— Отчего не сказал? Думаешь еще умилостивлюсь и прощу, побоюсь тех бумаг, что у тебя припрятаны? — спрашивал я. — Ты, Петрушка, посмел страшить меня, воли царской лишить хотел, как за то поступать?

— А нынче, государь, уверился я, что сын ты Ивана Васильевича. Вот еще недавно, думал, нет, не сын ты. А вот сейчас… Тот так же куражился у клетки, где сидел дед мой. Тогда отец своею рукой убил деда, а кто меня убьет? — Басманова начало трясти, губы дрожали, он впадал в истерику.

Это не было приступом, это был выплеск неимоверного количества эмоций. Лицо Басманова приобрело неестественный вид: глаза выпучились, рот, словно в крике, но безмолвном открылся, и он рванул на меня.

Если бы этот рывок был сразу, без тех преобразований человека в животное, впадения в неистовство, я мог и не среагировать. Но сразу же, как я увидел метаморфозы в психическом состоянии Петра, механически приготовился к противостоянию.

— Аррр-х, — взревел Басманов и попробовал обрушится на меня.

Смещаюсь в лево, перекатываюсь, встаю на ноги и в стойку.

— Р-р-х. Ненавижу рюриково племя, — вскричал Басманов и получил удар по своей опорной правой ноге.

Что-то похожее на лоуткик прошел и Петр, вернее, зверь в которого он превратился, чуть подсел. Мой боковой удар в висок повалил бывшего фаворита, но не вышиб из него дух и Басманов попытался встать.

— Лежать! — прикрикнул я и сильно ударил Петра правой ногой в голову.

Нокаут. А у меня изрядно заболела нога. Надеюсь, что не перелом. Все же не мое тело, не тренированное, удары вроде бы и правильные, но для меня все равно болезненные.

Долго не думая, я достал свой нож, и разрезая кафтан острым лезвием, полоснул себе по руке. Я слышал, что массивную дверь уже начинают отодвигать и быстро вложил нож в руку приходящего в себя Басманова.

— Государь! — вскричал один из казаков, ворвавшихся в пыточную, где и был мой разговор с Басмановым.

— Он покусился на меня, убейте его! — сказал я, показывая, что из руки сочится кровь.

Басманова били. Ногами с остервенением, толкаясь и чуть ли не споря, кому нанести следующий удар. Трое казаков не могли распределиться по сторонам, чтобы пинать ногами уже умирающего Петра и оттого продолжали его мучения. Но я не вмешивался. Я жертва, на меня покушались. Только через две минуты, запыхавшиеся казаки отошли от изуродованного тела бывшего фаворита, у которого всю жизнь саднила ненависть к системе, во главе коей был царь. Тот Царь, что унижал отца Федора Алексеевича Басманова, тот, который заставил сына убить отца, кто сделал фамилию Басмановых одной из тех, кого ненавидели многие и многие русские люди.

Я пришел сейчас в пыточную не для того, чтобы убить Басманова, я собирался это сделать, но лишь когда пойму общественное мнение по поводу предательства Петра Федоровича, да и рассчитывал разделить ответственность с иными, чтобы приговор был коллективным. Это было нужно и для понимания лояльности ко мне со стороны командиров стрельцов прежде всего, так как наемники казались достаточно лояльными… золоту, что я уже дал и что должен буду дать в будущем. Казаки же старались всячески угодить и только жаждали повелений. Они сейчас приняли меня всем сердцем своим казачьим, в этом времени очень переменчивым. А стрельцы, пусть и не долго, полгода всего, но были в подчинении Басманова, мало ли как он их благодетельствовал.

— Донесите мою волю! — я принял грозный, величественный вид и излагал именно что государево повеление. — Собраться всем сотникам, и атаману в во дворе у моей усадьбы. После вы придёте ко мне и станете рядом, с заряженными пистолями.

Я собирался говорить к командирами, сообщить им о смерти Басманова и принять клятву верности, текст которой я еще не придумал, но, уверен, импровизации должно хватить. Пусть пройдет ритуал привязки людей ко мне, да и посмотрим, может есть кто, что сомневается и думает, как бы удрать из Каширы.

Больше не интересны никакие причины, чтобы не выдвигаться в Тулу, завтра же и скорым маршем. Были опрошены если не все, то многие люди, что прибыли из этого важного русского города. Там созревает что-то неладное. Если это неладное не возглавить и не обуздать, то и мне туго придется и Шуйскому и вот она та самая, что ни на есть, Смута.

В Туле появились казаки, причем разные и не столько буйные, сколько бунташные. Разговоры про то, что русскую землю пора спасать, что голод — это дело рук Москвы, что крестьяне были свободные и пора вернуть Юрьев День, чтобы переходить от одного боярина, дворянина, к другому, или вовсе уходить. Много разговоров, часто противоречивых, но неизменно в негативном ключе относительно центральной власти. Там же видели и поляков и даже какие-то престранные крымские купцы заявлялись. Коршуны слетаются клевать раненного, голодного, уставшего, не выспавшегося медведя.

Я помнил о восстании некого Болотникова, я знал, что и Илейка Муромец, который так и не появился пред светлые мои очи, а убежал как раз-таки в Тулу, присоединится к этому восстанию. Будет там и множество южных боярских детей, дворян, иностранцы, даже десять тысяч наемников, но основу составят казаки. Так что у меня нарисовалась задача не допустить восстания этого самого Болотникова, пусть я его и прекрасно понимаю. Так жить нельзя!

Глава 8

Могилев

5 июня 1606 года

Воскресное утро в Могилеве мало чем отличается от подобного утра в иных городах, но уже русских. Это если Могилев считать литовским, что весьма и весьма условно, так как сложно найти в Литве более православного города, чем Могилев [в это время этническая принадлежность скорее определялась отношению к конфессии и в этом отношении Могилев был более православным, и чуточку иудейским. Тут было самое мощное восстание православного населения против греко-католической унии и убийство униатских епископов].

Торговый город, в котором больше лавок с товаром, чем каких-либо иных построек, — Могилев, начинал перехватывать звание самого крупного города Белой Руси у Полоцка. И, как и в любом ином торговом городе, в Могилеве постоянно было немало различного рода авантюристов и искателей наживы. И речь не только и не столько о ворах и мелких обманщиках, тут творились дела куда важнее и масштабнее.

Вот и сейчас в одной из многих таверн Могилева, под названием «Подкова» шли разговоры, которые могли сильно повлиять на ситуацию во всей Восточной Европе.

— Ты решил? — спросил Анжей, но больше все-таки, Андрей Волцевич.

Его собеседник сидел поникшим. Волцевич наседал, как это же делал и еще один шляхтич Михаил Зеляжницкий-Кобату. Тот тоже был, скорее Михаилом.

Оба шляхтича не так давно перешли в униатскую веру, искренне считая, что абсолютно не нарушили заветы своих православных предков. В чем же они изменили? Обряды те же, священники… те же, церкви… вновь те же. А то, что теперь два приятеля выплачивают десятину Папе Римскому? Деньги те же, что и ранее, до Брестской унии 1596 года, а выгоды очевидные.

Униаты уже не православные, которые в соображении католической шляхты предатели, ибо московиты сиволапые олухи, — по мнению «сарматов», схизматы все такие [сарматство, как явление в это время начинает распространяться в Польше и Литве, когда шляхта видела себя потомками сарматов и всячески героизировалась]. К слову, подобные речи и негативные высказывания в отношении православия резко прекращались, если только в радиусе ста верст появлялись люди Константина Острожского, самого влиятельного православного магната, с войском больше коронного. Но разговоры возобновлялись по мере удаления от Юга Белой Руси и Окраины, где и были основные земли Острожских.

Вести о том, что Дмитрия Ивановича, польского ставленника на Московском троне, убили, быстро, молниеносно, разнеслись по Востоку Великого Княжества Литовского и поскакали далее, в Корону.

Так же все было красиво! Свой, польско-литовский царь, реальная возможность унии с московитами с их просто огроменными территориями. Польско-литовская шляхта уже в своих мечтах грабила Константинополь, ибо такое мощное государство, что могло появиться на политической карте Европы, то только в союзе с Германской империей, Венецией, вероятно, и с иными государствами… Даже невообразимо мощная Османская империя , с ее лучшими пистолями и артиллерией, падет [в то время считалось , и небеспочвенно, что мушкеты и пистоли, как и артиллерия Османской империи даже превосходила лучшие европейские образцы. Тут и колесцовые замки и нарезы и многое иное].