Лак обычно состоит из комбинации четырех компонентов, но Ардоли поощряет своих учеников на эксперименты с различными пропорциями многочисленных ингредиентов, чтобы найти собственный оригинальный рецепт. Покрытие лаком - заключительный этап изготовления скрипки. Он может занять до двух недель, потому что на скрипку, в конечном итоге, нужно нанести от двадцати пяти до тридцати слоев лака, и каждый должен высохнуть, прежде чем можно будет нанести другой. В наши дни лаки на масляной основе можно сушить под лампой, а вот Страдивари делал это теплом солнца, развесив инструменты на стропилах галереи-сушилки на крыше своего дома с видом на площадь Сан-Доменико.

Тайны лака – это вечная тема, как будто открытие рецепта Страдивари могло превратить всех нас в великих скрипичных мастеров. Его праправнук утверждал, что нашел оригинальный рецепт предка, записанный на обложке семейной Библии в 1704 году. Он, по-видимому, запомнил его, прежде чем уничтожить Библию и сохранить, таким образом, семейную тайну. Но у Массимо Ардоли не было секретов, и он был готов рассказать мне все, что я хотела знать о покрытии лаком скрипок, будь то даже рецепт лак на масляной или спиртовой основе. «Они оба дают одинаковый эффект, - сказал он. - Различаются способы нанесения». Какой бы рецепт ни использовал мастер, лак выполняет функции защиты древесины от влаги, пота и любых других загрязнений, а также от влажности, хотя лак не может полностью предотвратить реакцию скрипки на влагу в воздухе, потому что внутренняя часть инструмента никогда не покрывается защитным слоем. Лак улучшает колебания дерева при игре на скрипке, поэтому качество инструмента во многом определяется качеством лака. Братья Хилл, великие лондонские знатоки и ценители, пошли дальше, утверждая, что даже идеально сконструированная скрипка из высококачественного дерева могла бы быть «поразительно плохой», если бы ее неправильно покрыли лаком. Ардоли сравнил опыт игры на скрипке, покрытой хорошим лаком, с примеркой удобной одежды.

Мой последний день в школе скрипки я провела с учениками, собравшимися вокруг Ардоли, когда он наносил последний слой лака на инструмент. Медленно и методично, он продвигался слева направо, используя только кончик кисти, чтобы добиться желаемого блеска. Студенты наблюдали за его каждым, даже малозаметным движением, как будто они могли вот так усвоить навык, накопленный за десятилетия упорного труда, не избежавшего ошибок. Ученики старых мастеров тоже учились, наблюдая за их работой и копируя их технику. И с тех пор, как Николо Амати начал брать учеников в семнадцатом веке, это тоже было частью обучения мастеров в Кремоне, которое позволяло производить вполне приличные копии инструментов старых мастеров. Франческо Руджери был одним из первых учеников Амати, и он много лет именно таким образом совершенствовал свои навыки. Он даже стал указывать имя Амати на этикетках, которые наклеивал на свои копии инструментов. Шло время, и эта практика неизбежно привела к неприятностям. Первый инцидент был зарегистрирован через год после смерти Николо, когда придворный музыкант из Мантуи по имени Томмазо Витали купил, как он думал, довольно дорогую скрипку Амати. И только когда он принес её домой и более внимательно осмотрел, то обнаружил под первой этикеткой вторую – с именем Франческо Руджери. Хотя инструменты Руджери в наши дни стоят больших денег, Витали в свое время, безусловно, переплатил за копию, выполненную учеником. Возмущенный, он написал своему высокому покровителю, прося помочь вернуть деньги, но история не знает, чем это всё закончилось[104].

Студенты Школы лютерии и сейчас делают копии «старых итальянцев» из Museo del Violino, и когда я заметила на столе пачку фотографий и чертежи инструментов с тщательно обозначенными размерами, я поняла, что здесь работает копиист. В качестве образца он выбрал альт-тенор шестнадцатого века. Современному мастеру не очень нравился инструмент, потому что его архаичное тело было слишком длинным, а гриф настолько коротким, что играть на таком альте было крайне неудобно. Тем не менее, он был готов повторить инструмент таким, как он есть только для того, чтобы воссоздать замысловато инкрустированные узоры на его грифе и подгрифке. Я уже хорошо знала, что все студенты здесь были одержимы, а одержимость — это то, что необходимо, чтобы преуспеть в странном мире создания скрипок.

　Что происходит с копиями «древних итальянцев», изготовленными на протяжении веков? Где они теперь? Вопрос этот не оставлял меня еще долгое время после того, как я покинула Кремону и вернулась домой, так что в конце концов я не выдержала и стала искать ответ на него. Флориан Леонхард в своем лондонском офисе рассказал мне о социальной иерархии в мире скрипок и познакомил с элитой мира инструментов. Но если я хотела взглянуть на «старых итальянцев» под иным углом, мне нужно было уйти из мира этих тщательно оберегаемых существ с их изнеженной жизнью и исследовать гораздо более обширный срез скрипичного общества. Я решила, что аукцион будет подходящим местом, чтобы увидеть самые разные инструменты, но понимала, что ходить на крупные столичные аукционы бесполезно, потому что именно там продаются настоящие старые итальянские инструменты. Вместо этого я пошла на аукцион в английской глубинке. Как и во всех аукционных домах, в которых я когда-либо бывала за пределами Лондона, здесь пахло бутербродами с беконом, продавшимися прямо в зале, а также крепким чаем, шоколадом и кексами. Аукцион проходил в каком-то промышленном здании, и, поднимаясь по металлическим ступеням в комнату наверху, где были выставлены инструменты для просмотра, я ожидала услышать какофонию голосов разных скрипок, соревнующихся за то, чтобы быть выбранными, поскольку их должны были пробовать потенциальные покупатели, но все инструменты лежали неподвижно на местах, и в комнате было тихо. Я все еще стояла у двери и наслаждалась тишиной, когда какой-то молодой китаец подошел и встал рядом со мной. «Мусор», - авторитетно заявил он, указывая на длинный стол, с грудой инструментов, а затем - «не мусор», - указывая на скрипки и альты, уложенные в ряд на полках, а затем еще на два длинных стола, заваленных смычками и связками древесины пернамбуку, используемой для изготовления таких смычков, и, наконец, на виолончели, величественно стоящие в ряд у стены. «Понятно», - успела отозватьмя я, прежде чем он покинул комнату.

В большой куче среди инструментов находились ещё и потертые коробки, полные колышков, упоров для подбородка, насадок, мостов и инструментария для изготовления скрипок. Там же оказались стопки справочников, несколько футляров для скрипок и даже несколько картин сомнительных художественных достоинств со скрипками в качестве темы. Инструменты хранили на себе следы стольких травм и таких страданий, что напомнили мне иллюстрации в медицинском атласе службы скорой помощи. У них были трещины на животе и дыры в спине, отверстия с рваными краями, потрескавшийся лак и сломанные ребра. Некоторые из инструментов удерживались только резиновыми лентами, а у многих отсутствовали струны, насадки, колышки и даже шейки. И я подумала, что такое собрание было бы идеальным местом для учебной поездки студентов реставрационного класса Вольтини из Кремоны.

Я присоединилась к небольшой группе потенциальных покупателей, молча круживших вокруг стола. Создавалось впечатление, что мы находимся в приемном покое службы спасения скрипок после какой-то ужасной катастрофы, и посетители исполняют роль врачей, сортирующих пострадавших по тяжести их травм. Каждое искалеченное существо полностью поглощало их внимание, они тщательно осматривали его со всех сторон, и очень часто медленный и осторожный поворот инструмента в их руках сопровождался дребезжащим звуком, похожим на болезненный вздох. Некоторые из них были фабричными, некоторые простыми любительскими, а некоторые были сделаны безупречно, но безвозвратно испорчены. Была даже копия «Гварнери». Должно быть, скрипка когда-то обманывала всех своим фальшивым именем, потому что теперь у неё под провисшими струнами было прикреплено заключение с предупреждением: «Боюсь, что если у вас нет сертификата подлинности, это вряд ли будет Гварнери дель Джезу», выданное кем-то из Сотбис в 1978 году. С того момента владелец явно потерял к ней всякий интерес, потому что сейчас скрипка лежала одиноко, как потерянный пес в приюте, с повалившейся подставкой и порванными струнами.