Свою «Гадюку» Николай почистил, набил патронами второй рюкзак. В первом, куда сложил деньги, места не хватило. Гулый тоже собрал себе трофеев, взяв из куч, что захотел. К слову, ополченец двигался довольно бодро — и не скажешь, что раненый.

За ними прибыли два грузовика, в них — трое хмурых ополченцев и водители. Они собрали тела убитых и погрузили в кузовы машин. Оружие и амуницию забросили в трофейный грузовик. Николай им помогал. Ополченцы забирали все трофеи. С трупов немцев сняли обувь, связав ее шнурками, чтобы не попутать пары. Подобрали минометы — за ними съездили на грузовике — там тоже ободрали трупы. Как понял Николай, с оружием и амуницией у ополченцев было напряженно. На кобуру его косились, мол, зачем такое пацану, но промолчали. А пусть бы и сказали! Несвицкий «Штайер» не отдаст. «Гадюку», может быть, придется сдать, но для начала разберется, как тут у них с оружием.

Провозились долго, и к городу подъехали уже в сумерках. Колонна из трех грузовиков двигалась по тихим улицам, трофейный шел последним, Николай держал дистанцию за двигавшейся впереди машиной, поэтому город не слишком рассмотрел. К тому же уличное освещение в Царицыно отсутствовало. Гулый пояснил, что не включают, чтобы не подсвечивать дома для вражеских бомбардировщиков. Они летают по ночам, поскольку днем боятся — их сбивают. И вражеская артиллерия порой работает по засвету — в ряде мест фронт отстоит от города довольно близко, и пушки могут доставать. Единственное, чего заметил Николай, что на окраине Царицыно располагался частный сектор из небольших домов и огородов, а многоэтажные теснились ближе к центру.

Их колонна остановилась у стальных ворот на тихой улице. Водитель первой просигналил, ворота отворились, и грузовики заехали во двор, где встали возле здания казармы.

— Жди здесь, — сказал Несвицкому напарник и куда-то ухромал. Николай остался ждать у грузовика. Хотелось есть. Он достал пачку трофейных сигарет и прикурил одну от зажигалки.

— Не угостишь, земляк?

Рядом нарисовался незнакомый ополченец. Несвицкий протянул ему пачку. Ополченец взял сигарету и прикурил от зажигалки Николая. Затянулся.

— Привезли ребят? — спросил, пыхнув дымом.

— Да, — ответил Николай.

— Был взвод — и нету, — промолвил ополченец и вздохнул. — Жаль мужиков. Я работал с ними в шахте. Хорошие ребята. Бывало, выйдешь на поверхность — и сразу же в пивную. Возьмешь там пару кружочек, чтоб угольную пыль из легких выгнать, а к ним — и рыбки. Эх, была жизнь! Чтоб вы подохли, пидарасы! — и ополченец погрозил в сторону запада.

— Мужиков убили немцы, — заметил Николай.

— И немцы — тоже! — продолжил ополченец. — Налезли из своей Европы. Ничего, сейчас за нас империя, со всеми разберемся. Бывай пацан!

Он повернулся и ушел. Николай еще немного постоял, продрог — вечером прохладно, но терпеливо ждал, считая, что его потащат на допрос к начальству, но тут к грузовику подъехал внедорожник похожий УАЗ. Открылась дверь, и из кабины выбрался напарник.

— Грузим вещи! — сообщил Несвицкому. — Нас отвезут ко мне домой. Переночуешь там. Нечего тебе в казарме делать. Сумку я твою забрал.

«Заодно и деньги будут под присмотром», — подумал Николай, а вслух спросил:

— Автоматы брать?

— Конечно! — удивился Гулые. — Мы в ополчении, и нам положено.

Внедорожник отвез их в частную застройку, к дому на пустынной улице. Ополченцы выбрались наружу, достали из кабины свои вещи и сложили их на лавочку возле ворот. Водитель просигналил и уехал. Внезапно калитка отворилась, и выскочила женщина — невысокая и полная. Она обняла Владислава и заплакала.

— Мне позвонили из канцелярии, и все рассказали, — заговорила сквозь рыдания. — Что взвод погиб почти что весь, ты ранен.

— Не надо, Вера! — Гулый погладил вздрагивавшую спину. — Я живой, а раны заживут. Знакомься, это Николай. Коля спас меня от страшной смерти, я позже расскажу какой. Он поживет у нас. Не возражаешь?

— Нет, конечно, — сказала женщина. — Здравствуйте! Я Вера Тимофеевна, жена Владислава. Добро пожаловать!

— Покормишь нас? — поинтересовался Гулый. — Есть очень хочется.

— Идем! — ответила хозяйка. — Я борщ сварила на говяжьей косточке…

Не прошло и двух минут, как Николай с напарником сидели за столом в комнате летней кухни и ели борщ с пшеничным хлебом. То и другое оказалось необыкновенно вкусным. Под потолком горела электрическая лампочка, а окна закрывали шторы из плотной, коричневой материи — светомаскировка. Внутри тепло от небольшой и низкой печки, разделявшей домик на столовую и кухню. Перед тем, как приступить еде, напарник попросил жену подать стаканы и напустил в них коньяка из фляги, затрофеенной у немцев.

— Помянем мужиков, — сказал, вздохнув. — Ты тоже выпей с нами, Тимофеевна.

Его жена кивнула и взяла свой стакан.

— Пусть земля им будет пухом! — промолвила и выпила коньяк. Закусила кусочком хлеба — как видно, была не голодна.

Несвицкий не заметил, как его тарелка опустела. Вера Тимофеевна ее забрала и принесла обратно снова полной. Наелся Николай так, что аж живот трещал. Между делом разглядел хозяйку. Лет сорока, довольно симпатичная.

— Мыться будете? — поинтересовалась Вера Тимофеевна.

— Хотелось бы, — ответил Николай.

— Там в кухне — ванна, — объяснила Вера Тимофеевна. — Горячая вода — в железном баке, встроенном в плиту. Есть таз, ведро с водой холодной, еще одно пустое, ковшик, мыло. Мочалка на стене над ванной. Полотенце вам я принесу.

— Спасибо! — поблагодарил Несвицкий.

Он прошел на кухню, где набодяжил воды приемлемой температуры, которую определил рукой. Забрался в ванну и поливая себя из ковшика вымылся до скрипа кожи. Растершись полотенцем, надел трофейное белье, носки, спортивные штаны и джемпер. На стене у ванны висело зеркало, и он впервые рассмотрел себя в другом обличье. На него смотрел пацан — худющий и костлявый. Лицо продолговатое, с тяжелым подбородком, глаза большие и слегка навыкате. Цвет трудно разглядеть — в кухне темновато, к тому же лампа за спиной, но, вроде, голубые или серые, и вряд ли карие — те потемнее будут. Нос тонкий, хрящеватый, не большой, но и не маленький. Стрижен коротко, и волосы, похоже, светлые. Не красавец, но и не урод. А что худой, так мясо нарастет. Грех жаловаться: недавно был старик, а тут вдруг снова молодой. Почему так получилось, Несвицкий, разумеется, не знал, а изнывать в догадках было глупо. Спасибо, Господи! И он перекрестился.

То, что мир, в который он попал, совсем другой, Николаю стало ясно еще в траншее. Там, где он жил, чернокнижники, возможно, и водились, но жечь людей, бросая пламя с рук, они, конечно, не могли. И зачарованной брони там не имелось. Патроны он заколдовал… Несвицкий принял это все как данность. Раз получилось так, придется выживать, а это он умел.

По дороге к городу он разговаривал с сидевшим с ним в кабине Владиславом. И осторожно, не выказывая заинтересованности, расспросил напарника о происходящем в этом мире. Итак, здесь на дворе год две тысячи четвертый, октябрь. России нет и русских — тоже. Вместо них — Варяжская империя, а жители ее — варяги. Говорят на варяжском языке, но тот считай что русский — никаких проблем в общении у Николая не возникло. Революций в этом мире не случилось, но войны мировые отгремели. В обоих империя сражалась с объединенной Западной Европой, и оба раза победила. В последний раз так наваляла «пидарасам» (противников здесь звали почему-то так), что те полвека не смели даже пикнуть. Ну, а после случилось то, что происходит с почивающим на лаврах государством. Расслабилась империя и отпустила вожжи. К тому же император Петр Четвертый оказался мудаком. Так отозвался о царе напарник, и, похоже, справедливо. Петр рос германофилом. Он замирился с Западом, открыл границы бывшим неприятелям, позволив им творить в империи, что захотят. Вот те и натворили. Пропагандировали свои ценности, то есть свободу, братство и любовь, но по своим понятиям. С их точки зрения всяческой поддержки заслуживали извращения, особенно гомосексуализм в различных ипостасях. И вот такое полилось из радио, с экранов телевизоров, со страниц газет. Фильмы о войне показывали «зверства», которые творили злобные варяги по отношению к «культурным» европейцам. В стране хозяйничали западные корпорации, заинтересованные в выкачивании максимальной прибыли, на прочее им было наплевать. Империя нищала и слабела, в итоге развалилась. На юго-западе ее возникла Славия, официально — Славская республика. Ее правители провозгласили, что несчастных славов нехорошие варяги эксплуатировали два тысячелетия. Не позволяли обрести им собственное государство, грабили несчастных, но теперь-то славы заживут! Все будет у страны в достатке — и сала, и горилки, остальные блага даст им Запад, поскольку славов очень любит.