– Моя работа, – продолжала женщина, – сортировка.

Она указала на бидоны, на вычищенных боках которых поблескивали металлические латинские буквы. Исключительно согласные, отчего сложить их в слова не представлялось возможным. Должно быть, какие-то аббревиатуры.

– Сюда, – она дотронулась до одной из емкостей, самой маленькой по размеру, – попадают только белые. Такие исходники редко встречаются. Я ни одного еще не видала. Красотища, говорят, неимоверная. Краше бриллиантов. Но большинство этих штук бывают белыми и прозрачными только в момент, когда сходят с конвейера. А потом уж все, – тяжело вздохнула женщина. – Понесли ботинки Митю, как говорится. А в этот если угодил – пиши пропало! Конечная станция.

За «конечную станцию» был весьма симпатичный пузатый бидончик с инкрустированными золотом латинскими буквами NFRNM.

Татьяна Афанасьевна совершенно не могла взять в толк, о чем рассказывает ее странная собеседница. Но, тем не менее, решила ни о чем больше не спрашивать. Женщина явно относилась к тому типу людей, которые любят раздувать щеки и важничать там, где дело идет об их работе. Жил в ее детстве по соседству такой вот задавака, автослесарь по имени Тимур. Увлекался восстановлением раритетных машин. Мальчишки без конца клубились вокруг него, рассматривали измазанное мазутом металлическое хозяйство и все спрашивали:

– Дядь Тимур, а что это? Дядь Тимур, а зачем это?

А он в ответ только надуется и ответствует:

– Понятно, что! Понятно зачем!

Было бы понятно, не спрашивали бы! Бабушка-Ненасытина называла его Фуфырем.

Женщина, тем временем, сняла «мармеладину» с ладони и положила под прицел прибора на столе.

– Это спиритометр. Можете поглядеть, если хотите.

Татьяна Афанасьевна несмело нагнулась и приложилась к холодному окуляру. Перед ее взором возникла полупрозрачная субстанция, переливавшаяся разными цветами. Словно это был калейдоскоп, в котором вместо стекляшек гуляли капли плотного жидкого вещества. Зрелище красивое и необычное, напоминавшее витражи в католических церквях. Наблюдение за яркими каплями завораживало и странным образом умиротворяло, как вдруг из самой гущи переливов показалось крошечное человеческое лицо.

Ненасытина отшатнулась в ужасе.

– Но ведь там… там…

– Что там? А! Пустяки. Проекция, – снова неясно пояснила сортировщица. Не бойтесь. Она вас не укусит.

Татьяна Афанасьевна пересилила страх и снова приложилась к окуляру. Крошечная голова по-прежнему болталась на волнах разноцветной жидкости. Теперь Ненасытина разглядела, что принадлежит эта голова пожилому мужчине. Землистое равнодушное личико обрамляли вихры густых седых волос, черные точки глаз были недвижны.

– Тут и спиритометр не нужен. Все понятно. Этот пойдет на новый срок.

Сортировщица ловко выдернула «мармеладину» из прибора и опустила в самый большой бидон, инкрустированный буквами бронзового цвета.

– Кто у нас тут следующий?

Из ящика появилась новая «мармеладина», имевшая в отличие от предыдущей довольно неприятный вид.

– Вот это экземпляр! – воскликнула сортировщица. – Экая уродина! Вы поглядите!

Пузырек, действительно, походил на темного слизня. Цвет имел отталкивающий, болезненный, почти непрозрачный.

– Подвиньтесь-ка. Лучше я сперва гляну. Есть у меня нехорошие подозрения, что…

Она осеклась. Татьяна Афанасьевна почувствовала себя как-то нехорошо. В груди у нее захолодело, будто кто-то трогал самое сердце ледяными пальцами.

Сортировщица долго склонялась над прибором. Казалось, что она давно уже разглядела все, что нужно, и теперь не хотела оторваться от прибора, чтобы не смотреть на Татьяну Афанасьевну.

– Что там? – взволнованно прошептала Ненасытина. Ее переполнял безотчетный страх.

Работница медленно оторвалась от окуляра и глянула как-то сквозь нее.

– Что там? – потребовала Ненасытина уже громко, вся сжавшись, будто ее сейчас ударят.

– Таня, – сказала вдруг женщина поплывшими губами. – Таня, ты меня слышишь?

Картина перед глазами поплыла вслед за губами странной собеседницы. Яркий белый свет ослепил ее, и она четко уловила сильный запах медикаментов.

– Таня, ты меня слышишь? – над ней склонилось бледное небритое лицо Бориса.

***

– Алло, Василий Степанович, в двадцать седьмую! Пациентка проснулась, – раздался мягкий женский голос за спиной Бори.

По всей видимости, голос принадлежал медицинской сестре, которая сейчас вызывала врача в палату Ненасытиной.

– Таня, как ты? – снова обратился к ней Борис.

– Что со мной случилось? – с трудом смогла выговорить Татьяна Афанасьевна. Губы не слушались ее, в горле пересохло, и каждый вдох доставлял сильную режущую боль.

Борис аккуратно отодвинул стойку капельницы и подсел ближе.

– Вчера вечером ты поскользнулась на ступеньках и ударилась головой. Уборщица нашла тебя, когда шла домой, и вызвала скорую.

– У меня черепно-мозговая травма?

– Легкое сотрясение, – Борис осторожно взял ее руку и мягко сжал между своими ладонями. – Слава Богу, ты легко отделалась. Вечером ты беспокоилась сильно, не могла заснуть, поэтому тебе поставили снотворное.

– Я была в сознании? – удивилась Татьяна Афанасьевна.

– Конечно. Ты не помнишь?

– Ах, да. Помню.

Она решила, что благоразумнее будет не говорить лишнего.

Несмотря на ноющую боль в затылке, Татьяна Афанасьевна почувствовала дикую всеобъемлющую радость. Значит все, что она пережила, было всего лишь бредом, рожденным ее собственным воображением под влиянием снотворного. Не существовало никакого отремонтированного интерната, невидимых детей и жуткой тетки в синем халате. И надо же, какую сложную картину нарисовало ее подсознание вследствие тяжелой травмы! Наверное, в ней умерла оригинальная писательница или вообще – метафизик.

– Вот видишь, ты уже улыбаешься! Значит, все будет отлично.

Борис явно был в приподнятом настроении. Возможно, он ее действительно любит. От этой мысли Татьяна обрадовалась еще больше и слегка сжала его пальцы в ответ.

– Здравствуйте, как вы себя чувствуете?

Медсестра, которая только что говорила по телефону, подошла к кровати. Высокая стройная девушка лет двадцати смотрела на Ненасытину с широкой, пожалуй, даже слишком широкой улыбкой. Не в ее ли присутствии заключается причина хорошего настроения Бориса? Эта мысль несколько омрачила радость Татьяны Афанасьевны.

– Удовлетворительно, – буркнула в ответ Ненасытина.

– Некоторое время будет болеть и кружиться голова. Еще может тошнить. Это последствия сотрясения. Но все показатели сейчас в норме, так что…

– Спасибо, я поняла, – оборвала ее Татьяна довольно резким тоном, насколько это позволяла сделать слабость во всем теле. Улыбка сошла с лица медсестры.

– Ну, я тогда пойду. Сейчас к вам придет лечащий врач.

– Спасибо вам огромное, Катя. Спасибо, – поспешил поблагодарить ее Борис, явно испытывая неловкость за грубость жены. Девушка кивнула и вышла из палаты.

– Тебе очень нехорошо, да? – Борис с беспокойством глядел на жену.

– Скажем так, мне не очень хорошо. Но лучше, чем было полчаса назад.

– О чем ты?

– Да так, ни о чем. Забудь.

К девяти часам вечера, несколько утомленная, но все же польщенная присутствием и заботой мужа, Татьяна Афанасьевна провалилась в сон, глубокий, словно Артезианская скважина. Она держалась в сознании из последних сил, так как опасалась, что неприятные видения могут возобновиться, едва ее контроль над собственными мыслями ослабеет. Но мелатонин делал свое дело, и она перестала сопротивляться затягивающей ее густой приятной темноте.

Вопреки опасениям, никаких странных видений у нее больше не было. Сны приходили исключительно умиротворяющие и преприятные: она видела Гавайские острова, тонущие в золотистом предзакатном воздухе, слышала тихое постукивание ипу, сопровождаемое жизнерадостными звуками укулеле. Татьяна Афанасьевна, одетая в национальный гавайский костюм и слегка напоминающая в нем клумбу, танцует хулу – танец океана, а Борис сидит рядом на песке и восхищенно наблюдает за ее плавными движениями.