Яков внезапно наклонился вперед, приближая свое лицо сбоку к Даниному бедру ‒ к тому месту, где жила темная тварь, ‒ застывший в одном страшном моменте рубец. Его правая рука, мягким касанием огладив поверхность нетронутой кожи, переместилась на девичью ягодицу. А левая рука скользнула между ее ног, мимоходом делясь жаром с тем особо чувствительным участком кожи на внутренней стороне бедра, которое и без того всегда горело пламенем.

Трепет по телу разлился волной озноба, когда Даня ощутила, что там, в самом низу, костяшка согнутого большого пальца Якова уперлась в краешек ее трусиков.

Бесстыдство, с которым он обхватил ее бедро, ощущение его масштабного прикосновения сразу на множестве чувствительных участков кожи и осознание близости его рук к местечку, сокрытому тонкой тканью нижнего белья и неистово бьющемуся в ритме сердца жаркой пульсацией, так поразили Даню, что она начала тихонечко дрожать.

«Проснись! Проснись! Немедленно пробудись! Это кошмар! Всего лишь кошмар!..»

Кратковременная пауза, Дане показавшаяся до безумия затянувшейся и практически невыносимой, наверняка была частью какой-то хитроумной пытки. Чего он хотел добиться, удерживая ее в таком положении эти ужасающе долгие секунды? И почему при виде оставшегося на виду тонкого запястья у ее раздвинутых ног и от ощущения созданного ненавязчивого контакта обжигающей ладони Якова и ее не менее распаленной кожи разум затопляли потоки сласти ‒ одновременно легкой и густой, воздушной и вязкой? Неподвижные руки Левицкого на ее теле превращали вдыхаемый воздух в дурманящий сладкий туман, пространство вокруг нее ‒ в невесомые потоки шоколада, пропитывающего поры, а впустую парящие мысли в голове ‒ в щекочущие облачка сладких воздушных сливок.

«Схожу с ума…»

Яков наклонился ниже и приник губами к оледеневшей «спиральке» рубца на внешней стороне ее бедра. И провел кончиком языка точно по выпуклой серединке, с особым усердием увлажнив каждый шершавый кусочек раны.

Мир взорвался радужными осколками. Мысли бешено заметались, влепляясь острыми углами неверия в воздушные сладкие облачка, порожденные чистым ощущением.

Даня очнулась и, запоздало пропищав нечто нечленораздельное, принялась вырываться из хватки, одновременно отступая назад. Кровать затряслась. Штаны, собравшиеся слоистой кучей на одеяле, предательски опутали лодыжки. Девушка надавила ладонями на плечи Якова, питая слабую надежду на то, что он немедленно отцепится от нее.

Зря так думала.

Руки Якова напряглись, придавая хватке на бедре новую силу. Разумной частью сознания Даня понимала, что равновесие ею уже потеряно и только эта хватка не позволяет ей бесславно рухнуть на постель и вбиться затылком сверху в спинку кровати. Однако чем неистовее были девичьи трепыхания, тем под воздействием этого дерганья пальцы Якова сильнее врезались в нежную плоть между ее ног. И чем чаще изящные пальцы задевали нечто, тут же взрывающееся новой сладостью в теле девушки, тем исступленнее рвалась на свободу Даня. Она сознательно бежала прочь от чужеродного наслаждения, неосознанно погружаясь в него все глубже. А он сознательно оберегал ее от падения, неосознанно даря ей все больше наслаждения.

Наконец Даня рванула вверх с неистовостью птицы с залеченным крылом и всерьез решила, что вобьется лицом в потолок. Но потом земля потянула ее вниз, и она рухнула на спину. Реакция Якова была сродни врожденной магии. Он пожертвовал их временной, но иступленной близостью и в мгновение ока переместил руки на ее талию. Прямо на середине лишенного грации падения дернул тело Дани на себя. В итоге вместо встречи с твердой поверхностью спинки кровати девичий затылок погрузился в мягкое нутро подушки.

Даня лежала и ошарашено пялилась в потолок.

‒ Ушиблась?

Она скосила глаза. Голос Якова вновь пробудил дрожь, которая была на время унята потрясением от падения.

В его взгляде сквозило беспокойство. Но за этой эмоцией скрывался настоящий шторм. Если Даня позволит беспокойству пропасть, то сдерживаемая мощь чувств наверняка вырвется наружу.

Даня сглотнула. Остатки сладости перекатывались на языке тающими шариками встревоженных эмоций.

Как возможно унять дрожь, если их тела и сейчас находились в будоражащем контакте?

Рывок Якова во имя спасения переместил ее вплотную к нему. Девичьи ягодицы лежали на его коленях, бесстыдно разведенные ноги успели обвить его талию, а спина удерживала умопомрачительный и в какой-то мере даже непристойный прогиб. К тому же с каждым несмелым шевелением в таком положении она лишь все настойчивее терлась трусиками о его живот.

«Даже краснеть уже стыдно». ‒ Пожалуй, первая ясная мысль за последнюю пару минут. Да и она тут же покрылась сладким пористым налетом.

Пользуясь затишьем, созданным беспокойством Якова, и страшась эмоций, которых он сдерживал этим чувством, Даня торопливо сползла с его коленей и обессилено свернулась клубочком у подушки.

«Что это было? И было ли? А, может, все-таки сон?»

Постель вокруг ее прижатых друг к другу ног прогнулась под чужой тяжестью. Даня с силой зажмурилась.

«Это сон. Это сон. Это сон. Я сплю. Сплю».

Яков навис над ней.

Тело отреагировало трепетом на его близкое присутствие.

На этот раз он не тронул ее, не пленил обезоруживающей хваткой.

Он опалил поцелуем. И снова начал с самой уродливой ее раны.

На том месте всегда чувствовалась неприятная стянутость. Но теперь кожа там пылала. А еще пульсировала потаенным нетерпением. Прикосновение мягких губ Якова и влажное касание языка унимали боль и мгновенно заменяли ее особой чувствительностью, неистово требующей новой чувственной встряски.

«Как он может дотрагиваться до этого? Почему?..»

Собственная беззащитность повергла ее в настоящий ужас. Она разделась перед ним, чтобы вызвать у него брезгливость. А вовсе не для того, чтобы дать ему преимущество. И теперь ей приходится платить за свою спонтанную самоуверенность.

Повернув голову, Даня покосилась через плечо на Якова.

А он, будто только этого и ожидая, взглянул на нее в ответ. Прижался щекой к ее бедру, обнял сдвинутые вместе девичьи ноги и сосредоточился на ее лице.

«Не смотри так!» ‒ Желание громко закричать усиливалось. Заорать так, чтобы горло начало саднить, а легкие от недостатка кислорода объял пожар. Завизжать так сильно, что треснуло бы стекло, а набожные люди в зоне слышимости принялись бы неистово креститься.

Однако вопреки желаниям жаждущего разума с губ не срывалось ничего, кроме тихого шелеста дыхания.

И кто теперь водит? Она сама загнала себя в угол. Поставила не на то, и игра обратилась против нее.

Это его должен был душить страх. А в итоге боится лишь она одна.

Напрягшись, Даня протянула руку и вяло пихнула Якова в щеку. Ее пугало то, с каким умиротворением он устроился на ее покрытом рубцами бедре. Словно прилег отдохнуть на цветущую поляну.

«Ну почему ты до сих пор не в ужасе? ‒ Беззвучно спрашивала она, отчаянно кусая губы и ударяя его подушечками пальцев ‒ по кончику носа, по щеке, по подбородку, ‒ куда только могла дотянуться. И с силой, которая едва ли способна была разогнать в стороны невесомый пух. ‒ Почему ты не сбежал? Почему не морщишься от омерзения?»

Но Яков только безмятежно щурился и подставлял ей для ударов еще нетронутые места на своем лице.

А на последнем заходе обжег ее ладонь поцелуем.

‒ Ты слепой? ‒ прошептала Даня. ‒ Ты… Ничегошеньки не видишь?

‒ Все я вижу. ‒ Яков прополз вперед и уместил подбородок на ее талии. ‒ И вполне всем доволен.

‒ Глупое создание. ‒ Она устало хмыкнула в одеяло. А затем нащупала его руку. ‒ Чувствуешь? ‒ С силой чиркнула его ладонью по своему бедру. ‒ Вот здесь совсем криво зажили… Нажмешь сильнее и поцарапаешь ладонь. Так! Больно? Ведь больно, правда? Ай!..

Схватив за плечо, Яков дернул ее и прижал к кровати. Она вытаращилась на него.

‒ Тебе уж точно больнее. ‒ Он вжал девичью руку, которая совсем недавно вдавливала его собственную в ее тело, в одеяло. ‒ Я уже знал, что мать тебя порезала. Но и представить не мог, что так сильно.