Шеин лишь вполоборота развернул голову – и мельком посмотрев в мою сторону, вновь развернулся к бойнице, сухо ответив:

- Я помню свои слова.

Я, стараясь говорить спокойно и внятно, не тараторя, начал издалека:

- Я вот что вспомнил, воевода… Во время осады Троице-Сергеевой лавры еще прошлой зимой, гетман Сапега подготовил засаду для отряда ратников, отправившихся на вылазку из монастыря. О вылазке он узнал от перебежчиков; людям гетмана, внезапно атаковавшим русских охотников, удалось отрезать их от монастыря. В то время как собственная конница гетмана, включая роту крылатых гусар, ворвалась в открытые ворота крепости.

Я расчетливо взял небольшую паузу, вынуждая воеводу вступить в разговор – и Михаил Борисович не подвел! Отвернувшись, наконец, от бойницы, он посмотрел мне прямо в глаза:

- Не слышал о таком. И как же наши отбились?

- Прежде всего, благодаря умелым пушкарям – они сумели остановить атаку бросившейся на штурм литовской пехоты. Ну а тяжелых всадников… Их истребили в тесноте внутренних монастырских построек, где гусары не могли развернуться и толком сражаться – в то время как на головы им летели камни и бревна, кои бросали простые крестьяне! И в итоге все всадники врага бесславно погибли внутри монастыря.

Еще не успел я закончить свой сказ, как темные глаза воеводы прояснились, а тяжелый взгляд его, устремленный на меня, просветлел. Кажется, Шеин уловил мою мысль… Но немного погодя, невесело усмехнувшись, воевода не без издевки в голосе осведомился:

- И что же нам, открыть ворота да ждать, когда польские всадники ринутся в атаку? А после молиться, чтобы они, ворвавшись в крепость, не поднимались на стены и не оседлали воротной вежи?

Покачав головой, я ответил спокойно, размеренно – понимая, что горячая убежденность в голосе скорее оттолкнут Михаила Борисовича:

- Нет, я предлагаю вылазку. Достаточно крупным отрядом, чтобы враг ничего не заподозрил – и основательно всполошился. Если поверят, что крупный бой, бросят в бой конницу – и она погонит уцелевших ратников к открытым воротам… А добравшись до них – ворвется в крепость на плечах бегущих охотников.

Глаза Шеина опасно сверкнули, желваки на скулах заходили ходуном… Но воздержавшись от негодования и уточняющих вопросов, он коротко бросил:

- Продолжай.

- Коннице, что ворвется в крепость, только один ход – вперед. Но мы должны заранее подготовиться; например, ограничить возможность скакать вдоль стен в обе стороны, перегородив возами проходы между пряслами и домами. Прикрыв, таким образом, соседние башни – и подъем на стены сквозь них… Причем ту часть возов, что будет обращена к врагу, стоит дополнительно обшить деревом, оставив лишь бойницы для пищалей да малых пушек. Вполне подойдут и те, что прихватили с собой черкасы…

Переведя дыхание, я тотчас продолжил:

- Таким же образом мы перегородим и улицы, по которым будут скакать всадники. Понятное дело, что не с самого начала – мы позволим гусарам углубиться в крепость чуть подальше… Но в конце своего пути каждый отряд всадников должен упереться в заграждение – и хотя бы небольшую пушку, заряженную картечью! Кроме того, необходимо будет подготовить и дома, и дворы – забить окна, оставив лишь крошечные бойницы, поднять и укрепить ограды, подпереть ворота… И заранее разместить людей так, чтобы при прорыве ляхов не пострадали ни женщины ни дети – а ополченцы кидали в ворога камни и бревна, ошпаривали их кипятком и стреляли из-за каждого забора, с каждой крыши!

Михаил Борисович чуть прищурился, обдумывая мои слова, в то время как, немного разгорячившись, продолжил:

- На прясла стен, прилегающих к воротной баше, сквозь которую мы и пустим ворога, необходимо поставить всех стрельцов. Но когда всадники ляхов только ринутся на штурм, стрелять будет не более десятой части ратников – чтобы не остановить гусар заранее. А вот когда те ворвутся на улицы Смоленска и начнется бойня – вот тогда залпами станут бить уже все стрельцы, посылая в ляхов пули с обеих сторон крепостной стены! Также и пушкари…

Еще одна короткая пауза – и я, наконец, подхожу к концу:

- Детей боярских посадим на лошадей и заранее приготовим к бою. Когда ляхи наконец-то покажут спины, наши всадники покинут крепость сквозь соседние ворота – и ударят им в спину, гоня на собственную пехоту! И если мы и не разобьем ворога в одной сече, все же заметно ослабим осаждающих перед решающим боем. Ну, а сняв осаду, мы перережем пути снабжения ляхов и заставим коронную армию остановить поход на Москву, заодно обновив запасы продовольствия и в Смоленске.

Шеин ответил далеко не сразу, как кажется, обдумав и взвесив каждое мое слово. Наконец, он заговорил:

- И кого же ты предложишь отправить на верную смерть? Черкасов, присоединившихся к нам в последней вылазке?

Я отрицательно мотнул головой:

- Ни в коем разе, ибо ненадежны! Даже если ничего не объявим заранее, догадаются обо всем, видя наши приготовления. А там любой из них может захотеть вернуть себе расположение польских господ, перебежав и предупредив их о готовящейся западне… Нет, запорожцев я бы вообще предложил разоружить и взять под стражу в те дни, что мы будем готовить вылазку. В охотники же стоит позвать простых ратников… Пообещав, что семьи их во время осады не будут знать никакой нужды – и объяснив, что голод в конце концов убьет многих женщин и детей, если мы не отгоним ворога от стен Смоленска.

Михаил Борисович вновь немного помолчал – после чего с тяжелым вздохом отметил:

- Задумка хороша, да боюсь, не рискнут ляхи скакать вдогонку к воротам. Воротные вежи ведь прикрыты срубами, среди них всадники сильно замедляются, следуя едва ли не поодиночке, превращаясь в легкую цель. Гусары это понимают и к воротам не сунутся… А ежели попытаемся разобрать срубы – так насторожим ворога.

Шеин прав – но я уже подумал и об этом:

- А ежели мы не все срубы разберем, а только часть их, чтобы спрямить и расширить путь конных к воротам? И работать лишь по ночам… Это будет выглядеть как подготовка к вылазке, что может, и насторожит врага. Но в конце концов, лишь сыграет нам на руку – ведь ляхи заранее приготовят своих всадников к отражению удара из крепости!

Подумав, Михаил Борисович негромко подметил:

- Ну, допустим. И с каких же ворот ты думаешь устроить вылазку?

Я пожал плечами:

- Копытенские и Водяные отпадают сразу, в обоих случаях вылазкам мешают реки – и охотников заметят заранее, и встретят их еще на подходе. Да и бежать им будет куда как несподручнее… Я предлагаю Молоховские ворота – ведь основные силы ляхов собраны как раз с их стороны.

Воевода задумчиво протянул, словно эхом повторив за мной:

- Молоховские, значит…

…В конце концов, после долгих обсуждений и уточнений, Шеин принял мой авантюрный план (все как обычно!) – способный обернуться как успехом, так и значительными, практически бесполезными потерями. И хотя сам я не участвую в общей вылазке, заняв со своими стрельцами верхний боевой ярус Молоховской башни, ответственность за двести обреченных воинов гранитной плитой давит на плечи…

Да, они обречены. Да, зимняя осада Смоленска унесет куда больше жизней – и ратников, и гражданских. Так что математика на моей стороне… А на их – живые люди каждый со своей судьбой, да любящие этих самых людей сердца…