Москва… как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось… писал наше все, Александр Сергеевич Пушкин. И вот эти звуки Москвы, которая открылась мне, были зловещими, безумными. Они вливались в сердце и отзывались в нем более частым сердцебиением.

Толпа… это ужасное явление, когда теряется человечность, появляется некий коллективный разум, который не отличается принятием логических решений, но только лишь тех, что продиктованы эмоциями. У толпы всегда должен быть тот, кто ею управляет, по крайней мере, этот координатор должен создать толпу. Речами ли, поступками, ложью, или правдой, уже не играет роли, важно само наличие людской массы с потерей индивидуальности тех, кто эту массу заполняет.

И в Москве я эту толпу увидел. Поймал себя на мысли, что где-то именно так и должен был выглядеть зомби-апокалипсис. Орущие и бегущие куда-то люди с топорами, вилами, что характерно, с тремя зубьями и деревянными. Кто-то и с дрыном бежит. Все суетятся, выискивают что-то.

— Литва…убить… поругание святынь… ляхи… немцы… схизматики, — слова и отдельные фразы отбивали в голове барабанную дробь.

Безумие. Они понимают вообще, хоть кто понимает, что стал инструментом в руках заговорщиков? Есть ли осознание, что многие погибнут? Я еще не очень влился в эпоху, да что там, пока вообще не влился, но тот факт, что немцы или поляки не бараны, которые сами пойдут на заклание, понятен и мне. А шляхтичи польские? Польская школа сабельного боя если не лучшая, то одна из первейших. Сегодня много христианской крови прольется. Кому тогда работать, кому ковать победы русского оружия, если сегодня треть ремесленников Москвы просто сложат головы?

Но меня совесть ничуть не мучала. Не я виноват в том, что творится. Может, именно что я и являюсь единственной жертвой обстоятельств. А вот эти все люди… у них был выбор: идти на улицу и искать кого убить, или сидеть дома и не отсвечивать. Я оказался лишенным выбора.

Не успев появиться в этом мире, я уже сделал две зарубки на своей черной душе. Не жалею. Марина явно впадала в истерику и подставляла меня своими «бесами». Сама прямо святоша как будто! Дмитрий Шуйский? Так он более чем беспринципный, послезнания и только один его вид о многом говорил, однако так я только лишь защищался.

Шуйские — вот главные грешники на этом празднике Сатаны. Нужно было додуматься до того, чтобы через кровь, шагая по костям, убить царя и взойти на его место. Это более, чем беспринципно, это явно преступно.

И оправданий ни тем, что сейчас все, во всех державах, так поступают, ни тем, что иначе нельзя, — не существует. И я так же поступил, но я и есть преступник, преступивший уже все нормы и правила и убивавший множество людей. Значит Шуйский, как и я? Ну а двум львам в одной клетке никак.

— Государь! Я одного своего человека пошлю на свое подворье! — не спросил, но лишь поставил меня в известность, Басманов.

Я заметил у него явные перемены в отношении меня. Не нужно быть искусным психологом, или обладать паранормальными способностями, чтобы видеть, как человек к тебе относится. Если ранее, как только состоялось то наше знакомство и Петр пялился на голую Марину, Басманов был моим рабом, то сейчас в его голосе прорезались нотки властности и лишь желание показать пиетет, но не он сам.

А что я хотел? Басманов должен был меня, то есть, Лжедмитрия, который был ранее в этом теле, неплохо знать. Теперь же и моя речь и манера держаться и, вероятно, решения, да все, просто вопило, что «царь то не настоящий!» Тогда почему он все еще со мной? Ведь самый удобный момент, чтобы схватить меня, связать, да Шуйскому предъявить. Подозреваю, что Басманов оказался и достаточно сообразительным, чтобы понять, что именно произошло в палатах Кремля и кто убил и Марину и Дмитрия Шуйского.

А что я? Коли попал в это время, должен выжить. Уже нисколько не сомневаюсь в хронопутешествии, так как такой детализации всего и вся не может создать ни мое воображение, ни программист в игре, ни режиссер, если думать, что все окружение — розыгрыш. Мое выживание зависит от того, останусь ли я на вершине политической элиты Московского царства, или меня сожрут. Просто уйти, уплыть и забыть о Руси? Вариант, но куда? В Европе то же самое выживание, да и языковая проблема, наряду со сложностями восприятия и времени, и еще более чуждого мировоззрения. В Америку? Так сейчас там еще более страшное захолустье. Да и не примут меня испанские колонисты, как и индейцы. Не нужен я нигде и нет места, где можно было просто пересидеть. Повсюду кровь и борьба. А тут уже какой-никакой, но старт. Так что остаюсь и думаю, как быть далее.

Мы проехали Москву довольно быстро. Пусть город и растянулся и, наверное, большой, но не столь огроменный, чтобы часами разъезжать и заблудиться. Хотя именно что заблудиться бы я, если б не сопровождающие, мог проще простого. Все кварталы, улицы, столицы были похожи одна на другую. За Кремлем начинались усадьбы. Коттеджный поселок да и только. Каждая усадьба состояла из главного дома, построек для животных, хозяйственную постройку и небольшой двор. Везде заборы и, чем богаче усадьба, тем крепче и выше заборы. Крепости, да и только!

Немного начал понимать и царей, который так игрались с боярством. По дороге были такие усадьбы, брать которые, при необходимости, можно было только с артиллерией, либо кровавым штурмом. И у каждого боярина, что я уже понял из обрывочных разговоров, да и своих исторических знаний, чуть ли не армия. Это и боевые холопы, которых должно выставлять в посошную рать и различного рода наемники и, прямо скажем, разбойники, те же боярские дети зачастую могут зависеть от какого покровителя. У государства же не было монополии на насилие и получалось, что царю, чтобы не остаться с голым, незащищенным задом, нужно лавировать между боярскими интересами. Ох, и сложно же все это. Где Романовский абсолютизм и полное подчинение боярства? Где Петр, прозванный Великим, которому позволили все. А бывший хозяин моего тела поел телятины, потанцевал, все — поборник Лукавого.

— Государь, нам нужно уйти с дороги! — сказал Басманов, вглядываясь в мои глаза.

И что он там увидеть хотел?

— Надо, свернем! Думаешь, погоню пустят? — спросил я.

— Должны, Димитрий Иванович, может уже ватаги свои и пустили по всем дорогам и направлениям. Мыслю я, что более внимания уделят западу, будут думать, что ты в Речь Посполитую побег, — сказал Басманов и вновь уставился на меня.

Это что? Я должен был сейчас произвести какие-то действия, или разгневаться? Может быть и поиграть чутка?

— Ты, Петруша, думай, что говоришь, а то и голову с плеч! Как царь, сын Иоанна Васильевича, бегать от татей может? — сказал я и увидел некоторое удовлетворение в реакции Басманова.

Значит повел себя так, как должен был повести тот, кто неизвестно куда пропал, оставив свое, далеко не идеальное тело, для меня? Но я и думал, что нужно Петра расспросить обо всем, что можно. Размышлял и о том, чтобы частично ему раскрыться. Нет, не говорить о переселении душ или сознаний, а сказать, что память потерял.

— Прости, государь, мы не бежим, но поспешаем в Тулу,- поправился Петр Федорович и поклонился.

Поклон выглядел менее естественно, чем ранее, да и был не глубоким.

— Петр, а чего ты хочешь? — спросил я.

— Прости, государь, но я не уразумел, что ты спрашиваешь, — недоуменно отвечал Басманов.

— Расскажи мне, чего бы ты хотел добиться в своей жизни! — настаивал я.

— Добиться? — посмаковал слово Петр Федорович.

— Тебе это слово кажется чудным? — спросил я.

— Это нет, но иные… — Басманов осекся.

— Договаривай! — добавляя металла в голос, потребовал я.

— Димитрий Иванович, — Петр замялся, но решил продолжать. — Ты и ранее был чудной и непонятный, нынче же и вовсе, словно иной человек. Вот смотрю на тебя, так и ничего не изменилось, но ты, словно… и не ты вовсе.

— Я это, я! — стараясь быть спокойным, все же мне было сложно сконцентрироваться.