— Ну и что ты молчишь?

— Я не молчу, — ответил Джабраилов. — Я думаю.

— И долго тебе еще думать?

— Надо время, — сказал Джабраилов. — А его мало.

— Его у всех мало. Даже жизнь, и та сейчас коротка, — сказал мэр.

Джабраилов налил полную рюмку коньяка, залпом выпил, вытер губы ладонью и поднялся, чтобы уйти.

— А пулька? — протянул москвич, показывая рукой на карты. — Мы же ее еще не расписали.

Джабраилов снова сел за стол, но закончить пульку так и не удалось. Мэру позвонили по мобильному телефону, и он неожиданно заторопился. Вслед за ним ушел и Джабраилов, пожелав гостям спокойной ночи. Те уже попросили девочек проводить их до спален.

Сейчас Джабраилов сидел в своем кабинете и ждал начальника службы безопасности Семена Лобкова. Надо было подробно обсудить с ним, как убрать Мишу Глушко. Миша был хорошим, порядочным, всегда улыбчивым парнем, но у бизнеса свои, жестокие законы. В нем не может быть ни друзей, ни привязанностей. В нем могут быть только интересы. А интерес заключался в том, что после передачи страховой компании в руки москвичей, она, вне всякого сомнения, будет обслуживаться через банк «Доверие». Это условие Джабраилов выставит москвичам сам и, можно не сомневаться, они примут его безо всяких оговорок.

Мусса задумался. В последнее время с его людьми стали происходить совершенно непонятные вещи. Несколько дней назад у директора рынка Гусейнова в деревне сожгли машину. Такого не могло быть в принципе. Вот уже пять лет ни на кого из фирмы Джабраилова не смели даже посягнуть. Любой, кто решил бы это сделать, знал: малейшее посягательство означает только одно — неминуемую смерть. А здесь сожгли джип, который стоит полтора миллиона рублей, по сути дела, с позором выгнали его людей из деревни, и никто за это не ответил. Лобков до сих пор ничего не предпринимает по этому поводу. Неужели он думает, что такие вещи можно прощать? Сам Джабраилов еще не решил, какую месть необходимо устроить: сжечь дом крестьянина, из-за которого Гусейнов лишился джипа, конечно, вместе с ним и его семьей, или поджечь деревню?

В приемной раздались шаги, дверь приоткрылась, в ее проеме показалась голова личного телохранителя Джабраилова:

— Мусса, к тебе земляк пришел.

Джабраилов вспомнил, что еще вчера встретиться с ним хотел его дальний родственник, приехавший с Кавказа. Мусса назначил ему встречу на сегодня, но о конкретном времени не договаривались. Родственник должен был позвонить секретарше, а та назвать час встречи. Но у тех, кто живет в горах, совсем другое понятие о времени. Они встают с восходом солнца и ложатся спать с его закатом. Над городом рассвело, и родственник решил, что Мусса уже давно ждет его.

— Впусти, — сказал Джабраилов, и его лицо сразу стало скучным.

Дальние родственники, какими бы они ни были, всегда приезжают только по двум причинам: попросить денег или помочь решить какую-нибудь проблему. Джабраилов смотрел на это как на само собой разумеющееся (он и сам на их месте поступал бы так же), но каждый такой визит отнимает уйму времени. А его и без того не хватает. Родственник вошел. Это был старший сын его троюродного дяди.

— Салям, Мусса, — сложив ладони лодочкой, произнес он у порога и поклонился.

— Салям, Рамзан, — ответил, поднимаясь из кресла Джабраилов. — Проходи, дай я тебя обниму.

Рамзан прошел на середину комнаты, они обнялись, и Джабраилов, прикоснувшись щекой к его щеке, потянул родственника к дивану.

— Как отец? Как твои братья, дай им Аллах много лет жизни, — сказал Джабраилов, жестом предлагая родственнику садиться.

— Слава Аллаху, у них все в порядке, они передают тебе большой привет.

Джабраилов, усевшись на диван, нагнулся, протянул руку к столу и нажал на кнопку. В дверях тут же появился телохранитель.

— Принеси нам чаю и не пускай никого, пока мы говорим, — сказал Джабраилов.

Было слишком рано, секретарша еще не появилась на своем рабочем месте, и в таких случаях ее обязанности на некоторое время переходили к телохранителю. Через несколько минут он поставил на столик чай, сахар и печенье.

— Угощайся, — сказал Джабраилов родственнику, кивнув на столик.

Но тот не обратил на угощение никакого внимания. Он был напряжен, и это чувствовалось по его вздрагивающим рукам и нервному лицу.

— Нехорошая вещь случилась, Мусса, и ты должен ее исправить, — сказал родственник, положив дрожащие руки на колени. Его лицо стало еще более нервным, он шумно вздохнул расширившимися ноздрями и произнес, словно вытолкнул из себя камень: — Казбека изнасиловали.

— Как изнасиловали? — оторопело спросил Мусса и даже привстал с дивана. От слов родственника его словно пронзило током.

— В колонии изнасиловали. В той, что рядом с этим городом.

— Как он туда попал?

— Связался с русским шакалом. Шли вечером по улице. Девчонку встретили. Шакал затащил ее в кусты, насиловать начал.

— А Казбек?

— Казбек тоже насиловал. А потом шакал задушил ее, чтобы свидетелей не было. Телефон забрал, цепочку золотую. По телефону их и нашли.

— Когда это случилось?

— В прошлом году.

— Что же ты только сейчас мне об этом говоришь?

— Я думал, ты знаешь. Ты все должен знать.

— А откуда ты узнал, что Казбека изнасиловали?

— По телефону звонил. Кричал в телефон. Плакал, наверно.

— В колонии заключенным уже телефоны дают? — спросил, удивившись, Джабраилов.

— Не знаю. Я там не был. Может, попросил у кого.

Весть была ошеломляющей. Горцы сидели в тюрьме чаще всего за драки, связанные с убийствами, но до сих пор никто никогда их там еще не насиловал. Это был вызов, несравнимый по своим эмоциональным последствиям с тем, что произошло в деревне. Там сожгли машину, проще говоря, кусок железа. А здесь надругались над живым соплеменником. В голове Джабраилова сразу стала возникать целая вереница вопросов. Первый и самый главный — кто это сделал? Люди, совершившие это, должны умереть, и они умрут. Здесь не может быть никаких сомнений. Но их надо еще вычислить. Второй, не менее важный вопрос, — почему это случилось именно сейчас? Ведь Казбек сидит в тюрьме не первый день, надругаться над ним можно было давно. Несомненно, что насилие связано с каким-то другим событием. С каким именно? Это тоже надо разгадать потому, что иначе не избежать может быть еще больших неприятностей. Джабраилов почувствовал, как у него заныло под ложечкой.

— Что еще ты хочешь мне сказать? — спросил Джабраилов родственника.

— Сулейман женится.

— Какой Сулейман?

— Мой брат младший. Ты разве забыл?

— У тебя сколько братьев? Четверо?

— Пять. И две сестры.

— Ты когда домой едешь?

— Завтра самолетом хочу лететь.

— Зайди ко мне сегодня вечером. В восемь часов. Я брату денег на свадьбу дам.

— А что с Казбеком будет? Что я дома скажу?

— Если сегодня узнаю, вечером тебе расскажу. А сейчас извини, у меня дел много. И про Казбека буду узнавать. Не обижайся, брат. Жизнь у меня такая.

Джабраилов поднялся с дивана, проводил родственника до дверей. В приемной вместе с телохранителем сидел начальник службы безопасности Семен Лобков. Джабраилов кивком головы пригласил его к себе.

Лобков — маленький, юркий, с глубоко спрятанными холодными глазами, в которых никогда не отражались никакие эмоции, прошел к столу и молча сел за небольшой приставной столик. Положил на него руки и, повернувшись, уставился на Джабраилова. Он заранее чувствовал, когда хозяин собирался говорить ему что-то важное и внутренне собирался, чтобы не пропустить ни одного слова. В том, что разговор будет именно таким, не было никаких сомнений. Так рано Джабраилов вызывал к себе Лобкова только в особых случаях.

— Что у тебя есть по Глушко? — спросил Джабраилов, тяжело опускаясь в кресло. Последние новости придавили его своей тяжестью.

— У меня есть все. А что вас интересует?

— Глушко встал поперек нашего бизнеса. Я думал, это от непонимания. Но он все прекрасно понимает, и все делает преднамеренно. Если мы не разберемся с ним, над нами нависнет серьезная угроза.