Джулиан снова посмотрел на майора. Тот был очень красив – по крайней мере, художник передал его таким. Он не выглядел достаточно зрелым, чтобы командовать полком, но в Grande Armée^[47] многие молодые люди делали стремительную карьеру.

- Вы любили его, - сказал Джулиан.

- Как вы романтичны. Он мне нравился. И он любил меня, хотя был и кое-кто, кого он любил больше.

- Кто же это?

- Его император. Филипп был не из тех аристократов, что делали вид, будто приняли Наполеона, а втайне его презирали. Он поклонился Наполеону. Он ничего не хотел кроме как умереть за него, и это желание исполнилось. Его убили при Ватерлоо.

- Мне жаль, - сказал Джулиан, и после паузы продолжил. – А как вы вышли за Лодовико?

- Когда Филипп погиб, я вернулась в Милан и увидела, что отец отчаянно пытается завести дружбу с австрийцами. Мой французский брак был для него ужасным препятствием. Сперва он меня прятал – даже пытался убедить меня носить вуаль. Потом он увидел, как австрийские офицеры кружат вокруг его дочери и стал подталкивать меня к новому браку. Я увидела, что он хочет навязать мне австрийского мужа, как уже навязал французского. Мне нравился Филипп, но я не думала, что хочу ещё одного замужества за иностранцем. В этот раз я решила выбрать сама.

У меня было довольно поклонников, но никто не заговаривал о браке. Я ведь была бедна. Филипп отдал всё, что у него было, во имя своего императора, а отец не стал бы ничего для меня делать, выйди я не неугодного ему. Но я была вдовой и могла завести любовника, который мне нравится. Когда я вернулась из Франции, Лодовико ясно дал понять, что уже не видит во мне ребёнка. Он хотел меня; мне он нравился, и мне нужен был защитник. Очень просто. Через несколько месяцев Изотта умерла, и Лодовико сделал меня своей женой. Это было очень щедро. У него не было никаких причин делать любовницу супругой.

Джулиана тронула эта история – и более всего, то, как буднично маркеза её рассказала. Он почувствовал, как одинока эта женщина – циничный страж собственного уязвимого сердца, следящий, дабы никто не смог пробудить в нём нежность или доверие. Всегда ли она была так осторожна? Или это принёс горький опыт?

- Почему вы всё ещё носите портрет Гонкура на руке? – спросил он.

- Потому что это лучше, чем носить его у сердца? – но увидев, как он серьёзен, маркеза продолжила более мягко. – Филипп подарил мне этот браслет вскоре после брака. Он часто бывал в походах и хотел, чтобы его портрет всегда был у меня, чтобы я не забыла его в разлуке. Я думаю, он бы хотел, чтобы я и дальше носила его, - она протянула правую руку ладонью вверх. – Вы не наденете его мне?

Кестрель повиновался. Когда он застегивал браслет, в комнату вошёл МакГрегор. Он замер на пороге немного сконфуженный, увидев, как Джулиан держит маркезу за руку.

Но та поднялась, совершенно спокойная.

- Спасибо, синьор Кестрель. Я думаю, теперь застёжка держится. Добрый вечер, синьор Dottor. Позвольте оставить вас с синьором Кестрелем. Я надолго оставила без внимания других гостей.

Она выпорхнула прочь. МакГрегор посмотрел женщине вслед в некотором замешательстве.

- Практикуешь новый вид допроса? – едко спросил он у Джулиана.

- Я просто помогал даме, у которой расстегнулся браслет, - Джулиан сел за пианино и снова начал «Аппассионату», - Я уже допросил её.

- Вот как? – скептично отозвался МакГрегор. – И что ты узнал?

- Узнал, что у неё был муж до Лодовико Мальвецци. Его звали Филипп де Гонкур, и он был преданным офицером Бонапарта. Она говорила о нём сдержано, но я думаю, что она привязана к нему сильнее, чем признаёт.

- Это важно для расследования?

- Окажется важно, если она сочувствует делу, за которое он погиб. В Англии мы привыкли считать Бонапарта деспотом и завоевателем, но здесь он символизирует свободу и объединение Италии. Если маркеза любила Гонкура и винила врагов Бонапарта в смерти мужа, она могла связать свою судьбу с карбонариями.

- Но она вышла за Лодовико Мальвецци, который ненавидит карбонариев и французов.

- И таким образом избавилась от любых подозрений и получила entrée^[48] в высшие правительственные круги, где могла узнавать сведения, ценные для тайных обществ.

- Ты хочешь сказать, что она была в сговоре с Орфео? – нетерпеливо спросил МакГрегор. – А вся поездка в Бельгират была нужна, чтобы помочь ему сбежать!

- Я больше склоняюсь связать поездку с де ла Марком, что также был в Пьемонте в то время.

- Ты полагаешь, между этими двумя была какая-то связь?

- Любовная или связанная с убийством? – спросил в ответ Джулиан.

- Одно могло привести к другому.

- Только не в Италии. Почему бы? Amica^[49] должна иметь мужа – это даёт ей положение в обществе. У де ла Марка не было никаких причин убивать Лодовико, если только он сам не хотел жениться на маркезе, - Джулиан перестал играть, чтобы обдумать сказанное. – На самом деле, это и правда может быть целью де ла Марка – не зря он показался мне авантюристом. Маркеза красива, благородна по рождению, а смерть Лодовико сделала её богатой. Загвоздка одна – де ла Марк так и не женился на ней. Быть может, он делал предложение, но получил отказ?

Ответа не знал никто из них. Джулиан вернулся к игре.

- Что это? – спросил МакГрегор

- Plaisirs d’amour.

- «Удовольствия любви?» Я должен был знать, что это какая-от безделица.

Слова песни звучали в голове Джулиана: «Удовольствие от любви длится лишь мгновение, боль от любви длиться всю жизнь».

Он закрыл пианино и подошёл к окну. Доктор с опаской посмотрел ему вслед.

- Этот флирт между тобой и маркезой…

- …то, о чём не стоит беспокоиться. Я держу свои чувства в узде. Я должен. Иначе эта женщина сможет делать со мной всё, что ей заблагорассудиться.

Глава 18

Джулиан решил проблему континентальных завтраков на вилле, съедая всё меньше каждый день, и на четвёртое утро получил обычный итальянский завтрак с кофе и булочками. Брокер принёс его вместе с принадлежностями для бритья в восемь утра. Джулиан, что ещё лежал в кровати, с неодобрением посмотрел на широкую ухмылку своего камердинера.

- Ты ведь знаешь, я возражаю против хорошего настроения в такой час. Если ты немедленно не придашь своему лицу выражение, уместное на похоронах, я задёрну полог и просплю до полудня.

- Да, сэр, - Брокер стал так серьёзен, что Джулиан рассмеялся и примирился с необходимостью встать.

- Полагаю, твоим неподобающим этому часу дня восторгу я обязан Нине? – спросил Кестрель, пока камердинер помогал ему надеть халат.

- Нет, сэр, это Гвидо.

Джулиан поднял брови.

- Я никогда не предполагал, что твои вкусы настолько широки.

- Я хочу сказать, сэр, - терпеливо ответил Брокер, - что кое-что вызнал про него для вас. Я ведь уже пытался распотрошить его, но он всё запирался^[50].

Джулиан кивнул. До этого Брокеру не удавалось развязать Гвидо язык, даже проигрывая ему в карты и кости.

- Так вот, я видел, что он носит с собой, - продолжал камердинер, - у него есть золотые часы и ром, почти такой же хороший, как тот, что пьёт его господин. В бумажнике у него пачка банкнот толщиной с кулак, пара печатей, карандаш и какие-то исписанные бумаги.

Джулиан пристально посмотрел на слугу и спросил опасно мягким голосом:

- И откуда же ты узнал, что у Гвидо в бумажнике?

Брокер отвёл глаза.

- Наверное, я мог подрезать его, сэр, чтобы посмотреть, что там, а потом оставить где-нибудь, чтобы Гвидо подумал, что просто выронил из кармана.

- Ад и проклятие! Не я ли предупреждал тебя быть осторожнее с Гвидо?

- Но, сэр…

- Ты понимаешь, что будет, если тебя поймают? Если неаполитанцу попадается вор, он не тащит его к судье – он просто достаёт кинжал и закалывает его.