Была, конечно, малодушная мысль – поменять тихую хрущевскую деревню, где в выходные я выбиралась в ближайший магазин с хвостом на затылке и в простецком пуховике, на жесткий гламур центра. Но пока я не могла. Вечером, паркуясь у подъезда, всегда оглядывалась по сторонам – вдруг увижу знакомую машину с красивым номером. И каждый раз ругала себя, поймав на этой неконструктивной мысли. Но переехать отсюда все равно не могла. Пока не могла.

– Алена, ты как всегда! Мы полчаса тебя ждем!

Папа, мама, тетя Марина, ее муж Валентин Дмитриевич и моя подруга Светка уже сидели за столом.

– Юлечка, все хорошо, девочка вовремя приехала. Дочка, садись!

Все как всегда, все на своих местах. Родительский дом, островок стабильности в этом разрываемом хаосом мире, демонстрировал верность традициям. Салат посреди стола, бутылка водки для папы и Валентина Дмитриевича, вино для девочек, томатный сок и зеленый химический напиток «Тархун», которым папа окрасил все мое детство.

– А кто хочет компот из черной смородины, витамин C? Валера, может, открыть?

– Юлечка, не надо.

Смородиновый компот был ненавидим всей семьей, но мама зачем-то закручивала банки каждое лето.

– Валера, котлеты нести?

– Юлечка, позже, мы выпьем сначала.

– Ну, Валера, за тебя! За твою замечательную работу, – поднял рюмку Валентин Дмитриевич, и мы начали.

– Ешь, девочка, ты что-то осунулась, – папа сгружал мне в тарелку салат.

– Пап, я худею.

– Да ты никакая не толстая, не выдумывай! Вот куришь много – это да! – Мама обожала обсуждать меня в присутствии гостей, но цель была благородная – воздействовать на меня Светкиным примером. Светка не курила, зато всегда приносила папе блоки «Кента», портя всю мамину табачную агитацию.

В этом уютном домашнем тепле, где пахло котлетами, картошкой, майонезом, было странно думать о диете. Доктор Волков и гемокод, раздельное питание и пророщенная в мозгах пшеница не выдерживали родительского кулинарного натиска. А кто бы мог отказаться от брауншвейгской колбасы, которая сама прыгает в тарелку с папиной вилки? Или огурцов собственной засолки по рецепту, скрываемому мамой даже от тети Марины, хотя та пытала ее на каждом таком сборище. И грибов – папиного собственного сбора. Мы не признавали покупных.

Через пару рюмок мы со Светкой сбежали на кухню – курить и болтать.

– Ну и как там твоя работа? Лучше, чем в газете?

– Не знаю, Свет. Пока непривычно.

– Но журнал красивый. Я, правда, не читала, только смотрела рекламу.

– Знаешь, мне иногда кажется, что я увязаю в мелочах. В голове куча каких-то названий, деталей, а смысла нет.

– А какой там смысл? Просто красивые картинки.

Я сама об этом думала. Это как у Ильфа и Петрова. Есть два мира: мир больших дел – там строят Турксиб, выбирают президента и пилят нефтяные шельфы, а есть маленький мир, игрушечный – там покупают сумку Гуччи и ищут в ней десять отличий от сумки Прада. Два мира соприкасаются в одной точке, смычка между ними – деньги. В большом мире деньги зарабатывают мужчины, в маленьком их тратят женщины – жены, любовницы, содержанки.

– Я так и не поняла, почему ты из газеты ушла?

Я и сама не очень понимала. Вернее, я знала, но Светке рассказать не могла.

– Да так, импульсивно. Давай лучше про свои дела.

На меня посыпались подробности о грейдах и аттестациях, от которых зависели бонусы, о курсах MBA и о том, что Светку, возможно, отправят работать в Питер, в региональное представительство. Светкин мир был промежуточный – между большими деньгами и маленькими сумочками, – мир менеджеров среднего звена. И ей нравилось в нем. Я знала это и радовалась за подругу, от которой исходило уверенное спокойствие. Почему я не могу быть такой?

– Девочки, несу горячее! – объявила мама.

Мы вернулись к родителям.

– Алена, как дела в газете? – спросил папа.

– Валера, она уже два месяца работает в журнале! – ответила мать за меня.

– Да, точно, а я и забыл. И как дела в журнале?

– Отлично, пап.

– Сколько теперь этих журналов развелось! Для кого их печатают – для Оксаны Робски? Светочка, ведь ты не читаешь эти журналы? – Тетя Марина всю жизнь пыталась доказать, что ее дочь лучше и чище. Светка тактично молчала. – Вам надо повлиять на дочь, это же разврат! Журнал – только начало. Вот помяните мое слово! А если еще и деньги пойдут…

– А деньги – это плохо? – спросил Валентин Дмитриевич невинно. Он иногда выделывал такие трюки, провоцировал жену.

– Конечно! Ее же могут в тюрьму посадить. Она же дурочка, ее во всем и обвинят. Сейчас с этим строго!

Краснова почти рыдала. Утром она прилетела из Перми, куда специально ездила, чтобы оформить новый загранпаспорт, но документы сделать не успели. Поездка в Париж срывалась.

С этим приглашением Краснова носилась весь последний месяц. Жаклин Ано, гендиректор представительства французской компании FLG, продвигавшей в России знаменитый бренд L’Or, позвала Краснову на презентацию нового аромата L’Or Mystery. Поехать хотели все журналы – хорошие отношения с Жаклин гарантировали не только эксклюзив из города Парижа, но и рекламные бюджеты. А денег у французов было много.

Наш «Глянец» попадал в список приглашенных нечасто. Жаклин лично выбирала журналистов, не всегда считаясь даже со статусом изданий. Понятно, что четверка лидеров – Vogue, Elle, Harper’s Bazaar и L’Officiel – садилась в самолет почти всегда, остальные стояли в очереди. В последний раз вместо Красновой ездила девица из журнала «Мода&Стиль», к которой Жаклин благоволила. Ленка боролась за Париж упорно – ставила фото Жаклин в светскую хронику, посылала цветы к праздникам – и, наконец, добилась.

– И как я теперь ей это объясню?!

– Так и скажи, что паспорт не успели сделать.

– Ты что?! У девок из других журналов Шенген стоит годовой, а я скажу, что паспорт просрочен?! И что она обо мне подумает? Ты не представляешь, что это за тусовка – бьюти-эдиторы. Я носом пахала, чтобы пробиться туда, чтобы приглашали везде, чтобы продукты люксовые присылали. И все равно «Вогу» и «Элю» эксклюзив дают, а нам все – в последнюю очередь. Мне надо, надо поехать, повертеться там с Жаклин, отношения наладить личные!

Краснова была в ярости. Я ее понимала. Упорство, с которым она каждый день выходила на бой, заслуживало уважения. Ленке приходилось воевать за: 1) рекламные бюджеты; 2) место в элитарной среде – девушки, отвечавшие за красоту в других журналах, были очень молодыми и очень непростыми, их резюме с пометкой «два языка свободно» могло положить на лопатки и менее уязвимого человека, а Красновой приходилось прятать от них даже паспорт с пермской пропиской; 3) процедуры – редакторам «больших» журналов лучшие салоны делали ботокс, эпиляцию и пилинги, а Ленке все доставалось по остаточному принципу, к тому же самые дорогие процедуры забирали себе Волкова и Полозова.

Краснова честно заработала свой Париж, и я переживала за нее.

– Ты уже решила, кому отдашь поездку?

Островская была тут как тут.

– Надо тебе отдать, да?! – взвизгнула Ленка.

Девицы стояли друг напротив друга, как бычки перед схваткой.

Надо срочно разрядить ситуацию.

– Девочки, послушайте, вчера письмо нашла в почте. Помните статью про эпиляцию? – влезла между ними я.

В прошлом номере Краснова раскрыла тайны лобковой эпиляции. Статья открывалась большой, на страницу, фотографией ниже пояса, где крупным планом был дан эпилированный лобок. Практически порно. Полозова и Волкова долго спорили, можно ли такое публиковать. Ане не нравилось.

– Ты собираешься делать тут Cosmo?

Сosmopolitan Волкова не любила и не считала глянцевым.

Ирка настаивала:

– Посмотри последние номера Elle. Там один секс – люди за тиражи бьются!

И правда, секс и любая тема ниже пояса обеспечивала журналам повышение продаж. Октябрьский номер мы продали на «ура», и теперь в редакцию шли письма – в том числе от мужчин.

– Так вот, Лен, девка одна пишет… Лия, ты слышишь… что они сделали прически и теперь на работе показывают друг другу свои…