— Мы еще обсудим ситуацию с глазу на глаз. Во всяком случае, с сегодняшнего дня ты обязан вести себя на уроках доктора Немитца только на пятерку, ясно?

— Ну, раз нужно.

— Нужно, Курафейский. И не забудь: в пятницу — письменная работа по математике.

— Как, у меня вдруг и по математике двойка?

— Нет, но, возможно, четверка.

Курафейский попытался улыбнуться. Это ему удалось.

— Может, вы нам хоть намекнете, о чем мы будем писать, господин Криспенховен? — спросил Мицкат.

— Почему бы и нет? Пятигранная пирамида, теорема косинусов, параллелограмм сил. А теперь займемся химией. Напомни-ка нам, что мы делали на последнем уроке, Гукке!

— Так, сначала мы повторяли главы о коксовании угля, о дистилляции и возникающих при этом побочных продуктах.

— Назови-ка мне некоторые из них!

— Кокс.

— Верно. Еще!

— Больше я сейчас не помню.

— Ты наверняка помнишь еще, Гукке. Перестань подсказывать, Муль, он сам знает. И у нас есть время подождать, пока он вспомнит.

— Смола! — сказал Гукке.

— Ну, вот видишь.

— Она получается при дистилляции каменного угля!

— В чистой форме?

— Нет, смешанная с другими составными частями.

— С какими, например, Гукке?

— Антраценовое масло.

— Правильно. А еще?

Гукке напряженно всматривался в неоновые светильники под потолком.

— Вспомни, что мы видели во время нашего опыта!

— Бензол.

— Хорошо. На следующем уроке ты нам, пожалуй, сделаешь доклад о бензоле.

— Большой доклад, господин Криспенховен?

— Ну, скажем, минут на десять.

— Записать структурную формулу на доске?

— Можешь записать! А теперь поговорим о другом источнике энергии, который во многих областях уже вытеснил или заменил уголь. Я принес вам диапозитивы о добыче и очистке нефти. Шанко, приготовь аппарат. Краткие пояснения, которых нам пока достаточно, имеются с обратной стороны диапозитива. Петри, прочти, пожалуйста, пока Шанко вставляет диапозитив в проектор. Аппарат стоит слишком высоко, Шанко. Еще немного ниже, вот так. Выключи, пожалуйста, свет, Курафейский!

Ну и сволочь же этот Пижон! Он просто решил меня доконать. А какое у него на это право? Я не очень-то усердствовал, это верно. Больше, чем трояк, я не заслужил. По письменному твердая тройка. А теперь вдруг якобы все дело в устном. Конечно, я не могу доказать, что этот мошенник решил меня утопить. Я ведь не знаю, какие отметки он мне там выставил. Капоне говорит, что видел в журнале две тройки, одну двойку и одну единицу. Так в чем же дело? И почему этот вонючий идиот вставляет мне палки в колеса? Я не очень-то интересуюсь современной литературой, это верно. Но, по существу, кроме Фавна, ею никто не интересуется. Дали только из снобизма, Трепло — потому, что в нынешних книгах больше напиваются и ходят по девкам, чем в классических. Из других — может быть, еще Гельфант и Адлум. Но в этих спектаклях, которые устраивает здесь Пижон, они тоже ни черта не петрят. Даже к нему в кружок я пошел, чтобы увеличить свои шансы, а теперь этот старый хрыч хочет меня перед финишем удалить с дистанции. И что он имеет против меня? Он меня всегда терпеть не мог, но до сих пор по крайней мере ставил отметки, которые я заслужил. Попс и Ребе должны мне помочь. Иначе мне каюк…

Бывают дни, когда не удается преодолеть свое отчаяние. Болтовня, лень, глупость, несправедливость, злость, безразличие, чванство, интриги. С обеих сторон. И собственная неполноценность. Старался на каждом уроке химии показывать фильмы. Чтобы сидеть в темноте и молчать. Не отвечать на вопросы, не задавать вопросов. Просто сидеть в темноте, с закрытыми глазами, и слушать, как медленно журчит время… Может быть, тогда бы не приходил каждый день домой такой усталый. Может быть, тогда не только часовня и лаборатория были бы единственным домом. Может быть. Но Курафейского надо вытащить. Шанко и сам справится. Гукке уже не спасешь. Даже если поставить ему тройку по химии. И все же надо поставить ему эту тройку, аттестат тогда не будет выглядеть так безнадежно, но Курафейского необходимо вытащить. Было бы несправедливо, если бы Курафейский не дошел до финиша. Те, кого нам доверили, должны как можно меньше сталкиваться с несправедливостью.

— Включи свет, Курафейский!

— Есть еще вопросы, Нусбаум?

— Какую часть собственных потребностей Федеративная республика покрывает с помощью этих скважин?

— Примерно тридцать процентов. Важнейшие залежи находятся… Затемин?

— Недалеко от Ганновера, в Шлезвиг-Гольштейне и на Эмсе.

— Еще вопросы? Тогда уберите аппарат, Петри и Муль. В следующий вторник некоторых из вас, у кого отметка колеблется, мне придется как следует погонять. Темы: уголь, нефть, бензин. Встаньте! До свидания!

— До свидания, господин Криспенховен!

— Мы всегда стреляем не туда, куда надо, — сказал Риклинг. — В последней войне тоже так было.

— В тысяча восемьсот семидесятом так не было! — сказал Хюбенталь.

— Лабус — лучшая лошадь в нашей конюшне, — сказал Нонненрот. — Больше всех дает навозу!

— А под ногами — вязкая глина, — сказал Матцольф. — Двести пятьдесят моргенов…

— От легкого к трудному, — сказал Годелунд.

— И прежде всего: иметь мужество опускать в программе ненужный материал! — сказал Харрах.

— Если расписание не изменится, я на следующей неделе пойду к врачу, — сказал Гаммельби.

— При нашей профессии без нытья не обойдешься, — сказал Кнеч.

— Если бы у американцев не было военной промышленности, десять миллионов людей оказались бы на улице, — сказал Випенкатен.

— А у нас они собирают «на хлеб для всего мира»! — сказал Куддевёрде.

— Политики — все свиньи! — сказал Крюн. — Все только рвутся к корыту, — больше ничего!

— Раньше у них по крайней мере были убеждения, — сказал Гнуц.

— Надо надеяться, что в учителях еще долго будет ощущаться нехватка, — сказал Матушат. — Тогда нам будут больше платить.

— Это главная проблема школы! — сказал Немитц.

— Конечно, в коммунизме есть какое-то рациональное зерно, — сказал викарий.

— Когда они оставят в покое Берлин? — спросил Виолат.

— Мы ведь люди маленькие… Один, без всякой помощи, уложил полный казарменный двор русских… Есть люди, которые все еще вскидывают правую руку… Когда американцы уйдут из Германии, единственное, что они прихватят из культурных ценностей, это Дроссельгассе^[123]… Мы должны действовать решительно… Ты можешь повести осла на водопой, но пить он должен сам… Мы, немцы, скорее разделаемся со всем миром, чем научимся пользоваться свободой… Отвлеченные понятия и никакой субстанции… Дайте пруссаку карандаш, и он сделает из него ракету… Мы народ фюреров… Камрады, я вам хочу вот что сказать: все дерьмо… Авторитет, демократия — бред собачий… Человечество никогда не станет разумным… Процессы против нацистов? Голый обман! Пожурят малость — и хватит!.. Богатство не всегда делает несчастным… Колбаса подлиннее, проповедь покороче… Этот Кинси наверняка был жуткая свинья… Раньше такого не могло случиться…

Криспенховен все еще стоял возле умывальника, рассеянно мыл руки и слушал болтовню, каждую перемену все те же разговоры, с первого дня, что он здесь. На большом столе, за которым проходили педсоветы, красовался попугай, чучело попугая — единственный немой, кроме него и Грёневольда, который, облокотившись о перила балкона, стоял под лучами бледного мартовского солнца. Криспенховен смотрел на попугая, слушал болтовню и рассеянно мыл руки, пока они не стали ему противны, эти мягкие, белые руки. В дверь постучали — трижды и громко. Криспенховен локтем открыл дверь, и Курафейский спросил:

— Можно мне с вами поговорить?

— Что случилось? — спросил Криспенховен, но в коридоре, заполненном испарениями от висящих рядами пальто и мастики, он все понял.

— Единица по немецкому! Теперь мне крышка. Словно гром среди ясного неба. Я ничего не понимаю.