В аэропорту я была первая. Из семи девушек, вылетавших в Париж, в лицо я не знала ни одной. Единственный ориентир – фотография Жаклин в журнале.

Я заняла стратегическую позицию в кафетерии под табло. Рейс был в 3.40 – это дешевле, чем лететь в 8 утра, объяснила Ленка. Концерн FLG денег на ветер не бросал. Регистрацию еще даже не объявляли. Слово check-in пульсировало только для Цюриха и Лондона. Я засела с кофе и вглядывалась в девиц, проходивших мимо, пытаясь угадать, кто из них те самые монстры, которыми пугала меня Краснова перед отъездом.

– Ты книжку какую-нибудь возьми, чтобы не сидеть дурой. Они с тобой не будут разговаривать. У них своя тусовка. Робски не покупай – засмеют.

– А если взять Толстого?

– Смеешься? Тоже не катит. Надо что-нибудь такое модное. Посмотри в «Воге», какие там книжки сейчас рекламируют.

Безо всякого «Вога» было ясно, что брать. Я вооружилась гламурным Бегбедером.

– А с чем поедешь? Чемодан у тебя хороший?

– Обычный, «Самсонайт».

Краснова, которая давно простила меня за Париж и теперь помогала изо всех сил, тяжело вздохнула:

– Плохо, конечно. И у меня нет нормального чемодана. Я бы тебе дала.

– То есть надо Виттон, что ли? – я смеялась.

– Что ты ржешь? Именно это и надо!

– Ладно, Лен, не до такой же степени.

– До такой!

Ленка добровольно взялась выполнять роль личного стилиста и далеко продвинулась по пути моего фешн-просвещения.

Мы ходили вместе по магазинам, и через некоторое время я уже могла покупать вещи самостоятельно.

Краснова неплохо расставляла флажки по границе хорошего вкуса, и я старалась на нее ориентироваться, чтобы с непривычки не перебрать в своем стремлении быть модной. Самое страшное, что можно услышать на наших тусовках – too much. Это нарушение негласного закона профессионального глянца – too much могут одеваться только девушки с Рублевки. Да, они носят те же бренды, что и глянцевые редакторы, но в том-то и состоит искусство дозировки, чтобы уметь выбирать вещи в тех же модных тенденциях, но не быть такими вульгарными.

У нас свои законы и правила. Например, неприлично носить вещи, которые фигурировали в рекламе. Это слишком узнаваемо, слишком much. Вещи с рекламного look’а адресованы тем, кто вне модной индустрии, – наивным (хоть и богатым) ее юзерам. Мы же находимся внутри, и наши вещи должны носить глубинный смысл, подчеркивать глубокое проникновение в мир моды. К тому же глянцевые редакторы люди экономные – рублевскими бюджетами располагают единицы. А вещь с картинки гарантированно выходит в тираж в следующем сезоне. Настоящий модный гардероб создается годами – как хорошее вино. Покупать каждый сезон total look, все новое и актуальное, – это удел обладательниц ограниченных интеллектуальных ресурсов и неограниченных нефтяных бюджетов.

Черный цвет был фаворитом глянцевой жизни. Он худил и позволял сэкономить. Черные вещи могли перетекать из сезона в сезон – в отличие от сиреневых или зеленых, которые носили явно выраженный временный характер. Пойди разбери, из какой коллекции черные брюки – вчерашней или 2004 года. На фундаменте черного держалась глянцевая карьера.

Настоящего редактора гламура отличает любовь не к Виттону и Гуччи, а к продвинутым маркам, неразличимым с высоких куршевелевских и николиных гор. Высшим пилотажем было одной из первых открыть такую марку, лежавшую вне масс-культа. Но где и как ее открыть – Краснова не сказала.

Мне пока далеко до таких изысков. Даже черный базис был недоделан.

Перед Парижем мы продумывали с Ленкой мой гардероб. Джинсы она одобрила – хотя и простецкий Levi’s, но сидели они хорошо. Сапоги были новые, на платформе – и тоже прошли ее контроль. Но требовалось два вечерних платья, а у меня не было ни одного. Мы заехали после работы в «Султану Французову», но мой 46-й не помещался в их 42—44.

Одно платье в итоге Ленка мне одолжила. Для второго выхода я придумала соединить черную юбку и белую блузку. Краснова поморщилась:

– Плохо, конечно. Если получится, беги там в магазин сразу.

Собранная, как в пионерский лагерь (вместо конфет – мешок косметики), я сидела курицей на высоком стульчике и вглядывалась в лица отъезжающих.

Под табло собиралась группка. По-моему, это они. Я узнала их по багажу. Louis Vuitton, Fendi, опять Louis Vuitton… И ни одного потрепанного «Самсонайта». Я посмотрела на свой чемоданчик. Пророчества Красновой сбывались.

Надо подойти и познакомиться. Но мне вдруг стало немного страшно. Как в детстве, когда мама засовывала меня в лагерный автобус, оставляя наедине с чужими людьми, с которыми, как предполагалось, я должна теперь подружиться.

– Девочки, вы в Париж?

Их было пятеро, представительниц старшего глянцевого отряда. Три девицы стояли в центре композиции, две поскромнее, совсем молоденькие, жались в сторонке. На меня никто не обратил внимания.

– А мне Мораг сказала, что мне подходят тени, которые у них будут.

– Поль написал, что ждет нас. В прошлом году они на презентации в Париже поселили меня в такой ужасный отель…

– Девочки, вы с Жаклин летите?

Они услышали кодовое слово. И среагировали. Осмотрели меня – сапоги, джинсы, чемодан.

– Давайте познакомимся. Я Алена Борисова, журнал Gloss.

– Ты вместо Красновой? – спросила меня брюнетка.

– Можно и так сказать.

– Ассистент, что ли?

– Нет, редактор отдела People.

– А, понятно.

И девочки отвернулись. Через двадцать минут ожидания, которые я провела в полном молчании, появилась Жаклин.

Расцеловала троицу – Луи Виттон, Фенди, Луи Виттон.

– Хароший, хароший! – это относилось к троице брендов. – Ты Борисоф? – она ткнула в меня пальцем.

– Я.

– Пошли за мной, бистро, бистро!

Мы побежали за ней, как цыплятки за курицей. Я в конце – как самый гадкий утенок. Кстати, вместе с Жаклин нас было всего семеро. Кто-то опоздал?

В самолете я сидела одна – через проход три девицы шептались о чем-то своем. Остальные спали. Я прикрылась Бегбедером.

Ступив на родную землю, Жаклин разволновалась. Звонила куда-то, спрашивала, где автобус, и кричала – «За мной!». Мы метались по аэропорту де Голля, пробиваясь сквозь плотные слои пассажиров.

«Экзит ту» – водител сказал. Если он сказал «ту», значит, надо идти номерь один». Мы послушно двинулись за Жаклин.

Спустились в какие-то катакомбы – коридор с тусклым светом, вонючий, пахнущий мочой и потом, пробирались мимо афроамериканцев в грязных робах, смотревших на нас с удивлением и вожделением. Жарко и душно. Кондиционеры на этом парижском дне не работали. Всем было понятно, что мы идем не туда, но никто ничего не говорил. Хотелось спать и есть.

– Жаклин, наверное, нам лучше вернуться обратно, – сказала я.

Она вздрогнула. Остановилась. Развернулась ко мне всем корпусом.

– Ты это говорить?! Ты случайно в Парис! Жаклин тебе ведет!

Зря я влезла.

– Я Лена скажу про тебя. Мне не надо сказать, что делать!

Боже, бедная Краснова. И бедная я – если теперь Жаклин отзовет свой бюджет из журнала, Аня меня убьет.

Одна из блондинок, с сумкой Виттон, тут же встряла:

– Жаклин, не волнуйся! Мы сейчас все найдем.

– Жаклин знает Парис! Я этот аэропорт каждую неделю бывать!

Я готова была провалиться сквозь землю, затеряться в парижских катакомбах. Жаклин рванула вперед. Мы побежали за ней.

Тупик. Мы уперлись в площадку, забитую грузовыми контейнерами. Девушки злились и переглядывались.

Она снова куда-то позвонила.

– За мной, все наверх!

Мы проделали путь в обратном порядке – коридор, аромат мочи, грузовой лифт, зал прилета.

На выходе номер два нас ждал автобус.

Небо над Парижем высокое и яркое. И впереди целых два дня по-французски. Я понемногу успокаивалась. Просто надо действовать осторожнее. Действительно, это было невежливо, вот так указывать ей.

Черт! А вот и нет! Я ничего такого не сказала. Ладно, лучше не дразнить гусей – чтобы не подводить журнал и Краснову.