- Четыре с половиной года? – Сент-Карр был разочарован. – Но тогда убийца уже давно скрылся.

- Необязательно, мистер Сент-Карр. Порой безопаснее всего прятаться у всех на виду.

- Вы хотите сказать… где-то поблизости? – Сент-Карр бросил вокруг беспокойный взгляд.

- Мистер Флетчер уже обыскал этот остролист, - успокоил его Джулиан.

- Убийца в окрестностях! – Флетчер покачал головой в комичном отчаянии, - А я-то думал, что здесь удержу Беверли подальше от проблем!

Глава 17

Джулиан рассказал маркезе о Флетчере и Сент-Карре, и та послала им приглашение на кофе к завтрашнему вечеру. Хозяйка заметила, что если так пойдёт и дальше, англичан на вилле вскоре станет больше, чем итальянцев. Впрочем, затронув эту тему этим вечером она выглядела задумчивой. Маркеза и Джулиан сидели в музыкальной, хотя всех остальных благоухание этого вечера выманило на улицу.

- Вам не кажется интересным, что два молодых англичанина появились почти что у нас на пороге? – спросила она.

- Вовсе нет. Разве на озеро Комо не приезжает много иностранцев?

Она вздохнула.

- Я думаю, не стоит ждать, что Орфео сам явится нам в руки.

- Я не думаю, что кто-либо ждёт от него такого – быть может, кроме де ла Марка.

- Это странно, верно? – задумчиво спросила маркеза. – Отчего он так уверен, что Орфео найдут?

Джулиан пожал плечами.

- Всё, что говорит месье де ла Марк – это три части насмешек на одну часть мистификации. Из его слов невозможно сделать выводы о его мыслях.

- Вам он не нравится, - заметила она.

- Он бы нравился мне больше, маркеза, если бы он меньше нравился вам.

Она улыбнулась.

- Но я пригласила его лишь ради вас – ведь вы хотели свести с ним знакомство, - она легко коснулась его руки. – Могу я попросить вас сыграть для меня?

Она подошла к пианино и взяла кипу нот с подставки.

- Вот, - это была «Аппассионата» Бетховена – Лодовико обожал её, хотя не любил немецкую музыку. Если вы согласитесь сыграть её, я буду переворачивать страницы.

Он сел за инструмент. Маркеза встала рядом, время от времени наклоняясь, чтобы перелистнуть ноты. Это отвлекало Джулиана, но придавало игре пыл. Когда он закончил, маркеза захлопала в ладоши.

- Брависсимо!

Джулиан поклонился. Она потянулась за страницами, чтобы убрать сонату с подставки – а значит, стала к нему ещё ближе.

- Как странно. Посмотрите.

Маркеза указала вниз страницы, где линии нотного стана тянулись чуть дальше, чем сами ноты. В конце произведения были синими чернилами трижды написана пара нот – «фа» и «си».

- Это почерк Лодовико, - заметила она.

- Вы уверены?

- Да. Я часто видела, как она записывал отрывки новых произведений.

Джулиан нахмурился. Через какое-то время он спросил:

- Эрнесто говорил вам, что по его мнению, маркез Лодовико незадолго до смерти писал музыку?

- Да. Я помню, как была немного удивлена, что его творения так и не нашли. Но смерть Лодовико была таким потрясением, что я не придала этому особого значения.

- Ещё он говорил, что маркез Лодовико писал ноты на любой бумаге, что подворачивалась под руку. Возможно, это она из них, - он посмотрел на стопку бумаг под пианино. – Это всё ноты Лодовико?

- Да. Вы хотите сказать, там может быть больше пометок?

- Мы должны узнать, - ответил Кестрель.

Они сели на скамеечку у пианино, каждый перебирая пачку бумаг. Наконец, Джулиан сказал:

- Я кое-что нашёл.

Маркеза наклонилась посмотреть – её мягкие тёмные волосы коснулись его щеки.

- До-Фа-диез, - прочитала она, - эта пара повторяется три… нет, четыре раза на этой странице, везде, где осталось свободное место. Это точно почерк Лодовико. Что это не произведение?

- «Ah! Che invan sul mesto ciglio»^[46] из «Магомета II» Россини, - он посмотрел на титульный лист. – Впервые исполнялось в декабре 1820 года. Маркез Лодовико мог сделать эти пометки только между декабрём 1820-го и мартом 1821-го, когда был убит.

- Именно в тот период, когда он знал Орфео, - тихо добавила маркеза.

Они просмотрела остальные произведения, но больше не нашли ничего.

- Зачем писать одни и те же ноты на одной странице? – гадала маркеза.

- Возможно, ему не давалось определённое место в его произведении, а эти заметки – его часть.

Она задумчиво улыбнулась.

- У Лодовико и правда была привычка записывать то, что было у него на уме. Однажды я узнала имя его прошлой любовницы, потому что он написал его на обрывке обёрточной бумаги от Рикорди.

- Вы поссорились?

- О, небеса, я никогда не ссорилась с Лодовико из-за любовниц. Он был очень энергичен – конечно, они у него были. Изредка я упрекала его. Он стойко принимал это.

Она раскрыла веер и начала легко обмахиваться.

- Поскольку мы заговорили об именах, должна сказать, что ваше мне больше нравится произносить по-итальянски – Джулиано. Я буду называть вас так иногда, когда мы будем наедине.

- Я молю вас не делать этого слишком часто – не больше одного или двух раз за вечер.

- Почему же?

- Из-за того, как это будет меня опьянять. Люди подумают, что я совершил налёт на винный погреб.

Она рассмеялась.

- Скажите мне, синьор Кестрель…

- Джулиано? – предложил он.

- Для человека, который так боится опьянеть, - поддразнила маркеза, - вы, кажется, слишком хотите открыть эту бутылку. Хорошо, Джулиано, решите мне такую загадку. Вы флиртуете как француз, рассуждаете как немец и понимаете музыку, как итальянец. Как получилось, что несмотря на всё это, вы англичанин до мозга костей?

- Национальный характер так просто не искоренить. Я жил на континенте несколько лет и обрёл блеск, но дубовый стол остаётся дубовым столом, даже если выглядит как красное дерево или отделан под черепаховый панцирь.

- Вы напомнили мне мой прикроватный столик – он из красного дерева. И именно того же цвета, как ваши волосы. И у него красивые ноги.

Джулиан почувствовал, что краснеет, как школьник.

- А как будет «Беатриче» по-английски? – спросила она.

- Пишется также, но произносится по-другому, - он показал, как именно. В сравнении с итальянским Бе-а-три-че, это звучало резко и отрывисто.

- Мне больше нравится итальянская «Беатриче».

Он посмотрел в её большие, тёмные, сверкающие глаза.

- Мне тоже.

Раздался короткий, резкий стук. Её браслет расстегнулся и упал на пол. Это был тот, что она всегда носила на правой руке – нитки мелкого жемчуга с большой овальной застёжкой из золота с рубином. Джулиан наклонился, чтобы поднять драгоценность и впервые увидел, что находится на внутренней стороне застёжки. Там оказалась миниатюра, изображающая молодого мужчину с тёмными глазами и чёрными усами. Он носил зелёный мундир с красным прибором с золотыми эполетами, а также медный шлем с тюрбаном из шкуры леопарда и чёрным гребнем. Джулиан видел такую форму на батальных полотнах – а также на ветеранах, что в своих плохо сидящих, залатанных мундирах, просили милостыню на улицах Парижа. Жена Лодовико Мальвецци носила на запястье портрет офицера отборных наполеоновских улан.

Джулиан посмотрел на маркезу и получил в ответ слабую, непроницаемую улыбку. Она не смутилась ни на йоту. Хотел бы он сказать то же о себе.

- Кто это?

- Майор де Гонкур, мой первый муж.

- Я и не знал, что вы были замужем прежде.

- Теперь я об этом не говорю. Он был наполеоновским офицером. Он приехал в Милан и влюбился в меня, а отец не упустил возможности сблизиться с французами. Наполеон удерживал Милан так долго, что даже патриции, вроде моего отца, постепенно смирились с его правлением. Конечно, Лодовико, что был близким другом моего отца, резко возражал против такого брака.

- По политическим или личным причинам?

- О, тогда – только по политическим. Для него я была почти ребёнком. Даже если бы он влюбился в меня, его жена Изотта, была ещё жива, а он никогда бы не помыслил соблазнить меня до того, как я выйду замуж. Нет, он просто ненавидел французов и всё, за что они выступали. Но мой отец принял твёрдое решение, и на мой восемнадцатый день рождения я стала мадам де Гонкур.