На такие заявления способна только Каро.

Весна у нее в Милане не такая, как у меня: дождем хлюпает. Наверно, поэтому и Каро раскисает. А так как потихоньку раскисать она не может, то после успокоившегося молчания длиною в несколько недель возникает из ниоткуда, кажется, только для того, чтобы задать мне этот вопрос.

И еще один:

Интересно, зачем тебе все это?

До этого следом за возникновением ее самой возник вопрос, где «он» работает — а вдруг ей стоит мне завидовать. Когда я вкратце обо всем рассказала, она решила, что не стоит.

Спрашивает ехидно:

Что, в Берлине совсем туго с мужиками?

Как и везде — сама ведь знаешь.

Знаю, но это оригинально.

Прям не знаю, как назвать.

И не знала, что ты...

В общем, была о тебе другого мнения.

А чем я хуже людей?

Тебе привет от мамы.

???

От какой?

От моей, конечно.

Хоть мама никогда ее особо не любила и, расскажи я про нее, скорее всего, сделала бы вид, что «не помнит», кто такая Каро.

Но прямо спелись они: мама тоже сетует, что я «не думаю» и призывает «не шутить».

Да я-то думаю, но мысли у меня все сплошь порывистые и мимолетные, как весна. Выглянет солнце — хватай, подставляйся, не спрашивай, надолго ли оно. А то оно ведь ненадолго.

Ненадолго — отчего-то я это чувствую. Может, сама себе внушаю, может, весна мне порошит глаза — ветрюган-то, чего только не нанесет.

Каро спрашивает, для чего мне Рик, а я не знаю, что ответить. Я ведь не знаю по утрам, во что правильнее было бы одеться, а просто надеваю, что захочется, и бегу — и пусть ветер ерошит волосы. Я ведь не спрашиваю его, для чего я ему, потому что, стоит начать спрашивать, окажется, что... да я не знаю. Как, например, пока не начнешь расспрашивать, «где был», он и бывать нигде не будет, и расспрашивать будет не о чем.

Нет, конечно, такое ненадолго. Я не мечтательница, потому, наверно, и чувствую это.

Вопрос Каро не раздражает меня, не заставляет определиться.

Время сейчас такое.

Поймет, не поймет — у них дожди, говорю же.

— Конфет, а от тебя хорошо пахнет, — замечает на работе Рози. — Что это?

— Весна, — отвечаю, не задумываясь, а она, не задумываясь, принимает это за название духов.

Год назад тоже была весна, но я была не такая. Я... в общем, Рози помнит меня «год назад» и, если спрошу, отшатнется. Мол, не будем о грустном.

***

Чтобы устроить безобразия, не нужен Зоосад. К тому же, у меня дома свой зоосад есть.

С тех пор, как Рик устроился на ЭфЭм, приезжает он позже, и мы позже ужинаем. Пару раз случалось так, что встречались мы с ним уже только в постели.

Полагаю, и сегодня будет так. Сама тоже возвращаюсь поздно, обнаруживаю, что его нет и есть без него не хочется, и чуть ли не из дверей направляюсь набрать ванну — освежиться после работы. Но...

— Ты куда?..

Рик наскакивает на меня, ни дать, ни взять, хищник — на добычу и, не дожидаясь ответа, начинает целовать.

— А ты откуда?.. — мямлю в его страстные, прокуренные поцелуи, попутно соображая, что, наверно, с балкона.

— Оттуда, где не было тебя... оттуда, где я по тебе скучал...

— Хорошенько же тебя там долбануло, — пытаюсь пошучивать. На самом деле он редко мне такое говорит, а выскакивает на меня с балкона еще реже, и сейчас у меня с самого момента «ноль» приятно онемели ноги. — Пошли в ванну...

— Хер ли я тя щас пущу в какую ванну...

— Так мы вместе пойдем... — я задыхаюсь, он еле дает мне сказать.

— Хера делать там...

— Мыться...

— А вот и нет...

— А это почему...

— А потому... — он уже отнес меня в спальню, раздел и вжал в кровать, вжался ртом в мой рот. — Нахер ты мне потом нужна, отмытая... Меня от твоего запаха прет...

Мой зоосад, я же говорила. Вернее, мой заповедник. В дикой природе чем грязнее, тем вкуснее.

— Прет от твоего запаха... м-м-м... — он не мычит — рычит, скорее. — М-м-меня пр-рет от твоего з-з-запаха...

Он вмял лицо у меня между грудей. Бодается с ними, с той, что побольше, потом с той, что поменьше, полизывает соски.

А я... о... я не могу поверить, что его слова опять совпали с моими мыслями... и эта сладкая охренелость вливается в кайф от его члена, вбивающегося в меня, распирающего меня. Она не мешает этому кайфу разливаться по мне, но сливается с ним, напитывает, насыщает.

Не в силах игнорировать совпадения, лепечу:

— Чт-т-то... — пока сама так же машинально почесываю его голову, стискиваю задницу, и без того уже напрягшуюся, как каменюка, сжимаю влагалищем его член, непроизвольно заставляя урчать и порыкивать.

Он принимает вопрос на свой счет и поясняет громче, яростней:

— Как пахнешь люблю... нюхать тя люблю...

В подкрепление своим словам он схватывает зубами мою грудь... левую... подлизывает языком сосок...

Скотина... думаю со стоном наслаждения, тогда как впрыгивания его в меня усиливаются... Зверь... как будто сердце выгрызть хочет... но кайф... какой же кайф...

Нет, чтобы выгрызть — для этого он недостаточно жестко куснул. Он лишь покусывает, сильненько этак — и ровно на чуть-чуточку меньше, чем если бы хотел причинить боль...

— А-а... — выказываю я ему свой восторг, свое невольное восхищение его умением — прикусывать, не вгрызаясь.

То и дело смотрю, засматриваюсь на него, любуюсь. Сроду никем так не любовалась.

Он не останавливается на одном укусе и с каждым новым по-звериному жмурит глаза. По выражению лица его я вижу, как в этот момент он зубами и языком ощущает нежную, разгоряченную от сладких терзаний кожу моих грудей, отданных мной ему на съедение. Их вкус подстегивает, проходит через него, передается в движения члена, и вот уже я у себя внутри, там, где он сейчас, «угадываю» телом, какие они такие на вкус, мои сиськи.

Он то сжимает, то разжимает челюсти, будто каждый раз по разряду пускает в меня ток. Но эти разряды — кайф чистейший, как будто меня между ног вибратором отделывают, то включают, то выключают... А я сама не контролирую ничего, а только отдаюсь и принимаю, с благодарностью встречая благословение очередного разряда.

Позднее он сделает нечто похожее, также сотканное из недо-боли и точечного кайфа. Когда он сделает, я расскажу об этом, обещаю. Но это будет позже, а сейчас — пускай искрится звездопад его укусов на сладкой водной глади предоргазменного марева.

Но он же оттуда меня и вырывает. Он решил, что раз это он установил, внедрил Чудо-Нирвану, то, значит, ему ее и разрушать.

Он спрашивает-ворчит:

— Тебе тоже вкусно?

— М-м-м?.. Э-э.. О-о... — меня хватает лишь на нечленораздельные звуки, не на междометия даже — ведь разве он не знает, что еще мгновения и я кончу?..

— Не-е-ет, — оскаливается он в подобии улыбки. — Тебе ж тоже вкусно... Покажи, как тебе вкусно...

И тут он совершает преступление... Или — нет, о, нет... то, что сейчас делает этот гад — не преступление, а теракт... да я не знаю даже, что... Он выходит из меня, давит мою голову вниз, и там к ней подъезжает его член.

О-о-о, с-с-сука-а... Я снова, уже в третий раз не могу поверить — он вышел из меня на моих подступах к оргазму, чтобы сунуть мне в рот свой хер??? Но... гад... какой же гад... — думаю с остервенелой усмешкой и яростным, хищным наслаждением, меня же и от этого прет... да знал он, что ли?..

Знал — это вряд ли. Чуял — уже вернее. Хотел — самый верняк. Сейчас, да, вероятно, и впоследствии для меня всегда будет оставаться загадкой, с какой поразительной точностью желания и инстинкты этого мужика-зверя будут совпадать с моими. Даже до того, как мои успеют стать явными для меня.

Да, меня прет от того, как он нагнул меня и сунул мне в рот свой член. Не насильно — в последнюю секунду я сама его взяла. Мне захотелось.

— Соси... — зачем-то поясняет он тогда, сам уже глубоко у меня во рту.