Рождество неумолимо приближалось, а в усадьбе князя Львова никаких приготовлений к празднику не наблюдалось. Мрачный, холодный стоял богатый барский дом. Даже собаки не брехали на псарне, а уж дворня и вовсе затаилась. Лишь изредка шмыгнет по двору казачок с поручением, да барская барыня важно по своим делам пройдёт. А уж самого князя Василия Петровича Львова, соседи с прошлой Пасхи не видали. Сидит дома, как бирюк, никого не принимает. А как весело было совсем недавно! Для любимой дочки, семнадцатилетней Натальи, на позапрошлый праздник устраивался рождественский вертеп с фигурами ангелов, Богородицы и младенца Иисуса в золочёных яслях. Наряжалась игрушками, конфетами и марципанами огромная ёлка, а на макушке её гордо сияла золочёная вифлеемская звезда. И, конечно же, съезжались в поместье соседи с разнаряженными по-праздничному детьми. Наташа Львова, прекрасная, как ангел, с локонами, завитыми парикмахером-французом, встречала приглашённых вместе с папенькой на правах хозяйки дома.

«Какая красавица выросла! – шептались меж собой гости. – Вылитая Марфа Григорьевна, покойница».

Мать Наташи умерла 10 лет назад рожая князю долгожданного наследника. Схватки начались раньше времени, городской доктор не поспел в срок, и принимать ребёнка пришлось подслеповатой бабке-повитухе. Марфа, промучившись сутки, родила младенца мужского пола. Батюшка едва успел окрестить новорожденное дитя, как ангельская душа его устремилась к Создателю. Следом вздохнула в последний раз и роженица.

Василий Петрович похоронил супругу с младенцем на семейном кладбище, горевал долго, но пришёл в себя и всю свою любовь и нежность перенёс на семилетнюю Наташу. Она ни в чём не знала отказа: наряды и учителя выписывались из-за границы и из обеих российских столиц. Все прихоти и капризы исполнялись немедленно и беспрекословно.

Княжна к семнадцати годам свободно говорила на нескольких языках, недурно пела и музицировала, обожала ездить на лошадях и об одном только мечтала, чтобы папенька купил ей собственную лошадку.

Когда гости, откушав за обильным рождественским столом, переместились в гостиную, чтобы послушать пение несравненной мадемуазели Жозефины, а дети весело разрезвились под нарядной ёлкой, Василий Петрович громко объявил:

– А теперь сюрприз для Наташи!

И тотчас же во дворе зажглись фейерверки. Гости ахнули и бросились к окнам. А там, на освещённом праздничными огнями дворе, гарцевал на гнедой кобыле молодой берейтор, обряженный в костюм гусара.

Он спрыгнул с лошади, взял ее под уздцы и, подойдя к выбежавшей Наташе, передал ей поводья, картинно встав на одно колено

– Моя! Моя! Радостно завизжала Наталья и захлопала в ладоши. Затем обняла папеньку и расцеловала его в обе щёки.

Лошадка немедленно была названа Ягодкой, и с того дня любимым занятием княжны стали прогулки верхом в сопровождении молодого конюха Сергея, которого Василий Петрович переманил у соседа-помещика Никифора Свиньина, когда покупал лошадку.

Наступила весна, расцвели в саду вишни да яблони, а краше их расцвела Наташа. Уже не один достойный претендент намекал, что готов немедленно жениться на прекрасной княжне Львовой. Но князь не торопился дать согласие. Дочь была единственной и любимой, и её руку должен был получить только самый достойный.

После долгих раздумий выбор был сделан. Руку Наташи, а вместе с ней и немалое приданое, Василий Петрович решил отдать молодому дворянину Григорию Свиньину, сыну того самого помещика, что так любезно и недорого уступил соседу молодую кобылку.

Григорий Свиньин был старшим сыном своего отца, и должен был унаследовать после его смерти всё имущество. Род Свиньиных был известен еще при правлении Иоанна Грозного, и породниться с ними было почётно. И к тому же Григорий был молод и недурён собой. И это сыграло решающую роль в выборе зятя.

«Наташа будет счастлива, – думал князь. – Вон какой Гришка красавец! И внуков мне подарят скоренько красивых да здоровых».

Князь Василий пригласил старшего Свиньина поохотиться в своих угодьях, егеря выгнали на них упитанного подсвинка, и гость его собственноручно застрелил.

А позже, поедая нежное жареное мясо и запивая его лафитом, господа договорились о свадьбе детей и ударили по рукам.

Никифор Свиньин отправился домой радовать сына согласием князя на брак с его дочерью.

А сам Василий Петрович поспешил к любимой Наташе, предвкушая её радость от известия, что Григорий Свиньин теперь её жених.

Но Наташа отреагировала на радостную новость странно: побледнела, схватилась за сердце и упала в обморок. Встревоженный князь кликнул прислугу, Наташе дали нюхательную соль и уложили в постель.

Князь удалился в свои покои сильно встревоженный. Но поразмыслив – успокоился, решив, что обморок приключился с дочерью от великой радости.

Спустя пару дней Василий Петрович вновь завёл с дочерью разговор о замужестве, и получил истерику, слёзы и новый обморок.

Да здорова ли Наташа? Пригласили доктора, тот осмотрел девицу, причин для беспокойства не обнаружил. Княжна была абсолютно здорова, разве что слегка худовата да бледна, но так это нынче в моде. Отобедав за княжеским столом и обсудив с Василием Петровичем доходившие из Петербурга слухи о скором отмене крепостного права, доктор отбыл домой с чувством исполненного долга. А Наташа заперлась в своих покоях и никого не желала видеть, чем несказанно огорчила князя.

Поворочавшись пару часов в своей постели расстроенный Львов так и не смог уснуть и решил прогуляться в саду, послушать соловьёв и выкурить свою любимую трубочку. Добрый английский табак хорошо прочищал мозги, и князь надеялся, что это поможет ему решить, как же быть с Наташей.

Между тем ночь была необычайно тёплой для начала мая, и Василий Петрович не торопился в дом. Он сидел на лавочке совершенно невидимый за кустами китайской сирени, как вдруг услышал два негромких голоса: мужской и женский. Голоса слышались совсем рядом, и князю стало любопытно, что ж за парочка милуется в беседке. «Неужто ключница?» – подумал князь и рассмеялся про себя. Ключница

Татьяна была старой девой лет 40, сухой и желчной. «Вот шельма! – думал весело Василий Петрович, стараясь незаметно подобраться к парочке, – гляди-ка, молодого конюха охмурила».

Он подкрался совсем близко и вдруг выскочил перед парочкой, предвкушая, как смутится и покраснеет Татьяна, и растеряется конюх Серёжа.

Но разглядев влюблённых, князь подавился смехом: к конюху Сергею испуганно прижалась его любимая дочь Наташа.

– Ах ты мерзавец! – взревел Львов. – Запорю!!– И князь не помня себя бросился с кулаками на обидчика.

Но его Наташа, его ласточка, с криком: «Беги, Серёжа, я его задержу!» – подставила подножку отцу. Василий Петрович, не ожидая такой подлости, конечно же, споткнулся и мешком повалился на землю.

Очнулся он уже в собственной постели, с холодным компрессом на голове.

– Наташа, где Наташа? – слабым голосом произнёс он.

Ответом ему было молчание.

Взволнованный князь попытался встать с постели, но собравшаяся дворня не позволила ему это сделать. И ключница, наконец, дрожащим голосом сообщила, что Наташа пропала вместе со своей лошадкой Ягодкой. Принялись искать её и не сразу заметили исчезновение конюха Сергея и лучшего княжеского жеребца Воронка.

Василий Петрович сорвал с головы повязку и велел снаряжать погоню. Не верил князь, что голубушка, лапушка Наташенька добровольно с паршивцем Серёжкой сбежала.

«Обманул, заморочил голову, увез. Ничего, ничего. Догоню, верну. Запорю до смерти стервеца. Спасу мою Наташу», – твердил князь, не переставая прочёсывать округу.

Но шло время, а следов дочери так и не обнаружили.

А летом пошел слух, что стервеца Сережу видели в банде Игнашки Косого. А позже нашел князь Василий подброшенное письмо, в котором рукой Наташи было писано