Священник отпевать Ульяну за упокой отказался, ибо грех это великий, самоубийство. Не прощёный. Это окончательно подкосило старого Григория Горчакова, он беспробудно запил и вскоре умер от сердечного приступа. Супруга тихо ушла за ним следом. Марфа была уже беременна Наташей, одному богу известно, как она не скинула дитя. Дочка родилась здоровенькой, а сама Марфа долго не вставала с постели, медленно восстанавливаясь после родов. Здоровье у неё и без того было слабым, и рождение ребёнка только ещё сильнее его ослабили. Доктор, приезжавший из города, рекомендовал вновь отправиться на курорт, на лечебные воды, но Марфа не хотела покидать супруга и маленькую дочь.

Мало-помалу княгиня оправилась, стала чаще гулять в саду и заниматься дочкой. Несмотря на категорический запрет доктора, через несколько лет Марфа вновь забеременела. Князь только что на руках жену не носил, потакал любой её прихоти. Доктор приезжал из города каждую неделю, а к концу срока должен был и совсем переехать в имение, ему уже готовилась комната, но роды начались внезапно, Василий Петрович был с деловым визитом за тридцать вёрст За ним послали, когда князь соскочил с взмыленного коня, Марфа уже была так слаба, что не могла даже кричать. Старая повитуха ничем не могла помочь роженице и только шептала беспрестанно молитвы и крестилась. Наконец княгиня разродилась крошечным младенцем мужского пола. Он тихо попискивал, но было видно: не жилец. Послали за батюшкой, и он наскоро окрестил младенца Петром. Ребёнок грудь кормилицы не взял, только раскрывал ротик в беззвучном плаче и вскоре заснул навсегда. Следом отлетела и душа его матери.

Князь чуть не сошёл с ума после похорон, много пил, а потом садился на лошадь и скакал по полям и лесам до изнеможения. Однажды лошадь под ним оступилась, и князя на полном ходу вылетел из седла и, ударившись о землю, потерял сознание. Очнулся он от того, что кто-то гладил его по голове. С трудом князь открыл глаза: перед ним сидела женщина, тихим голосом она что-то напевала на незнакомом языке. Подле неё лежал большой черный кот с изумрудными глазами и мурлыкал в такт песне. Василий не отрываясь смотрел женщине в лицо, узнавая и не веря своим глазам.

– Уля… – он разлепил наконец губы, – Уля.

– Чш-ш-ш! – женщина приложила палец к губам. – Молчи!

И она продолжила свою песню. Князь закрыл глаза, было так хорошо, сердечная боль отпустила, и как на яву он увидел свою маленькую. дочь Наташу, о которой почти забыл в своём горе. Она грустно сидела в детской, укачивая тряпичную куклу, искусно сшитую няней.

– Наташа, доченька! – позвал Львов и проснулся.

Он лежал на траве, лошадь паслась рядом. Князь рывком поднялся и ощупал себя. Ничего не болело, будто и не было никакого падения, а он просто прилег подремать наопушке и женщина с лицом Ульяны и большим черным котом ему просто приснилась. Одним махом Василей Петрович вскочил на коня и помчался в имение. Он знал теперь в чем смысл его жизни, дочь Наташа его утешение и светоч жизни.

***

А в Львовке заговорили о женщине-знахарке, поселившейся в лесу, в доме старой ведуньи. Вместо помершей старухи она стала лечить людей травами и заговорами. А уж котище у неё такой громадный был, каких не видывал никто. И пёс серой масти, на волка похожий.

«Истинная ведьма!» – шептались крестьяне, но за помощью к Ульяне всё же шли. И она никому не отказывала, готовила отвары, мази, принимала роды, вправляла вывихи и свивала растяжения. Сам отец Федор её мазью пользовался и крестьянам не запрещал к знахарке ходить. Имел он с Ульяной долгую беседу, после которой ходил задумчивый, а потом объявил, что Ульяна крещена в православии и умения ее от бога, а то, что в лесу живёт и одевается странно – так это не богопротивно. И постепенно к Ульяне привыкли, хоть и побаивались. Где был Ульяна все эти годы – никто не знал и спрашивать не смел. Князя Василия она изредка тайно навещала, шептались, что ведьма князя приворожила. Но ключница клялась, что приходила она к Наташе и с Василием Петровичем наедине не оставалась. И, видно, не без ее участия сбежала потом Наташа с возлюбленным… Дядька Иван только крякал удивлённо в усы, слушая историю об Ульяне.

– Так, выходит, что ведьма-то свояченица князю? – спросил он Татьяну.

– Выходит, – вздохнула та, – только князь не любит, когда об этом болтают.

***

Марфуша, готовясь ко сну, расчёсывала волосы, сидя перед любимым зеркалом. Это давно вошло у неё в традицию. Девочке казалось, что там, за стеклянной поверхностью, её лучшая подруга, которой можно рассказать о том, что тревожит. И пусть отражение молчит, оно всё слышит и понимает.

– Нянюшка, – позвала Марфа Палашку, стелившую ей постель, – расскажи мне сказку про волшебного кота, только нестрашную.

Няня укрыла девочку одеялом и задумалась.

– Ну, слушай. Живут на земле два братца-кота. Один – добрый да мудрый, коли он в какой семье появится – так гнать его никак нельзя. С ним семья крепкой и дружной будет. А звать этого кота – Люб.

– Няня, -перебила Марфуша,– а котик этот черненький и с зелеными глазами?

– Почему чёрненький? Ну, пусть будет с зелёными глазками, – согласилась Палашка.

– А второй кот – злой да противный. И звать его Нелюб. Коли такой заведётся где – так будут в семье ссоры да разлад.

Голос нянюшки журчал, как лесной ручей, убаюкивал. Марфуша закрыла глаза и заснула. Во сне черный зеленоглазый кот терся о ее ноги.

«Люб, Люб», – позвала его Марфуша и погладила. Кот довольно зажмурил глаза и замурчал.

Ива аккуратно складывала сорванные травы в корзину. Девочка торопилась: сегодня был летний солнцеворот, травы в этот день обладали особой силой, нужно было набрать их как можно больше. Цветы зверобоя, вербена, Иван-да-Марья – всё пригодится для изготовления обережных веников. Ива и сама не знала, откуда у неё умение понимать для чего сгодится сорванная травинка, но веники у неё получались много лучше, чем у матушки. Крестьяне всегда охотно их брали. Сушила травы для оберегов Ива тоже сама, а потом любовно добавляла травинку к травинке, веточку к веточке. Каждому покупателю свой обережный травяной букет: вербена очистит дом от злых духов, зверобой не пустит зло даже на порог. Напрасные страхи и тревоги прогонит крапива и веточки тысячелистника, цветы Ивана-да-Марьи защитят дом от воров, жёлтый цветок одолень-травы убережёт от нечистой силы.

Пушистый кот с изумрудными глазами лениво лежал в тенёчке под кустом лещины. Казалось, что он дремлет, но на самом деле он ни на минуту не выпускал девочку из вида. Ива еще плохо знала этот лес, и кот всегда сопровождал её, безошибочно выводя из леса домой. Корзина была полна, и можно было возвращаться.

– Царапка, веди домой, – Ива погладила кота по голове. Она устала. Мать разбудила её на зорьке

«Поднимайся, дочка, – идем росой умываться. Сегодня роса самая целебная, солнцем напитанная, красоту, молодость и здоровье сохраняющая». Босиком, в одних холщёвых рубашках они вышли на опушку лесной полянки. Вся трава была обильно покрыта жемчужинами росы. Ульяна прошла босыми рогами по этим жемчужинам, подол ее рубашки скоро стал мокрым, но женщина не обращала на это никакого внимания. Она собрала росу в горсть и умыла лицо, а потом легла нс траву и перекатилась по ней, и ещё и ещё.

«Ива, ну что же ты? Поторопись, нам еще собрать росную воду надо для настоев», – позвала она дочь, которая как завороженная наблюдала за действиями матери.

Ходить по росной траве было приятно и немного щекотно. Ива набрала росы в горсть и умылась, в рот попало несколько капель. Они были такими вкусными, что девочка сначала напилась волшебной воды, а уж потом легла на траву.

Ульяна тем временем расстелила новую белую простыню, и она сразу стала мокрой от росы.

– Ива, помогай! – она вновь окликнула дочь.

И они вместе, стараясь не пролить ни капли драгоценной влаги мимо, отжали простынь в новое липовое ведро. И еще раз собрали росу и отжали, и ещё, пока ведро не наполнилось. Роса, собранная на солнцеворот, использовалась для приготовления самых сильных снадобий.