Я перестал слушать, что говорит папа, потому что запутался и перестал что-либо понимать. Всё это было слишком сложно: заграница, другая женщина, вместе-не вместе… Я увидел классную сухую палку, похожу на пистолет, и побежал к ней, чтобы поскорее её поднять, пока кто-нибудь другой этого не сделал. Завладев палкой, я и вовсе забыл, о чём мы до этого говорили, и стал целиться в голубей и делать губами «пещ-пыщ-пфф». Папа по этому поводу, кажется, вздохнул с облегчением.

Глава 6

– Запомнил? Ну-ка давай ещё раз.

– Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пять… пятьдесят…

– Пятьсот семнадцать. Ну ты чё, сын? Пять сотен и семнадцать.

– Как понять «пять сотен»?

– Ну смотри, вот, видишь деньгу?

– Да.

– Какая цифра тут будет, если я нули закрою?

– Один.

– А если только последний ноль закрою?

– Десять.

– А так?

– Десять и ноль.

– Десять и ноль – это сто. А сто – это десять раз по десять. А десять – это десять раз по одному. Понял?

– …

– А теперь смотри: раз, два, три, четыре, пять денежек. Какая на них цифра на всех?

– Такая же.

– Какая «такая же»?

– Сто.

– Во-о-от. Сколько тут бумажек с цифрой «сто»?

– Раз, два, три, четыре, пять. Пять!

– Правильно! Пять раз по сто – пять сотен то есть. А пять сотен – это…

– ПЯТЬСОТ!!!

– Вот молодец! А теперь давай ещё раз адрес повторим: улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать. Запомнил?

– Да.

– Повтори.

Папа и я сидели на полу в большой комнате с телевизором. Он хотел, чтобы я крепко-накрепко запомнил адрес нашей новой квартиры и в тот вечер оторвал меня от игры и взялся преподавать мне эту науку. Само собой, я, обложившийся машинками и конструктором, намеревался провести этот вечер по-своему. Все усилия папы научить меня чему-то бились в моей голове о вопросы: «Зачем мне всё это надо? Какой в этом высший смысл Как это новое знание поможет мне строить гаражи для машинок здесь и сейчас?» Скорее всего, никак. Во всё, что находилось за пределами «здесь» и «сейчас», мне погружаться не хотелось, поскольку смысла я в этом не видел. Зато видели этот смысл умные взрослые, которым только это запределье на максимальном удалении от «здесь» и от «сейчас» и было важно. А уж хуйня, обозначенная загадочным названием «на всякий случай», была им и подавно во сто крат дороже завершённого и совершенного момента, прекрасного в самом себе.

– Зачем мне надо это учить? – спросил я папу после того, как всё выучил.

– На всякий случай. А вдруг потеряешься где-нибудь на улице. Что тогда делать? Вот что ты будешь делать, если потеряешься? М-м?

Я представил себя потерявшимся и попытался смоделировать свои дальнейшие действия. По всему выходило, что я должен был стоять на месте в потоке людей и тупо повторять адрес своей квартиры незнакомым прохожим, торопящимся куда-то по своим взрослым делам. «Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать! Обратите внимание вот кстати: улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать! Слышали ли вы про Тайлера Дёрдена? А про улицу Беринга, дом восемнадцать, квартиру пятьсот семнадцать, м-м?» А дальше – ждать, пока прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте и бесплатно покажет детдом.

Я ушёл в свои фантазии слишком глубоко, забыв про папин вопрос. Папе пришлось самому на него ответить:

– Если потерялся, надо подойти к дяденьке милиционеру. Дяденьке милиционеру надо сказать, что ты потерялся, и что твои родители живут… Где они живут?

– Улица Беринга, дом восемнадцать, квартира пятьсот семнадцать.

– Вот молодчина!

Через день после этого урока мне предстоял первый поход в новый детский сад. Я решил, что именно с новой информации, которую мы выучили вместе с папой, я и буду начинать знакомство с новыми ребятами там. Раз запомнить всё это стоило мне таких трудов, значит это должно быть чем-то крутым. И хотя, несмотря на все папины усилия, адрес нашей новой квартиры всё равно был для меня набором непонятных звуков, звучал он всё-таки солидно. Как что-то умное и преисполненное смысла – самой эссенцией взрослости. С таким-то номером я сразу буду у местных на хорошем счету.

Однако в новом саду поговорить было совершенно не с кем. Ребята там уже были разбиты на большие кружки по интересам, и не похоже было, что они ждут кого-то со стороны к себе в компанию. Члены самого обширного кружка занимались киданием о пол каких-то круглых кусочков пластика или спрессованного картона. Их называли «фишками». Фишки видом своим напоминали монеты, увеличенные в несколько раз. На одной стороне у всех фишек была одна и та же картинка, а на другой – у каждой фишки разная. Там были нарисованы монстры с большими глазами, похожие на животных и не похожие ни на что одновременно. Я долго наблюдал за этой игрой со стороны, но так и не понял её правил. Общий смысл был в том, чтобы выиграть фишки у соперника и сделать их своими. Как – непонятно.

В какой-то момент один из игроков в фишки спросил меня:

– Ты новенький, да?

– Улица Берин… – начал было я, переволновавшись, но вовремя себя одёрнул. Нет, для этого рановато, публика ещё не готова, – Да, новенький. Сегодня первый день пришёл.

– Хочешь с нами? Садись к нам!

Я молча сел на линолеум рядом с мальчишкой, который меня позвал.

– У тебя сколько фишек? – спросил мальчишка.

– У меня их нет, – ответил я.

– Что, совсем??

– Да.

– Ты хоть знаешь, как играть?

– Нет.

– А-а-а… Ну тогда иди отсюда, не мешай!

Мальчишка потерял ко мне интерес, отвернулся и стал наблюдать за игрой. Он сидел в позе то ли мыслителя, то ли бегуна: правая нога его была под задницей, ступня левой упиралась в пол, а на левом колене у него был подбородок. Он будто бы готовился вскочить в любой момент, когда нужно будет, но пока этого не требовалось. В руке у него был прозрачный пакет с целой кучей этих фишек с картинками монстров. Я мельком глянул на остальных и заметил, что ни у кого из собравшихся нет столько фишек, сколько есть у того мальчишки. Стало быть, он тут самый крутой и главный. И он же только что меня отверг. От этой мысли сделалось тоскливо, но я решил, что жизнь на этом не заканчивается и направился к столу с цветными карандашами и бумагой.

После завтрака в группе началось занятие. Все уселись полукругом на стульчиках и стали слушать воспитательницу, сидевшую на большом стуле, в центре всеобщего внимания. Она начала с того, что подозвала меня к себе:

– Ребята, внимание! Сегодня в нашей группе появился новый мальчик. Его зовут Гриша. Гриша, подойди ко мне пожалуйста!

Родные редко называли меня по имени. В основном – «сынок», «малыш», «внук» или вроде того. Потому слышать свое имя от взрослых мне было непривычно, и когда воспитательница позвала меня, я некоторое время оставался на стуле и переваривал информацию.

– Смелее! Не стесняйся! – повторила она, и я подошёл к ней, встав рядом с её стулом.

– Давайте поприветствуем Гришу: три-четыре!..

– Привет, Гриша! – хором ответили дети.

– Отлично! Гриша, расскажи нам пожалуйста, из какого садика ты к нам пришёл? Ты раньше ходил в какой-то садик?

– Да.

– В какой? Как он назывался?

– Не знаю.

А откуда ж мне знать такие вещи, женщина?!

– Ну вот у нас, например, садик называется «Солнышко».

Рад слышать, весьма оригинально для здешних краёв, спасибо.

– Хорошо, Гриша. Расскажи нам пожалуйста, где ты живёшь?

И вот, в минуту, когда я решил, что для меня здесь уже всё потеряно; когда я подумал, что закопал себя глубже некуда незнанием названия своего старого сада, судьба послала мне новый шанс проявить себя. От воодушевления у меня перехватило дыхание. Глаза мои блеснули, я улыбнулся, глубоко вдохнул и на выдохе ответил на заданный мне вопрос тоном ведущего «Что, где, когда», объявляющего чёрный ящик:

– Пятьсот семнадцать.

– Что «пятьсот семнадцать»?