Молчание Одина не добавляло Локи решимости. Отец смотрел на него так, будто наблюдал за диковинной, опасной зверушкой, и ждал, какую очередную глупость она выкинет. Пусть, пусть считает, что своевольное изменение дороги просто глупость. Чем дольше он будет так считать, тем более удивлен будет, когда узнает истинную причину смены направления. Локи твердо решил убедиться, что не найдет никаких подтверждений недавней сказке Ивара, что все эти нелепые слухи — не более, чем легенды утонувших в собственном величии асов. Мельком бросив взгляд на отца, царевич нервно облизнул пересохшие губы, пытаясь подобрать слова, но они, заготовленные поутру, не желали строиться в одну-единственную совершенно, казалось бы, безобидную фразу. Локи мысленно приказал себе собраться: он всего лишь собирается попросить о ничтожной малости у того, кого вечность считал отцом, а чувствует себя так, будто за просьбу его могут вновь швырнуть в Бездну. Приведя-таки мысли в порядок, царевич приоткрыл было рот, чтобы задать грызущий сердце вопрос, и… Не ожидая от лошади своевольной остановки, болезненно прикусил язык, дернувшись в седле. Перед ним высилась кладбищенская ограда, из-за которой животное так резко остановилось. Локи показалось, что они доехали до погоста слишком быстро.
Судорожно сглотнув — солоноватый привкус крови спокойствия не добавлял — он слишком резко спрыгнул на землю, так что едва не поскользнулся на припорошенном снегом льду. Следующий за ним Один мог видеть идеально прямую спину сына и его твердую походку, больше похожую на военный марш — каждое движение Локи выдавало напряжение, сковывающее его тело. Оказавшись рядом со своим курганом, к которому была протоптана широкая тропа, царевич почувствовал, как страх отступает — ведь чего может бояться тот, кто уже мертв? — и на его место приходит какое-то холодное удовлетворение, избавляющее сознание от лишних мыслей. Склонив голову в приветственном поклоне, царевич опустился на колени перед красивой оградой: ему казалось, что стоять перед собственной могилой как-то неправильно.
— Что ты сделаешь со своим курганом?
Услышав голос отца, Локи вздрогнул — на какой-то миг он забыл, зачем прибыл сюда, а, главное, с кем. Не отвечая на вопрос, он расчистил небольшое пространство у подножья могилы, снял варежку, коснулся промерзшей земли — она была влажной и холодной; это прикосновение будто придавало сил для решительного броска. Паника, мучившая Локи всю дорогу, сменилась обидой, которая раздувала ярость, столь необходимую для очередного мучительного разговора. Для разговора, из которого он, Локи, выйдет либо победителем, либо… покойником. Не в прямом, так в переносном смысле. Многим ли была оказана честь быть убитыми на собственной могиле?
— Как он устроен? — тихо спросил Локи больше для того, чтобы спросить хоть что-то, чем из интереса. Он ковырял ногтями землю, питаясь странной энергией, которую она ему давала. Нужно подготовиться к решающему прыжку. Нужно придумать такую речь, чтобы её венцом стала просьба, которую Всеотец никак не ожидает услышать. Мысли о просьбе вновь окатили расслабившееся тело волной ужаса и холода. Локи проклинал себя за непонятную слабость.
— Из дерева сделан сруб, где покоятся твои вещи и…
— … животные, которых я вырастил и любил, — выпалил Локи на одном дыхании, прикрыв глаза, сильнее накручивая себя, готовясь к молниеносной атаке.
— Жертвенные животные. Локи, ты понимаешь, что должен будешь отдать Тору его лошадь?
— Лошадь? — царевич резко обернулся, и наваждение тут же спало. Энергии, которая перетекала в его тело от земли, он больше не чувствовал. Неуместный, глупый вопрос Всеотца разрушил странную магию, с которой царевич прежде никогда не сталкивался, а вместе с ней пошатнул и решимость. Локи далеко не сразу понял, о чем Один вообще говорит. Только бросив взгляд на едва различимую фигуру коня у кладбищенской ограды, поверженный бог сообразил, что он и правда все это время ездит на лошади брата. Но эта лишь маленькая деталь, столь несущественная сейчас, когда перед ним расстилается новая Бездна, еще более страшная, чем та, что под Радужным мостом.
— Да, конечно, пусть забирает, — буркнул Локи и повернулся к кургану лицом. Надо сосредоточиться.
— Ты думал, какую купить взамен? — послышался еще один невероятно неуместный вопрос. — Я распорядился умертвить твоих животных. И я готов купить тебе замену. Ты поедешь вместе со мной и выберешь себе лошадь.
— Щедрое предложение, — улыбка, растянувшая губы Локи, была безумной, но отец ее не видел. Предложение было воистину щедрым даром — кто, кроме Всеотца, мог купить ему что-либо, ведь обоим царевичам иметь собственное серебро не полагалось? Кажется, провинившемуся сыну полагалось от столь невиданной щедрости пасть ниц перед благостным родителем — эта мысль заставила тлеющие угли сдерживаемого гнева вспыхнуть ослепляющим костром ярости.
— Ты хочешь оставить курган? — донесся, словно из тумана, голос Одина.
Этого вопроса Локи уже не слышал. Медленно поднявшись на ноги, он повернулся к отцу вполоборота, уже не скрывая искаженное неистовством лицо.
— Он был создан, чтобы служить напоминанием обо мне, — монотонно начал Локи. Холод голоса никак не вязался с яростью, окрашивающей его лицо. — Перед ним стояли на коленях, над ним пролил слезы даже Один Всеотец, и ты думаешь, что я избавлюсь от этого памятника моему величию? — в несколько шагов царевич оказался рядом с отцом. Злость затмевала рассудок: царь Асгарда видел ее в распахнутых глазах и неестественно расширенных зрачках, но еще не знал, что так пошатнуло рассудок Локи. А тому даже не потребовалось подбирать слова, для просьбы, угнетавшей его сердце столько времени. — Покажи мне могилу царицы Ётунхейма!
Промозглый ветер разнес крик по всему кладбищу, далекое эхо подхватило его, но быстро затихло. Тишина, наступившая затем, казалась оглушающей — будто сама природа затаилась перед гневом царевича. Однако дерзкий вызов остался без ответа. Один, величайший правитель всех миров, казался поверженным и раздавленным, он не находил слов, чтобы усмирить взбешенного бога. Локи чувствовал себя триумфатором, упивался своей безоговорочной победой и силой, способной повергнуть ниц даже величайшего бога девяти миров.
Прошло несколько минут, показавшихся Локи вечностью. Всеотец так ничего и не ответил. Он лишь развернулся и пошел прочь от сына, утопая по колено в снегу.
С каждым шагом, который делал Локи, следуя за хранящим молчание Одином, поднимать и переставлять ноги, сминая хрустящий снег, становилось все труднее. Яркое пламя эмоций, вспыхнувшее в душе, оставшись без пищи, начинало угасать. Величие Бога блекло, он не понимал, куда направляется Один, ведь кургана не существует! Если его нет, значит Всеотец просто решил покинуть зарвавшегося приемного сына, не удостоив того даже словом, лишь всем своим видом выражая презрение к ничтожному театральному представлению. Однако он позволял идти за собой, не прогоняя ни словом, ни жестом, а значит, вел куда-то. И единственной возможной целью могло быть только то, чего Локи никак не ожидал увидеть. Эта мысль сковала холодом сердце и потушила остатки гнева, вновь возродив страх, ослепляющий не хуже ярости — Локи чуть не врезался в царя Асгарда, остановившегося перед небольшим ухоженным курганом.
С неясным трепетом, зарождающимся в груди, он поднял голову, осматривая холм, почти не припорошенный снегом, зато усеянный мелкой травкой и ягодами. Один не произнес ни слова, лишь чуть отошел, предоставляя Локи возможность подойти ближе. Поверженный бог молча сделал несколько шагов и дотронулся до земли кончиками пальцев: она обжигала льдом, будто была пропитана хладом Ётунхейма. В отличие от собственного кургана, этот не делился силой, а будто вытягивал, истощая любого, кто смел приблизиться или, того хуже, прикоснуться к нему. Опускаться на колени перед этой насыпью не хотелось, наоборот, стойкое желание уйти как можно дальше, а еще лучше забыть обо всем произошедшем, прочно завладело сознанием царевича. Здесь лежала та, которая подарила жизнь полукровке, но даже имя ее не было ему известно.
