– Месяц назад он связывался с твоим отцом, – отводит взгляд в сторону окна, качает головой. – Хотел купить нашу землю, где некогда были наши оливковые рощи.
– Они ведь и так забрали всё, – сглатываю, горло режет, словно наждачкой. – Или… Нет?
Перед глазами всё плывет, дышать тяжело, руки немного трясутся, так что я встаю, наливаю в бокал воду из-под крана. Даже фильтр и тот сломался. Вроде сущие копейки, но каждая на счету.
– Восемь лет назад в муниципалитете у Юсуповых работал свой человек, провернули дела грамотно, но недавно власть в области сменилась, а у них к Юсуповым свои счеты. Дележка территории… – всхлипывает, я беру салфетку и протираю ей щеки. – Чего это я… Совсем старая стала.
Шмыгает носом, гладит меня по руке.
– Ничего вы не старая, – кладу ладонь на ее сжатый на столе другой кулачок.
– В общем, та кровавая сделка признана незаконной, так что земли наши снова возвращены и записаны на Карима. Ты, наверное, не знаешь, но за эти восемь лет эти ироды разбогатели на… Наших рощах-то, – горечь льется из каждого произнесенного ею слова. – Сам бизнес принадлежит Тагиру, но земли наши, и это…
– Портит им всё, – дергаю губой, чувствуя хоть какое-то удовлетворение, но внутри всё равно болит, будто что-то разрывает мне грудную клетку.
– Ты знаешь, отец ведь обрадовался, – утыкается мама лицом в ладони, снова всхлипывает, а затем ее плечи трясутся, смеется она как-то истерично и надрывно. – Сказал, что теперь хоть умирать не так стыдно перед предками. Отказался он родные земли отдавать по закону, а эти деньги… Они ведь могли бы ему жизнь спасти, Ясмина.
Мама открывает лицо и смотрит на меня, а в глазах ее тлеет лихорадочный блеск, зрачки расширены, пульс ее бешено бьется, отчего жилка на шее дергается… Тук-тук… Тук-тук…
– А вы можете как его жена? – Испытываю слабость и головокружение, не могу встать, ноги не держат.
– Нет. Только после смерти Карима, но… Зачем нам деньги? Если… Нет… Когда отец твой умрет, я… Не знаю, что сделаю… Нам ведь больше нечего терять… – последнее уже говорит едва различимо, всё прерывается ее плачем и шмыганьем.
Она опускает голову на руки, лежащие на столе. Ее плечи трясутся, а вой разрывает пространство и… Мое сердце…
Поглаживаю маму по спине, а сама лихорадочно думаю, ведь можно же сделать хоть что-то. Если отец сказал категоричное “нет”, то его не переубедить. Даже Аслану, старшему сыну и наследнику, никогда не удавалось унять непоколебимый нрав отца.
Внутри меня сидит маленькая девочка, которая боится поднять голову и предпринять что-то против отцовской воли, но сейчас я ощущаю, что стою на перекрестке, в переломный момент, когда мне дают последний шанс исправить то, что обречено на гибель. Я, наконец, встаю и деревянными ногами иду в кабинет отца. Настало время разобрать бумаги. Может, есть хоть какая-то лазейка отдать эти проклятые земли в обход папы и… Спасти тем самым его жизнь.
На столе отца беспорядок. Уже привычный глазу, но такой далекий от его характера в прошлом. После смерти сына отец изменился. Стал рассеянный. Забывчивый. Мог несколько раз повторять одно и то же.
Горько оттого, что всего за одну ночь наша семья изменилась и уже никогда не будет прежней. Ужасаюсь от мысли, что думаю об отце уже в прошедшем времени. Неужели это предвестие беды?
Встряхиваю головой, отбрасывая упаднические мысли. Я не позволю ему умереть… Он ведь еще слишком молод… Я сделаю всё, что можно и нельзя. И пусть до дрожи страшусь реакции родителей на мое непослушание, но лучше уж они обольют меня гневом за попытку найти пути продажи земли, чем я буду посещать их могилы.
Смаргиваю слезы и с хладнокровной решимостью принимаюсь сортировать документы. Не знаю, откуда во мне знание, что я обнаружу что-то значимое. Какая-то неведомая мне путеводная нить ведет меня к цели. Старые письма, истертые, выцветшие квитанции, сложенные в одну груду скопом.
Перебираю их и пытаюсь разложить хотя бы по годам. В нашей семье оплатой счетов всегда занимался отец, и сейчас я боюсь обнаружить очередные свидетельства того, что наша долговая яма растет.
Ей и так уже нет конца и края. Неужели единственный способ – снова связаться с Тагиром? Стискиваю кулаки, а заодно и бумагу, которую в этот момент держу в руках.
– Всё будет хорошо, Аслан, я обещаю, – поднимаю голову к потолку, пытаясь хоть как-то вымолить прощение у брата.
Отчего-то не покидает ощущение, что в этом есть моя вина. Не будь в нашей жизни Тагира и моей влюбленности, то какова вероятность, что Аслан познакомился бы с Маликой?
Это ведь я позвала ее однажды в гости. Кто же знал, что брат вернется из города именно в тот день и потеряет от нее голову. Один взгляд. Один. Который изменил течение времени, повернув его вспять.
Не могу избавиться от отчаяния и печали, отвлекаюсь, проверяя сайты благотворительных фондов, где всё же оставила заявку. С миру по нитке, но хоть что-то. В нашем положении выбирать не приходится, любая помощь ценна. Кое-какие деньги перечислены, но их точно не хватит на оплату лечения.
Нет, я не мечтаю об отдельной палате для отца, это роскошь. Никаких излишеств. Благо что есть государственная больница. И пусть она не выставит неподъемные счета, но даже лекарства очень дорогие и бьют по карману.
Лечащий врач предупредил, что, если нового сердца вовремя не будет, придется провести операцию по замене клапанов, которая немного продлит жизнь отца и поможет ему продержаться до своей очереди.
Но даже на это нужны деньги. Плачу, понимая, что даже таких денег у нас нет. Какая из меня поддержка и опора. Будь жив Аслан, он бы всё сделал лучше… Уже который раз за восемь лет меня посетила ужасная мысль… Лучше на его месте оказалась я…
Но время идет, а кроме меня заняться документами и счетами некому, так что приходится через силу, но всё же взять себя в руки. За окном темнеет, а я даже не догадываюсь включить свет, так увлекаюсь своим занятием.
Перед глазами проносится жизнь нашей семьи, когда я нахожу старые фотографии брата, спрятанные в самом низу ящика стола. Перевязанные красной ниткой. Заботливо сложенные в ровную стопку. Мое сердце обрывается, когда я рассматриваю их одну за другой, глажу, роняя слезы. Аслан так лучезарно улыбается, он такой красивый и юный…
Шаги, слышимые из кухни, заставляют меня очнуться от ностальгии. Надо искать, искать…
Спустя время мне улыбается удача. По крайней мере, так мне кажется поначалу, когда я нахожу пластиковую карту с названием банка, которое никогда не слышала от отца. Прижимаю ее к груди, спрятанную в ладонь. Вдруг там есть деньги? Мало ли… Может, отец запамятовал и у нас остались хоть какие-то сбережения?
Встаю, отряхиваю колени от несуществующей пыли и иду на кухню, мандражируя и находясь на грани надежды и эйфории.
– Мам, я… – захожу, слыша постукивания чашки.
Вот только спросить у нее насчет карты ничего не успеваю, она тяжело дышит, откинувшись на стуле, будто задыхается. Лицо у нее красное, руки трясутся, а сама она тяжело дышит и смотрит на меня в агонизирующей надежде.
– Сейчас, – в панике подбегаю к ней, мечусь из стороны в сторону. – Скорая!
Стону, не с первого раза от стресса набираю номер скорой, а затем, наконец дозвонившись и попросив помощи, срочно достаю тонометр. Пытаюсь замерить мамино давление, а там сто девяносто на сто. Боже, хоть бы не инсульт, пожалуйста… Кладу каптоприл ей под язык, но давление, как назло, не снижается.
– А… А… – тяжело произносит мама, тыкая пальцем в сторону выхода.
И только тогда я понимаю, что звонят в домофон. Подрываюсь, надеюсь, что это магия и скорая приехала. И впервые в жизни за такое долгое время мне кажется, что удача мне улыбнулась.
– Мы вкололи магнезию, но давление не снижается, – качает головой мужчина в медицинской форме.
– В больницу? – плечи мои опускаются.
От этих белых стен жди беды. За год этот факт въелся мне под кожу. Маму кладут на носилки, я быстро собираю документы и вещи на первое время. К счастью, она немного приходит в себя, но нервировать ее нельзя, поэтому я решаю ничего не говорить насчет денег.
