— Ничего, скоро придет в себя, — сказал Лобков.

— Что будем делать? — спросил Шуляков. Он не на шутку испугался. Если Биденко умрет, от него уже не добьешься никаких показаний.

— Подождем, все равно заговорит, — успокоил его Лобков.

Биденко застонал и попытался повернуться на бок. Его сухие губы запеклись и потрескались, лицо стало белым.

— Дай ему попить, — приказал Лобков кавказцу.

— Мы не взяли с собой воды, — сказал кавказец. — Мы тоже хотим пить.

— Тогда побудьте здесь, я съезжу за водой.

— Я тоже поеду с тобой, — сказал Шуляков. — Ребятам надо привезти не только воды, но и что-нибудь перекусить.

— Что вам привезти? — спросил Лобков кавказца.

— Лаваш. Можно грилованную курицу.

— Хорошо, — сказал Лобков. — Мы скоро вернемся.

С тех пор как они привезли сюда Биденко, его мучил один вопрос: надо ли сообщать об этом Джабраилову? Парень пока не раскололся и неизвестно, действительно ли он участвовал в ограблении или это только внутреннее ощущение самого Лобкова. И хотя интуиция ни разу не обманывала его, но ведь и на старуху бывает проруха. А вдруг он и вправду не виноват, а они его истязают? «Ну и черт с ним, что не виноват, — думал Лобков. — Пятитысячную купюру из банка он же прихватил. А раз прихватил, значит, должен отвечать».

— Чего задумался? — спросил Шуляков, глядя на угрюмого Лобкова.

— Не понимаю, чего он молчит, — сказал Лобков. — Может, действительно не виноват?

— Виноват и еще как виноват, — уверенно сказал Шуляков. — Я его вспомнил. Два года назад он приходил наниматься ко мне в охрану. Но чем-то сразу не понравился, и я его не взял.

— Он что, в спецназе служил? — спросил, сразу оживившись Лобков.

— Где-то служил. Где, не знаю, врать не буду. Но то, что служил, знаю наверняка.

— Завтра расскажет, где служил и с кем, — сказал Лобков.

— Почему завтра? — не понял Шуляков.

— Сегодня ему уже не до разговоров.

— Джабраилову говорить будем? — спросил Шуляков.

— Если я его сегодня найду, скажу обязательно. У него вечером важная встреча. Когда она закончится, я не знаю.

— Кто-нибудь с Кавказа?

— Я такие вопросы его гостям не задаю, — сказал Лобков.

Купив воды и курицу с лепешкой охранникам, они оставили их до утра с Биденко, а сами поехали завершать свои дела. Шуляков — в банк, а Лобков в офис, где ему хотелось встретиться с Джабраиловым. Он все же решил рассказать ему о том, что они вышли на след похищенных денег.

По дороге Лобков неожиданно встретил Ольгу Брызгунову. Она шла по тротуару в ту же сторону, куда ехал он. Лобков сначала решил не заметить ее и проехать мимо, но, поравнявшись, все же притормозил и крикнул, распахнув дверь машины:

— Мадам, вас подвезти?

— Ой, ты, надо же? — удивилась Брызгунова. — А я как раз думала о тебе.

— Ну и что же ты думала? — спросил Лобков.

За последние два месяца они виделись всего один раз, и он уже начал скучать по ней. Жена давно приелась. Брызгунова была на пятнадцать лет моложе ее, от нее всегда исходили какие-то возбуждающие токи, иногда от одного ее взгляда у Лобкова начинало стучать сердце. Сегодня она выглядела особенно привлекательной. Сев в машину и захлопнув дверку, она наклонилась к нему, подставляя щеку. Лобков поцеловал ее и, положив руку ей на колено, спросил:

— Ну, так что ты надумала?

— Поужинать с тобой, — сказала Брызгунова.

Она произнесла это так просто, словно вопрос об ужине был уже решен. В другой раз Лобков, не раздумывая, согласился бы, но сегодня ему было не до этого. Он тронул машину с места и ничего не ответил.

— Что-то случилось? — нахмурившись, спросила Брызгунова.

— Я сейчас занимаюсь одним делом, — сказал после длительной паузы Лобков, — и ни сегодня, ни завтра не могу отлучиться даже на минуту. Джабраилов мне этого не позволит. Я — при нем.

— Что за дело? — спросила Брызгунова, явно заинтересовавшись.

— Вы тоже им занимаетесь, — сказал Лобков.

— На кого-то вышли?

— Можно сказать, что да.

Лобков замолчал, давая понять, что дальше его расспрашивать не имеет смысла, он и так сообщил больше того, что мог. Но Брызгуновой не требовалось никаких дальнейших разъяснений. Она сразу поняла, что речь идет о раскрытии ограбления банка. Сегодня утром подполковник Головченко собирал всю оперативно-разыскную группу, и каждый докладывал о том, насколько продвинулся в расследовании. Результатов не было. Выйти на след преступников не удалось. А генерал каждый день требовал результаты. Закончив совещание, Головченко, как всегда, попросил Брызгунову остаться. И спросил, почти по-отцовски глядя ей в глаза:

— А что у вас?

— К сожалению, Павел Иванович, обрадовать нечем, — сказала Брызгунова. — На той стороне тоже без перемен.

Сейчас, сидя рядом с Лобковым, она понимала, что даже то, что он сказал ей, было уже слишком большим откровением. Он и так доверил ей столько, сколько не может доверить никому. Спрашивать о том, на кого они вышли, было бесполезно, Лобков все равно не скажет. Но уйти только с тем, что Лобков обронил мимоходом, она не могла.

— Так «можно сказать» или на самом деле вышли? — спросила она.

— Много будешь знать, быстро состаришься, — ответил Лобков. — А я этого не переживу.

— Женщины старятся не оттого, что много знают, а от того, что хотят, но не могут узнать, — сказала Брызгунова. — Страшнее душевных мук нет ничего на свете.

— Чего тебе мучиться? У тебя вся жизнь впереди.

— Я из-за тебя мучаюсь, — сказала Брызгунова.

— А из-за меня чего?

Он повернулся к ней, и они встретились взглядами. И Лобков увидел в ее глазах все, чего так не хватало в жизни. Любовь, преданность, стремление помочь и поддержать в трудную минуту, безоглядную веру в себя, желание всегда быть рядом. Она положила руку на его колено и сказала:

— Я так хочу, чтобы у тебя все было хорошо. И очень хочу помочь тебе.

— Сегодня взяли одного типа, — сказал Лобков. — Но пока молчит. Ждем, когда расколется. А что у вас?

Она понимала, что должна сказать ему о том, как продвинулось расследование у них в управлении. Сказать откровенно, скрывая, может быть, только самое главное. Иначе он перестанет верить ей, и тогда от него вообще ничего не узнаешь. И поскольку скрывать было нечего, она откровенно призналась:

— У нас никаких новостей пока нет. Роемся в мелких вещественных доказательствах, но ничего существенного найти до сих пор не можем. Начальство нервничает, сегодня генерал вызывал к себе Головченко и сказал, что, по всей вероятности, надо будет приглашать группу из Москвы. На него ведь тоже давят. Его каждый день приглашает к себе губернатор.

— Всполошились все, — сказал Лобков.

— Как не всполошиться? Столько денег в банке украли, а куда они делись, до сих пор никто не знает.

— Куда тебя подвезти? — спросил Лобков.

— Если можешь, до дому.

Он высадил Брызгунову около ее дома, поцеловал в щеку и сказал:

— Как только освобожусь, сразу же позвоню. Думаю, это будет скоро.

Поднявшись к себе в квартиру, Брызгунова несколько минут ходила по комнате из угла в угол, мучаясь от терзавших ее сомнений. С одной стороны, она должна была немедленно позвонить Головченко и доложить о том, что узнала. С другой — не хотела, чтобы у Лобкова возникли неприятности. Ведь если его люди изувечат подозреваемого (а то, что они его истязают, не вызывало сомнений), их могут привлечь к ответственности. Не исключено, что пострадает и сам Лобков. Но служебный долг в конце концов перевесил личные обстоятельства. Она достала из сумочки телефон и набрала нужный номер. Головченко ответил сразу.

— Павел Иванович, мне надо вам кое-что сообщить, — сказала Брызгунова.

— Вы откуда звоните? — спросил Головченко.

— Из дома.

— Через пятнадцать минут я буду у себя, приезжайте, — сказал подполковник и отключил телефон.

По дороге в управление Брызгунова все время думала о том, как может отразиться ее сообщение на положении Лобкова. И пришла к выводу, что никак. Если даже его люди искалечат подозреваемого, об этом никогда не узнают ни суд, ни адвокаты. Увечья должны быть подтверждены официальным медицинским свидетельством. Но пока подозреваемый будет находиться в руках дознавателей, никаких медиков к нему не пустят.