- Я должен признать, это выбило почву у меня из-под ног. Но для вас это была пиррова победа. Если бы убийство не было раскрыто, Гримани послал бы в Париж за сведениями о д’Обре и узнал бы о молодом англичанине-остряке с чудесным голосом и по имени Джулиан Кестрель. И где бы вы тогда были?

- Там же, где бы я оказался в любом случае, не раскрой я убийство Лодовико вовремя. Гримани дал Лючии всего три дня передышки, прежде чем бы он запустил в неё свои когти. Я не мог этого допустить.

- То есть вы бы выдали себя? Даже рискуя тем, что вас повесят или бросят в Шпильберк?

Джулиан криво улыбнулся, вспомнив прогулку с МакГрегором на виллу Плиниана.

- Должен признать, я был немного не в себе.

- Неужели! – де ла Марк снисходительно покачала головой. – Я бы сказал – были совершенно безумны.

- Неужели в этом мире нет никого, ради кого вы готовы умереть?

- Лишь ради свободы, mon vieux.

Они замолчали. Джулиан опёрся на борт лодки, чувствуя, как мягко она поднимается и опускается, и слушая, как вода тихо толкает её в борта. Звёзды расплывались. Он закрыл глаза и позволил сознанию утихнуть…

Де ла Марк вернул его к бодрствованию.

- Есть ещё кое-что, что я хотел узнать. Почему вы взяли графа Раверси себе в союзники, когда раскрыли убийства?

- Мне нужно было кому-то довериться. Раверси был другом Лодовико и имеет влияние, а также обрадовался бы тому, что убийцей оказался не Орфео, которого упустили из-за секретности, которую напустил сам Раверси. Впрочем, - Джулиан улыбнулся, – это лишь одно объяснение.

- О чём вы?

- Вот второе, которое мне нравится больше. Граф Раверси – один из вас, не так ли? Он приехал к озеру, когда я и Лодовико были там – отчасти, чтобы присмотреть за мной, отчасти – чтобы оценить местные гарнизоны на случай восстания, а именно этим он и занимался, устраивая собрания местных землевладельцев с фон Крауссом. Узнав об убийстве, он помог мне так, как смог – задержал расследование, чтобы дать мне сбежать.

- Я потрясён, - в восхищении сказал де ла Марк, - совершенно потрясён, что вы смогли обвинить такой столп общества в принадлежности к карбонариям!

- Если у меня и были сомнения, - добавил Джулиан, - то вы устранили их, когда сказали, что думали, будто я убил Лодовико, когда возвращал ваш альбом. От кого вам было узнать об убийстве, как не от Раверси?

- Mon vieux, вы великолепны! Нет ли малейшего шанса привлечь вас к нашему делу?

- Мне следовало бы считать, что ваше дело сейчас испытывает большие трудности.

- В Италии – да. Здесь люди слишком много враждуют друг с другом, чтобы действовать сообща. Эта кастрюля закипает, но крышка пока держится надёжно. Революция будет во Франции. У нас есть опыт. Мы знаем, что делать.

- И что будем потом? Новое господство Террора? Новый Бонапарт?

- Меня это не беспокоит. Общество Европы нужно перетряхнуть. Пусть кто-то другой думает, что построить ему на смену. Если революционер будет слишком много думать о последствиях, он станет неспособен действовать. Как сказал ваш поэт, «Так трусами нас делает раздумье»^[96].

- Вам не кажется это немного безответственным?

- В вас говорит ваша английская приверженность к порядку. Но порядок – это привилегия искусства. А жизнь должна быть борьбой.

- Я понимаю, - сказал Джулиан. – Это вопрос философский. Я рад, что вы объяснили его мне. Иначе я бы подумал, что вы стали карбонарием из чистой злобы.

Глаза де ла Марка смеялись.

- Но, mon vieux, разве человеку не может нравится его ремесло?

- В этом есть преимущество, - согласился Джулиан. – Но я сейчас усну.

- Спите. Я отвезу нас назад.

- Вы очень добры, - Джулиан закрыл глаза, но тут же их открыл. – Я должен вам три тысячи франков.

- Три тысячи франков..? О, конечно. Мы заключили пари, что вы будете сожалеть, если отыщете Орфео. Я прощаю этот долг. Более того, если это доставит вам удовольствие, я откажусь от ухаживаний за определённой дамой. Хотя это будет досадно – когда вы уедете, я останусь тем, кто ей нужен.

«Нет, - подумал Джулиан. – Но ты можешь стать тем, чего она хочет».

- Просто не оставьте её более одинокой, чем до встречи с вами. Это всё, о чём я прошу.

Глава 40

Когда Джулиан и де ла Марк вернулись с озера, на вилле уже погасили все огни. Им пришлось идти по террасе, ориентируясь по памяти и лунному свету. На полпути к лестнице, они услышали впереди шаги. Де ла Марк замер, и Джулиан почувствовал, как он напрягся. Революционер видит врага в каждой тени.

- Bonna sera, - обратился Джулиан. – O mei, bon giorno^[97].

- Доброе утро, - из тумана появилась долговязая фигура Флетчера.

- Вы не можете войти? – спросил Джулиан.

- Я не пытался. Я не хочу ложиться спать. Не беспокойтесь обо мне, я не хочу вас задерживать.

- Поверю вам на слово, - сказал де ла Марк. – Я совершенно вымотан. Доброй ночи, мистер Флетчер. Mon vieux, я запрещаю вам уезжать завтра, не попрощавшись со мной, - он неторопливо вошёл внутрь.

- Как Лючия? – спросил Джулиан.

- В порядке, - Флетчер тяжело вздохнул. – Вы были для неё всем. Неужели вы не можете найти в вашем сердце немного любви к ней?

- О, могу и очень легко. Но я думаю, она заслуживает больше, чем немного, верно?

Флетчер сунул руки в карманы и зашагал по террасе.

- Она пообещала быть рядом со мной, пока мне угрожает опасность. Но больше никакой опасности нет.

- Вы обманули влиятельного полицейского. В австрийской Италии вы в опасности каждую минуту. Если бы я бы вами, я бы остался тут надолго.

- Но… Я не хочу ловить её на слове.

Джулиан положил руку ему на плечо.

- Мой дорогой друг, примите совет от знающего человека. Не пытайтесь быть честным. Вы влюблены, и вы в Италии. Не выказывайте милосердия.

В Мраморном зале горела одинокая лампа. Джулиан поджёг от неё свечу и пошёл наверх. Когда он проходил мимо Амура и Психеи, свеча бросила на них тёплый отблеск, сделав мраморные фигуры почти живыми и придав выражениям лиц нежность. Джулиану было больно смотреть на них. Он поднялся к себе.

МакГрегор лежал поперёк их кровати и спал в одежде. Услышав Джулиана, он не без труда поднялся, прогоняя сон.

- Хорошо. Я хочу услышать кое-какие ответы. Начнём с графа д’Обре. Он твой отец?

- Моим отцом был Ричард Кестрель, сын сельского сквайра из Йоркшира.

- А как же те слухи, о которых говорил де ла Марк? Что ты какой-то шпион д’Обре в Англии?

- У него не было шпионов. Просто его мнение не пользовалось поддержкой при дворе.

- Тогда кем ты ему приходился?

- Вы забываете, что де ла Марк говорил про l’amour à la Grecque.

МакГрегор покраснел.

- Я знаю, что это было не так!

- Верно, это было не так.

- Тогда… - неуверенно проговорил МакГрегор, - де ла Марк упоминал ещё одну историю – как ты нищим бродил по улицам и рухнул в объятия д’Обре.

Джулиан отвёл взгляд, но заговорил как ни в чём не бывало.

- Я не рухнул ни в чьи объятия. Я потерял сознание на мостовой около «Тортони», а граф подошел, чтобы узнать, что случилось.

МакГрегор уставился на него.

- Сколько лет тебе было?

- Шестнадцать.

- Что ты там делал? Почему ты потерял сознание? Ты болел?

- Я… - это прозвучит нелепо, даже немного стыдно, - я был голоден.

- Но как… почему… - пробормотал доктор.

- У меня не было денег и не было ничего, что можно заложить. Я не знал в Париже никого. Отец учил меня французскому в детстве, но я совершенно не понимал парижан. У меня были слишком хорошие манеры, чтобы я мог убедительно просить милостыню, а одежда – в слишком плачевном состоянии, чтобы найти честную работу. В beau monde^[98] бытует мнение, что вокруг столько еды и способов заработать пару пенсов, что ни один здоровый и предприимчивый человек не может умереть с голоду. На самом деле, это довольно просто.