‒ Так что придется, ‒ уголки губ Якова едва заметно дернулись, ‒ доказать тебе.

‒ Доказать? ‒ Даня непонимающе мотнула головой. ‒ Что?

‒ Доказать, что ты можешь мне доверять. Ну, чтобы ты не прибила рядом снующих и болтающихся людей. И, ‒ Яков, особо не двигаясь, профессионально взмахнул волосами, ‒ чтобы ты не убила офигительно привлекательного меня. Я жетвой.

Даня резко отстранилась и поползла спиной вперед по одеялу. Мысли в панике метались ошарашенным роем.

Яков мигом посерьезнел, поднялся и шагнул к кровати.

‒ Зачем ты так? ‒ пролепетала Даня, прижимая колени к груди.

‒ Потому что ты вздумала мне угрожать. ‒ Яков встал коленом на кровать, а затем и вовсе забрался на нее. ‒ Смешно, Какао. Угрожатьмне? Ты знаешь, что я уже умирал. Меня калечили. А еще ты должна помнить, что сдаваться я не умею. Спасибо за продуктивную беседу. Ведь не так просто разгадать, что в голове творится, если не сказать об этом вслух. Но теперь задача ясна. Мне нужно заслужить твое доверие. Меня не страшит твое безумие. Ведь я никогда не предам тебя. А ты будешь мне безоговорочно доверять. И тогда мысли о нашей гибели не будут властвовать в твоей голове больше ни секунды.

Больше бежать было некуда. Даня уперлась в спинку кровати. Яков подполз совсем близко и замер.

Сокрытое чувство внутри бурлило и жаждало излиться наружу лавой возродившегося вулкана.

Как же она могла забыть? За плечами Якова своя история. Он не такой уж хрупкий…

Даня зажмурилась.

«Победа уже за ним. Как же невыносимо терпеть!»

Она резко поднялась. Одеяло скомкалось под ее ногами.

Выдохнула и рывком стянула с себя футболку.

Белый кружевной лифчик стыдливо прикрывал не такую же выдающуюся грудь.

«Тебе нравится?»

Даня смотрела на лицо Якова.

День. Дневной свет откроет все тайны.

«Ему нравится. ‒ К грусти осознания добавилось сожаление. ‒ И даже теперь…»

Что ж, осталось последнее средство.

Чудовище предстанет во всей красе.

Даня потянула завязки на брюках и сунула пальцы под края.

Дневной свет расскажет правду и покажет истину.

«И твои сладкие слова превратятся в ничто. Посмотри на меня при свете. На МЕНЯ.Настоящую».

Рывок. Даня стянула брюки и вытянулась во весь рост.

Смотри же, Принцесса. И ужасайся.

Чудовище чудовищно.

Испытай отвращение.

И беги, Принцесса.

Беги…

Глава 30. Мир для двоих

Ее тело ‒ не воплощение роскошных форм и изящных изгибов.

Ее грудь ‒ не храмы на просторах эдемских садов.

Ее руки исчерчены только-только зажившими царапинами и усыпаны маленькими темными кровоподтеками ‒ результат игры в благородную спасительницу.

А ее ноги…

Взгляд Дани был устремлен в потолок. Вот и все. Пелена спала. Иллюзорная защита собралась слоистой кучей у ее лодыжек. Как только завязки на талии ослабли, легкие брюки с готовностью поползли вниз. Будто с начала времен ждали именно этого.

Стыд боролся со страхом. И к их битве вот-вот готово было присоединиться отчаяние.

Нелепейшая ситуация.

Она, стоящая на кровати в гостиничном номере со спущенными штанами и полным хаосом в голове.

Перед восемнадцатилетним юнцом.

Она ‒ уже давно не невинная школьница. Не кроткая овечка. Не робкая простушка.

И оглушена страхом.

Она, Даниэла Шацкая, до смерти боится реакции мальчишки. Дыхание которого едва улавливалось в воцарившейся тишине.

«Не могу смотреть. ‒ Даня душила взглядом ветвистую тень ветки на потолке. ‒ Как же стыдно».

Ее бил озноб.

Хотелось сдохнуть.

А разум все никак не мог поверить, что она действительно решилась сотворить такое.

«Он испытывает отвращение, когда смотрит на обнаженную девушку, так ведь говорила Регина? А как тебе девица с расчудесной композицией из мерзких шрамов и тошнотворных рубцов? ‒ Даня судорожно выдохнула, чувствуя себя моделью для скульптора, интересующегося шоу уродов. ‒ Как тебе эта колоритная и выпуклая картинка? А, мальчик?!»

Она вся обратилась в слух.

Идиллия должна когда-нибудь прерваться. Девственное умиротворение тишины разорвут душераздирающие хрипы и звуки удушающего кашля, болезненный стон и звучание шлепка прижатой ладони к повлажневшим губам. Подкатывающаяся тошнота полностью завладеет его восприятием, и он кинется прочь, вожделея лишь образ двери в ванную комнату, за которой его израненная сущность сумеет на время скрыться от уродливого образа.

Даня, смирившись с неизбежным, закрыла глаза.

«Топот. Бег. Ну же. Я жду. Мне нужно прочувствовать боль от твоего отступления».

Ее бедра что-то коснулось. Легко. Мягко.

Нежно.

Коснулось самого уродливого рубца, немедленно зашедшего дикой пульсацией, будто разбуженная темная тварь.

Взгляд метнулся к источнику мучительной нежности.

Чужая рука на ее бедре. Там, где еще никто никогда не касался. Мимолетные прикосновения чужаков, когда-то скрашивающих ее уединение и разделяющих редкие позывы ненасытной похоти, добирались до этого места, но каждый раз ограничивались довольствием от ощущения плотной ткани под пальцами вместо ответного порыва разгоряченной обнаженной кожи. Уродство всегда было скрыто. Ради спокойствия этих «временных переменных», проставленных в уравнении ее похотливых желаний. Обоюдное удовольствие друг для друга ‒ без волнения и страха, и она могла оградить этих чужаков ‒ чаще неимоверных добряков ‒ от необходимости постигать все тайны ее покалеченного тела. И Даня делала это ‒ ограждала их снова и снова, ‒ хотя бы ради того, чтобы выразить благодарность за созданную иллюзорную связь.

Никаких обязательств. Неважно, что чужаки готовы были к чему-то большему, она заранее милосердно дарила им спасение от тяжкого груза.

Связь не разорвана. Она никогда и не создавалась. Вы свободны. Живите дальше в счастливом неведении о том, чего по-настоящему сумели избежать…

Однакоэта ладоньне столкнулась с привычным препятствием. Источаемое ею тепло никто не защитил от ужаса познания, и оно наивно и беспечно проникло сквозь грубый шершавый слой и доверчиво приникло к опаляющему холоду нетронутой сущности, затаившейся под изуродованной кожей.

Ладонь Якова согревала поверхность, которую давным-давно нещадно рвало лезвие ножа, а затем и острый угол холодного грязного металла. Он привстал на коленях, подался вперед и отклонил голову в сторону, пристально рассматривая похожий на спиральку краешек рубца, выглядывающий из-под его правой руки. Ладонь Левицкого ушла чуть вниз, и обжигающие пальцы прошлись вдоль неприхотливо зажившей раны ‒ от начала, обозначенного темным углублением, по выпуклому шершавому покраснению, напоминающему вшитую в кожу молнию, до малюсенькой розовой «спиральки».

Даня почувствовала жар, а щекочущее ощущение прошлось вместе с пальцами Якова по ране и продублировалось прямо в разум. Показалось, что кто-то пощекотал изнутри ее черепную коробку.

Потрясение от увиденного не позволило ей тотчас же прореагировать на нахлынувшее чувство омерзения ‒ не к Якову, а к реакциям собственного тела. Она лишь сильнее оледенела и жадно вперилась в бледную руку с длинными пальцами, жестоко бередящими ее восприятие.

«Не может быть… Этого не может быть… Мне это кажется… Мне это снится…»

А Яков неспешно прошелся пальцами по шрамику, уместившемуся чуть ниже уродливого выпуклого соседа, и замер, словно бы углядев что-то интересное в пространстве за гранью настоящего.

«Пусть все закончится… Пожалуйста… Позволь мне проснуться…»

Все это время левая рука Якова упиралась в одеяло, поддерживая устойчивость положения хозяина. Однако Даня едва успела еще раз воззвать к безымянным силам, моля о благословенном пробуждении, как к омерзительному акту познания присоединилась и эта рука.