Госпожа Плаер забрала оба костюма. Кажется, у Дотти платье чуть шире, Флоренс ее наряд будет впору.

Сгрузив ношу в кресло мэра, Флоренс попросила его остановить бесплодные поиски и позвать сюда полицейских, помощников и обеих девушек.

Когда все собрались, госпожа Плаер смутилась. Одно дело – писать речь для сыщика Ойля. За вечер-другой можно расставить все слова по местам, чтобы складно объяснить читателям журнала, как проходило расследование. Другое – когда этим приходится заниматься на самом деле.

– Кхм… Кхм… С утра шел снег… – она замолчала, пытаясь понять, как вести разговор дальше. – Я давно удивлялась, почему Дочь Снегов всегда рисуют в туфельках? Наверное, некий художник, никогда не выходивший из студии зимой, однажды изобразил ее таким образом, и дальше начали срисовывать… Мэгги, бегать по снегу в туфлях неудобно, не так ли?

– Очень неудобно, очень! Я потом в мобиле пригоршню снега вытряхнула! – с готовностью подхватила та.

– А тебе, Дотти? – повернулась она ко второй девушке.

Та зло фыркнула:

– Я же сказала вам, балкон очистили! А у вашего дома дворники уже лопатами прошлись. Не жалеете вы их, да? В самый снегопад выгнали? – Внезапно ее лицо просветлело, и она расплылась в улыбке. – Так ведь… вы нарочно, да? Она! – ее палец устремился в направлении Мэгги, – она не знала, что у вас уже почищено было!

– Именно так, – кивнула Флоренс, – Мэгги жаловалась на снег, который забивается в туфли, хотя вокруг мэрии стоят артефакты для таяния, а у нашего дома уже проехал снегогреб. Это недавнее изобретение господина Плаера. Мэгги попросту негде было ходить в туфлях по снегу. Она об этом не знала, когда притворялась, что это она к нам ездила, а значит, пробежала по снегу к нашим дверям.

Из вороха костюмов она вытащила корону Мэгги:

– Сначала я подумала, что Дотти потеряла несколько бусин, но потом поняла, что нет, напротив, это в короне Мэгги прибавилось деталей – то, что осталось от артефакта. Увы, собрать его воедино не представляется возможным. Мэгги, вам заплатили конкуренты?

Но Мэгги, рядом с которой уже стояли полицейские, лишь яростно сверкнула глазами и ничего не ответила.

На мэра было жалко смотреть. Он угрюмо сверлил взглядом стол:

– Значит, все пропало. Мы… целый месяц… Столько желающих поучаствовать было… Столько пожертвований… и все зря?

Флоренс решила не мучить беднягу.

– Вовсе нет. Нужны два длинных отрезка веревки, очень длинных, широкая доска, два грузика… Хорошо, если кто-нибудь умеет управляться с арбалетом. Умеют? О, прекрасно. Пошлите в театр за костюмами сказочных охотников и, пожалуй, четверых зверей.

* * *

Незадолго до полуночи два охотника вышли к Длинночной сосне и запустили вверх грузы с веревками. Те послушно перепрыгнули через толстую ветвь и упали вниз к приманным артефактам. Одну веревку подхватил помощник мэра в образе белки и сам мэр в костюме зайца – его лицо раскрасили так, чтобы никто-никто его не смог узнать. За другую тянули “медведь” и “лиса”. Медленно-медленно на Длинночную сосну взлетали Зимний Старец с мешком подарков и Дочь Снегов. За пять минут до полуночи они скрылись в заснеженной хвое.

– Бом-м-м! – провозгласили часы на башне мэрии.

– Ш–ш-ш, – в небо взвился первый сноп огня.

Из кроны Длинночной сосны упало нечто вроде цирковой трапеции, на которой спокойно, будто вовсе не выполняли рискованный трюк, сидели Зимний Старец и Дочь Снегов.

Флоренс одной рукой вцепилась в веревку, другую оплела вокруг локтя мужа.

– М-мне уже кажется, что это была не лучшая моя идея.

– Дорогая, открой глаза. Мы с тобой на самых высоких качелях, если не в целом королевстве, то уж в этом графстве определенно.

– Те, на ярмарке, м-мне понравились б-больше.

Флоренс приоткрыла один глаз, глянула на Оскара, которому невероятно шел седой парик и накладная борода, на качающуюся под ногами площадь, на вопящих под грохот фейерверка лунтольцев, и зажмурилась вновь.

Никогда раньше Эва не завидовала мужчинам так сильно. Нет, не тем приверженцам традиций, что и в городах носят сапоги чуть ли не до колена, будто не в кэбах ездят, а верхом, и не по брусчатке ходят, а по жиже сельских дорог. Эва позавидовала щёголям с их модными ботинками. Дамы зимой носили сапожки на три пуговицы выше щиколотки – просто так не снимешь, а щёголи – ботинки с гамашами.

Отчего-то ей казалось, что мужчине было бы легче легкого стянуть остроносый, с толстой подошвой ботинок, и швырнуть его в мерзкого старикашку-профессора, который с ехидной улыбочкой советовал Эве паковать дорожный сундук: госпоже Эвелине Вадрейн нечего делать в академии, и он, профессор Лешант, непременно докажет сие обстоятельство комиссии на зимнем испытании.

Впрочем, студент мужеского полу, в сапогах ли, в ботинках, и не оказался бы в таком печальном положении. Преподаватель физиологии криптид профессор Лешант придирался только к студенткам.

Выскочив из аудитории, чтоб не поддаться искушению запустить в Лешанта чернильницей, она на ходу накинула пальто и, зажав под мышкой папку с расчетами, побежала под мокрым снегом в студенческий корпус. Папка, конечно, солидная, кожаная, хоть и пожившая – отец отдал свою из давних университетских времен – но все же стоит побыстрее отнести бумаги в комнату. Будет обидно, если погода добьет ее труд последнего месяца.

Неважный труд, надо сказать, но нет ее вины в том, что к перитонам студентку Вадрейн пустили на пять минут – увы, накладка в расписании, перитона уводят в манеж размяться. Застоялся, мол, вон как копытами топочет да крыльями хлопает. Как-нибудь в другой раз. Но ни другого, ни третьего раза не случилось – находились причины, отчего именно сейчас перитон недоступен.

А джекалоп, едва она начала осмотр, вцепился ей в руку здоровенными резцами. Куда уж тут пробу брать! Эва прихватила его за длинные уши, как учили на лекциях; тот покорно обвис и позволил посадить себя назад в вольер, но такая ярость показалась ей странной. Обычно джекалопы смирные. Не иначе, как кто-то раздразнил криптида до ее прихода.

И как, скажите на милость, писать курсовую “Сравнение роговых наростов магоёмких неразумных”? Она, конечно, выписала теорию из библиотечных книг, с полдюжины проштудировала, но практическая часть вышла тоненькой и неубедительной.

Не снимая перчаток, Эва кинула папку на полку и вышла из комнаты. Соседка успешно прошла испытания еще сегодня и гуляла со своей группой в городе. Сидеть в одиночестве не хотелось. В конце концов, она заслуживает чашки шоколада.

Смеркалось. Эва шла сквозь предпраздничную суету и уже жалела, что не осталась в корпусе. Но в комнате завалялась лишь парочка зачерствевших печений. Ради шоколада она согласна потерпеть летающие над головой огни, сверкающие витрины и уличных музыкантов на каждом углу. До Длинночи три дня. Завтра будет еще хуже. А послезавтра… возможно, ей придется садиться в дилижанс.

– Шоколадки удачи! Шоколадки удачи! Всего три медяка!

Она хотела пройти мимо, но мальчишка лет семи продавал сомнительный товар явно не от хорошей жизни. К тому же… пока она дойдет до кафе, пока дождется заказа… Эва стянула зубами перчатку – к мрачнякам приличия! – и наощупь нашла в ридикюле монеты. Мальчишка вручил ей неровно отломанный кусок шоколада, завернутый в обрывок вчерашней газеты, и побежал дальше.

Шоколадка оказалась на удивление вкусной. В свете вспыхнувшего над головой огня взгляд выхватил печатные буквы на клочке серой бумаги: “Петь и пить! Наступающие праздники, вероятно, принесут…“

Да уж… И петь, и пить здесь любили. Пить Эва решалась только в компании девчонок из соседних комнат, а петь… петь стеснялась.

Кафе оказалось забито битком, вдобавок у входа топталось с полдюжины желающих. Не судьба. Эва зачем-то двинулась дальше. Праздник огибал ее, изредка обдавая брызгами веселья, как ручей течет мимо торчащего посреди потока валуна – ни накрыть, ни сдвинуть. Но возвращаться в пустую темную комнату тем более не хотелось. Соседки по этажу или гуляли после испытаний, или уехали домой на Темную неделю, или спешно листали записи в последний вечер. В знаниях Эва была уверена. Но курсовая… Если комиссия сочтет ее неудовлетворительной, и правда придется паковать сундук.