Слева в филиале «Вулворс» предлагают укороченный бомбер серебристого цвета, уцененный до десяти евро. Да, соображаю отвлеченно, лето же. Справа расположился многоэтажный угловой секс-шоп, именующий себя «ЛСД» — вряд ли там реально продают LSD. Любовь-секс-и чего-то там на букву «Д»? Пока размышляю над расшифровкой этого «Д», заходим внутрь.

Это не наш объект, а потому «действующее». Сейчас они закрыты — корона, а может, рано еще. У них ничего не горит и не мигает, и лишь угадывается освещение, выполненное в сиренево-розовых тонах. Я разочарована.

— Привет, дорогой.

Тут всех так встречают или симпатичная полноватая девушка-шатенка за барной стойкой — единственным островком неонового света — реально с ним знакома?

— Привет, Оливия.

Вариант «бэ». Или вариант «цэ» — он прочитал имя у нее на карточке в форме сердечка, приколотой чуть пониже мощного соска, угадываемого под тканью белой футболки на не менее мощной груди. Если последнее, значит, на размер ее пялился? Забавно.

— Как ты?

— Нормально.

— С сестренкой? — явно подкалывает она.

— Это Катарина, — качает он головой. — Знакомься.

Спасибо, что засветил. Еще бы фамилию сообщил и номер телефона.

— Привет, — приятно улыбается мне Оливия.

Я стараюсь улыбнуться ей по возможности так же и подавляю в себе желание спросить, где у них тут туалет. Кроме того, отгоняю досаду на то, что только что, услышав, как она говорила с ним, подметила в ее тоне собственнические нотки.

Но мне не дают побеседовать с Оливией и получше рассмотреть интерьер тоже не дают. Возле стойки нас берет «под белы руки» некий громила и навигирует налево, за стойку — и «вглубь». Я разочарована вдвойне.

По смежному коридорчику громила заводит нас в офисный застенок «Вулворса» по соседству, в котором, окруженный еще двумя прихлебателями, нас встречает Резо.

Этот ублюдок специально все это устроил. Он не ожидал, что я и бровью не поведу, да что наоборот — чуть-чуть не начну возмущаться, что в этом застенке отстойно и требовать, чтобы меня вернули в пуфф, там в лаунже кресла вон какие мягкие, я ж видела, а тут... да тут даже стульев только два. Понятно, возмущаться я не начинаю и требовать ничего не требую, да и громила по знаку Резо приносит мне стул, на который сажусь и застываю в состоянии, похожем на каталептический ступор.

Это состояние, однако, помогает мне немного попривыкнуть и, спокойнехонько раскинув ноут, устроиться за ним с самым что ни на есть невозмутимым видом, а это значит: не дергаться, не смущаться, не хихикать, не кусать губы, не запинаться, не встревать и не болтать без приглашения, словом, вести себя почти так же непринужденно, как давеча в Нойштрелице. И почти не думать о том, что... да блин... видела бы меня сейчас моя мама... а папа... а Эрни...

А вот для присутствующих мужчин, кажется, и место, и обстановка самые что ни на есть обыденные и ведут они себя тоже, как им подобает — Резо начинает трагически рубиться за каждый цент и каждый лишний день сроков, а Рик спокойно с ним торгуется, выруливает на мою идею о страховке, пару раз подключает меня «подтвердить» и «разъяснить» насчет бюрократических деталей. В итоге он договаривается, а я синхронизирую документ.

Кажется, не только ему была важна эта сделка — Резо, хоть крови попил, явно доволен, что договорились. Теперь он объявляет тоном, не терпящим возражений:

— Ну, пошли сбрызнем.

Одного из мужиков посылают к беспроводному принтеру — пасти отправленную мной туда распечатку. Нас эскортируют «по коридорчику» обратно, где... о-о-о... кажется, теперь открылось все. И все вот-вот заработают. И откуда так быстро понабежали. И так много их. Да не могли мы там так долго сидеть, едрена медь...

Кресла тут и правда мягкие, упорно твержу себе, стараясь не пялиться на девочек и не обращать внимания, если кое-кто из них пялится на меня любопытно, злобно или насмешливо. Вместо этого пялюсь на сиреневый, под стать креслам, бархат барной стойки, такой, е-мое, сиреневый, что об него глаза сломать можно. Надеюсь, никто из них не думает, что я пришла устраиваться на работу.

Где там, думаю, этот козел с бумажками, от руки их, что ли, пишет. У меня тут сейчас куриная слепота начнется, если никто из этих баб мне раньше по башке не надает. А эти гады, что собрались тут вокруг меня, только посмеются надо мной. Вот где впору стать мужененавистницей. Хотя кажется, «этим бабам» тут вообще шаг влево — шаг вправо лишний делать нельзя, тем паче — еще какие-либо несанкционированные движения. Не они тут рулят.

Да и что это я — меня никто насильно сюда не тащил. Вот тебе: спуталась — терпи... Чем больше будешь позволять, тем больше терпеть придется. И снова думаю о своей маме и о том, что ее дочь — да уж, докатилась: подписывает бумажки в борделе...

Люблю телепатию особенно, когда она доказывает, что она есть.

Тот мужик как раз несет распечатку обговоренного документа мне на подпись, когда у меня беззвучно звонит телефон.

МЛ

Этот специфический ник сейчас оказывается довольно конспиративным, и я этому рада.

Мам, я перезвоню, — обещаю, — через полчасика.

А где ты сейчас?.. А я в борделе... Работаю. Блин.

Сама у себя спрашиваю — сама себе отвечаю. Дают о себе знать затолканные внутрь нервишки. При этом — «конструктивизм, конструктивизм, давай, зря, что ли, все это было» — стиснув зубы, подписываю хренов договор, быстренько пробежав глазами распечатку.

Я могла бы сказать, что пообвыклась, и мне уже не режут глаз ни фиалковый бархат, ни голые прелести девочек, но — режут до сих пор, поэтому не говорю.

Когда нам приносят «сбрызнуть», очень вежливо благодарю официантку, краем глаза замечая, что это, кажется, на самом деле официант. С зажатым заблаговременно в кулаке сотовым поднимаюсь с места. Потому что бухать я с ними, разумеется, не буду, пусть хоть стреляют или сама удушусь.

Спокойно сообщаю, что:

— Мне надо позвонить.

Рик зачем-то тоже поднимается. Кажется, еще не понял. А — идет он лесом...

Резо говорит:

— Мы тебя подождем.

— Нет, — говорю, — не стоит.

— Ты уверена? — он уже недоверчив, если не сказать «недоволен», сейчас опять шары свои полоумные выкатит. Маньяк, я ж говорю.

— Конечно.

Мерзкий, гадкий сутенер. Пусть сдохнет.

Спокойно отшагиваю, не утруждаясь хотя бы для вида что-то набрать и начать «телефонировать». И хрена, думаю, кто мне что за это сделает.

— Ух ты ж... — слышу спиной одобрительное замечание, — с перчиком... — на которое не реагирую, естественно. Понятия не имею, кто это только что сказал, но не сам Резо, по-моему.

Потихоньку появляются первые «клиенты» — если ко мне сейчас подкатит какой-нибудь, это будут хохмы. Но они — должно быть, в силу моей преувеличенной одетости — пока распознают во мне, максимум, «филиал-менеджера» и, определяясь, идут распивать с «девочками» шампанское. «Девочкам» Оливия отпускает в разовых бокалах. Наверно, со стеклянных хуже смывается губная помада.

Обернувшись, замечаю, что Рик увязался было за мной — проводить, что ли? — черт его поймет. Услышав брошенную мне в спину реплику, останавливается, как вкопанный, круто разворачивается и идет к ним.

Я могла бы для проформы попытаться сказать ему, что, мол, «не надо». Но я до такой степени выведена из себя тем, где оказалась и с кем вынуждена была общаться, что чувствую: мне глубоко похрену, если он — все-таки их много — отгребет сейчас.

Назовем это моральной усталостью. Матовым безразличием. Атрофией. Пусть ему надают по башке, пусть сорвется сделка, пусть все пойдет насмарку — аккурат в этот момент мой конструктивизм приказал долго жить. Такое бывает у меня редко, зато если наступает, то окончательно и бесповоротно.

Я не дожидаюсь дальнейшего развития событий, не прислушиваюсь, послышится ли возня на заднем плане — иду на цвет и спрашиваю у Оливии:

— Тут сигареты есть где-нибудь поблизости?