Виски ломит от боли, глаза режет от недосыпа. Полночи, проведенные в приемном покое, выпили из меня все силы, так что на работу я пришла разбитая и изможденная. Впрочем, как обычно за последний год.

– Договор о слиянии подписали вчера вечером, а сегодня прибывает их генеральный, – демонстративно поднимает глаза вверх Рената, даже пальцем для наглядности тыкает. – Говорят, он очень красивый.

При последних словах подружка поправляет бюст и выразительно двигает губами. Я лишь криво улыбаюсь, не в силах поддержать ее энтузиазм. А чтобы не нарваться на очередные обиды с ее стороны, выхожу в уборную якобы по срочной нужде. Закрываюсь там на щеколду и умываюсь ледяной водой, надеясь остудить лицо, пылающее от поднявшегося давления, которое ощущаю стуком в ушах.

– За что нам это? – шепчу в пустоту, а затем слеза, скатившаяся по щеке, падает на раковину.

Поднимаю голову и вглядываюсь в собственное отражение. От той красивой и беззаботной девушки, которой я была когда-то, не осталось ничего, кроме воспоминаний. Худая, осунувшаяся, с блеклыми волосами и синяками под глазами. И самое страшное, что мне на свой внешний вид плевать.

Разве это важно? Мне никогда не выйти замуж, не радоваться жизни, так пусть внешний вид соответствует душевному состоянию.

Чувствую вибрацию и смотрю на телефон. Тяжело вздыхаю. Мама.

– Отца забрали в реанимацию, Ясмина, срочно приезжай! – кричит она и сразу же бросает трубку.

Я хлопаю глазами и смотрю на потухший экран. Не могу прийти в себя и сосредоточиться. Только бьется в голове набатом: папа, папа, папа…

А затем я, не предупредив начальство об уходе, подрываюсь и бегу к лифту. А когда он открывается уже на первом этаже, врезаюсь в мужчину.

– Простите, – выдавливаю из себя и поднимаю глаза.

– Смотрите по сторонам, девушка, – недовольно говорит мужчина, отряхивая ворот пиджака.

Сначала не пойму, кто это, хочу нагрубить от безысходности, которая болью и отчаянием отзывается внутри, но говорить не могу. Узнаю этого человека. Не с первого раза, но вижу знакомые морщинки на лбу, прямой нос, квадратный подбородок и серые холодные глаза. Не могу дышать, не могу двигаться, жадно вглядываюсь в некогда родные черты лица.

Тагир. Моя первая и несчастная любовь.

Моргаю, но видение не проходит. Он ведь на родине, не может здесь находиться. Неужели мое зрение меня подводит?

Он смотрит на меня и молча заходит в лифт. Неужели не узнал? Сердце мое готово разорваться, я, повинуясь инстинктам, смотрю ему вслед, наблюдая за его статью. А он возмужал, заматерел, плечи стали шире, лицо старше и мужественнее.

 Двери лифта закрываются, выводя меня из ступора. Но я надолго запомнила его равнодушный взгляд, скользнувший по мне напоследок… Неужели я так плохо стала выглядеть, что спустя восемь лет он меня не узнал?..

Выхожу из здания, еле переставляя ногами. Ловлю первое попавшееся такси и, периодически набирая номер мамы, телефон которой почему-то вне зоны действия, еду в больницу. Гадать не нужно, в какую, весь последний год отец обследуется только в государственной. Накопления растаяли, словно снег на солнце, так же быстро и безвозвратно.

Когда мы подъезжаем к серому четырехэтажному зданию, быстро выпрыгиваю из такси и несусь в нужное отделение. Почти сразу же вижу сгорбленную маму, казалось, постаревшую за последние годы на добрые два десятка лет.

Смерть ли брата, болезнь отца, все это подкосило ее сильнее, чем суровые девяностые, когда бандиты пытались отнять бизнес у отца. Мама превратилась почти что в старуху. И это резью проходится по моему сердцу. Не должны родители хоронить своих детей, не должны супруги умирать в самом расцвете лет.

– Как папа? – подсаживаюсь к маме и приобнимаю ее за плечи.

Она опирается о меня и всхлипывает. Знаю, что ее душа горит, словно она побывала в жерновах преисподней. И моя вторит ее отчаянному крику.

– Говорят, стабильно уже, – шмыгает носом мама, поправляет свои слипшиеся от пота черные волосы, задвигая платок на лоб. – Но нужна срочная пересадка сердца, а это такие деньги…

Горестно поджимаю губы, ощущая, как лицо покрывается преждевременными морщинами.

– Звонил риелтор, на квартиру нашелся покупатель. Ты съезди лучше домой, дочка, подготовь документы для продажи. Денег нам этих не хватит, но госпожа Зулиха, сестра твоего отца, сказала, вышлет все, что сможет. Даже не знаю, где еще достать деньги…

– Я все сделаю, мама, не переживайте, будьте с отцом, – пожимаю ее руки, присаживаюсь на колени возле ее ног и упираюсь лбом в живот, чувствуя, что еще немного, и я впаду в истерику.

Беру себя в руки, как обычно, и встаю, чувствуя головокружение. Все же экономия на еде начала сказываться уже и на моем здоровье. Как только зрение проясняется, ухожу прочь из больницы, начиная ненавидеть эти девственно-чистые белые стены, которые принесли нашей семье только горе.

На этот раз еду домой на автобусе, чтобы не транжирить. Остаюсь сама с собой наедине посреди толпы – одинокая – и только тогда позволяю своим мыслям снова скользнуть к Тагиру. Тому, кто уничтожил нашу семью. Убил брата и… Унизил меня, расторгнув договоренность о нашем браке и женившись на другой.

Помню тот день до мелочей. Как я стояла под проливным дождем и наблюдала за церемонией внутри их двора, под внушительным навесом, защищавшим всех от слез неба. Вот только они не скрывали моих слез, полных горечи и боли от двойного предательства. Тагир и Наиля, два моих родных человека, стали в тот день мужем и женой.

– Женщина, выходите или как? – вырывает меня из воспоминаний ворчливый голос старухи.

Смотрю на нее, на открытую дверь автобуса, знакомую остановку и выхожу. Женщина? Неужели я настолько плохо выгляжу? Иду по проторенной и давно знакомой дорожке до нашего дома и невзначай трогаю свое лицо. Вот только там вряд ли что-то изменилось за последние два часа. Захожу в подъезд и открываю на ходу сумку, ища ключи, и натыкаюсь на телефон.

Достаю и вижу пятнадцать пропущенных от Ренаты и три от начальства. Под сердцем начинает ныть. Такое часто со мной бывает в преддверии серьезных неприятностей. Вырубаю телефон, нет никаких сил говорить с ними всеми. Каждый божий день новые проблемы наслаиваются на старые, и нет выхода, только беспросветная тьма вокруг.

– Вы, видимо, Ясмина? Фатима Мирзоевна предупреждала, что квартиру будете показывать вы, – встречает меня у порога входной двери представительный мужчина в строгом пиджаке.

Рядом с ним молодая беззаботная и улыбчивая пара. Я не проявляю эмоций и не отвечаю на их растянутые губы.

– Проходите, – открываю дверь и пропускаю их вперед.

Устало вздыхаю и снимаю обувь, растянутую и старую, в такой уже неудобно ходить, в офисе постоянно смотрят с осуждением, хотя и делают вид, что заняты своими делами. Но денег на новые нет, да и ни к чему прихорашиваться при такой беде.

– Тут зал, а затем идет спальня и детская, вы как раз прибавление ожидаете, вам в самый раз, – сам проводит экскурсию уже освоившийся риелтор.

Мама говорила, что вела с ним переговоры целую неделю, просила найти более состоятельных клиентов. И когда мужчина подходит ко мне, пока молодая парочка осматривает ванную, я приваливаюсь спиной к стене, стыдно садиться при гостях, все с детства вбитые в меня догмы виноваты.

– Смотрите, сами понимаете, покупатели – новая ячейка общества, так что предлагаю им уступить. Цена в полтора миллиона, и они готовы сегодня же подписать договор купли-продажи, – лучезарно улыбается риелтор.

Я молча смотрю на него, лицо мое словно восковая маска.

– Вы же знаете нашу ситуацию, – вздыхаю, закрываю глаза, качаю головой. – Эта цена ниже рыночной. У нас отец при смерти, меньше, чем за два, мы не продадим.

– Ясмина, – кладет руку мне на спину, шепчет, – нужно идти людям навстречу, тогда и блага свыше посыпятся. Так завещал нам пророк. И я вошел в ваше положение, возьму свой процент в минимальном размере. Всего каких-то пять сотых. Мы ведь свои, а свои должны помогать друг другу, особенно здесь, в городе чужаков.