— Дайте ему воды, — сказал Джабраилов и сел на лавку за стол.

Охранник налил из бутылки в пластмассовый стаканчик воды и протянул Биденко. Тот взял стаканчик и небольшими, осторожными глотками опорожнил его. Вытер ладонью губы и поставил стаканчик на пол.

— Ну, вот видишь, до чего ты себя довел? — мягко, стараясь выразить как можно больше сочувствия, произнес Джабраилов. — Зачем говоришь неправду, говоришь, что не знаешь никаких денег? Зачем врешь, что нашел пятитысячную купюру? Ты еще молодой, тебе жить надо, семью заводить, детей рожать, а ты вот тут сидишь и боишься, что тебя убьют. Скажи, где деньги, где доллары и иди на все четыре стороны. Никто тебя не обидит, я тебе слово даю.

Но Биденко даже не смотрел на него. Когда он увидел Джабраилова, понял, что это конец. О конце он знал и раньше, с той минуты, как его захватили, но ничтожная, пусть и самая призрачная надежда на спасение все же еще оставалась в нем. Теперь ее не было. Его будут пытать до тех пор, пока он не скажет, где лежат деньги. И убьют после того, как вернут их. А потом убьют Елагина, Ушакова и всех остальных. Или его одного, если он ничего не скажет.

— Чего молчишь? — спросил Джабраилов, и Биденко увидел в его руках шнурок, какими связывали Хавкина и операторшу банка.

Биденко подумал, что этим шнурком сейчас начнут душить его. Но это не входило в планы Джабраилова. Он не думал о том, какой смертью умрет сидящий перед ним человек. Ему надо было узнать, где лежат деньги. Джабраилов ждал, когда заговорит Биденко, но тот молчал.

— Зачем делать себе больно? — спросил Джабраилов. — Ты думаешь, это геройство. Геройство сегодня — это иметь деньги. А большое геройство — большие деньги. Говори, куда спрятали, и будешь богатым. Будешь героем. Я дам тебе десять миллионов рублей. Купишь дом, купишь красивую женщину. Они в России дешево стоят. Могу дать и больше, если пообещаешь, что не пропьешь.

Биденко поднял на него глаза и тут же опустил их. И Джабраилов понял, что этот человек ничего не скажет. Ни дом, ни женщина для него ничего не значат. Он никогда не имел богатства и даже не представляет, какой счастливой оно может сделать жизнь человека. Для него счастье заключается в чем-то другом, но в чем именно, Джабраилов не знал. И не стремился узнать это.

— Ну что ж, не хочешь говорить, дело твое. Знаешь правило вашей армии? «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим». Хорошее правило. Аслан, — Джабраилов кивнул стоявшему у дверей высокому, красивому кавказцу, — займись им.

И, даже не посмотрев на Биденко, вышел.

Беспалов взял в руку сумку, выпрямился и увидел, что сестра заплакала. У нее вдруг задергались губы, повлажнели глаза и по щекам покатились слезы.

— Ты что, Настя? — удивленно спросил Беспалов. — Я же не на войну уезжаю.

— А когда я теперь тебя увижу? — она шмыгнула носом и вытерла ладонью слезы. — Ты ведь как уедешь, не позвонишь, не напишешь. Оставайся у нас. Чего здесь не жить?

Беспалов поставил сумку на пол, подошел к Насте и обнял ее. Три дня назад он приехал к ней, зная, что это единственный дом, где ему всегда рады. Заодно хотелось выяснить, не случилось ли чего с Мироновым. В том, что Джабраилов пришлет сюда своих головорезов, не приходилось сомневаться. Он не простит сгоревшего в деревне джипа, ржавый, похожий на догнивающий скелет остов которого до сих пор торчал на околице. И вовсе не потому, что ему жалко пропавшую машину. Сгоревший джип — это бунт, вызов его всесилию. А бунты нужно подавлять немедленно, с особой жестокостью. Чтобы в следующий раз ни у кого не возникло мысли взбунтоваться снова.

— Приеду я к вам, — сказал Беспалов, целуя сестру в голову. — Вот навещу друзей и приеду. Даю тебе слово офицера.

Ему нравилось в деревне. Нравился запах березовых дымков, когда мужики по субботам топили бани, нравилось, как горланят по утрам, стараясь перекричать друг друга задиристые петухи, нравилась поросшая зеленой муравой широкая улица, на которой с утра до вечера играли дети. А позавчера свояк свозил его на рыбалку, на свои заветные харюзовые места. Поехали туда вчетвером на мотоцикле «Урал». Свояк за рулем, ребятишки — в коляске, Беспалов на заднем сиденье. Каменистая дорога шла у подножья крутой и высокой сопки, почти до самого верха покрытой кустарником и лишь кое-где приютившей на своем боку косматые березки. Беспалов все смотрел на этот кустарник, на поднимавшиеся из него невысокие скалы и прикидывал, за какой из них могли бы спрятаться боевики, чтобы неожиданно обрушить на мотоцикл шквальный автоматный огонь. Кавказ приучил его к этому, и он не мог избавиться от его страхов даже здесь.

Неширокая речка с тихими омутами и быстрыми перекатами бежала слева, но свояк ехал все дальше и дальше, пока не остановился у поворота на ровной, как стол, полянке. Ребятишки тут же выскочили из коляски и начали разматывать удочки, но отец дал им пол литровую банку и заставил наловить в нее кузнечиков.

Первого хариуса поймал свояк. Он закинул крючок с надетым на него кузнечиком на стреж переката, течение подхватило его и стремительно понесло к омуту. И Беспалов увидел, как быстрая, словно молния, рыба вылетела из глубины, схватила кузнечика и потащила его вниз. Николай резко взмахнул удилищем, подсек хариуса и вывел его на берег. Рыба была не очень крупной, но красивой. Голубовато-серебристой, с редкими черными крапинками вдоль тела и высоким спинным плавником. Вскоре свояк поймал на этом перекате еще трех хариусов, но все они были меньше первого.

— Все, больше здесь харюзов нету, — сказал свояк, — надо идти на другой перекат.

На другом перекате свою первую рыбу поймал Беспалов. А ребятишки тем временем одного за другим таскали отменных ельцов. Беспалов уже и не помнил, когда ему было так хорошо, как в этот день. Речка бормотала, перескакивая с камня на камень, в траве на берегу трещали кузнечики, над водой носились голубые стрекозы, а над всем этим повисло голубое, без единого пятнышка небо. Солнце забиралось все выше к зениту, и сопки, разомлев под его лучами, блаженно грели остывшие за ночь бока. Кругом была та настоящая жизнь, которую отпускает человеку Господь и которую он не научился ценить. Здесь, на речке, это ощущалось особенно остро.

Домой вернулись после обеда, Настя пожарила рыбу, поставила на стол малосольные огурцы, и Беспалову показалось, что вкуснее этого обеда он ничего никогда не ел. За обедом, вспомнив, как ребятишки чуть не выпали из коляски, когда они возвращались домой, он спросил Николая, почему они до сих пор не купят себе машину.

— А на что бы мы ее купили? — удивился Николай.

— А если бы появилась возможность, какую машину ты бы себе взял? — спросил Беспалов.

— Наверное, «жигули» шестой модели, — сказал Николай.

— Такую сейчас уже не выпускают.

— А какие выпускают? — спросил Николай.

— Таксисты в городе ездят в основном на «рено».

— Наверное, очень дорогая? — Николай так загорелся машиной, что хотел знать о ней все.

— Да не дороже «жигулей», — ответил Беспалов.

Николай тяжело вздохнул и сказал:

— Все равно не купить.

— Вот что, — вдруг решительно произнес Беспалов, — продавай свой мотоцикл, я тебе оставлю двести тысяч, остальные занимай, где хочешь, и покупай «рено». Чтобы в следующий раз на рыбалку мы могли с собой взять и Настю.

— Брось дурить, — сказала Настя. — У меня и без вашей рыбалки дел хватает. Тоже мне, богач нашелся.

— Я вам серьезно говорю, — сказал Беспалов. Он подошел к своей сумке, расстегнул боковой карман и вытащил деньги. — Вот вам на машину.

— Да если мы и займем у кого, как отдадим? — не совсем уверенно спросила Настя.

— Я помогу, — ответил Беспалов. Ему захотелось поскорее избавиться от денег, которые лежали в сумке.

Настя посмотрела на Николая, тот на нее, потом на Беспалова. Он положил деньги на стол и принялся есть рыбу.

— Откуда у тебя это? — Настя кивнула на деньги.

— Набежали за службу. Я же столько лет служил в армии.