Новости по телевизору держали пятилетнего меня в общественно-политическом контексте и никуда не отпускали. Я знал про все страны мира, которые строят нам козни или наоборот дружат с нами, а значит – и мы с ними дружим. Знал, где сейчас идёт война и как к этой войне следует относиться. Все войны были плохими, но заканчивать их никто не торопился. Я не понимал, почему. Спрашивал у бабушки с дедом – они тоже не понимали, почему, но тем не менее пытались объяснить мне что-то, что, как мне казалось, к сути моего вопроса не относится. Но новости всё равно смотреть было интересно: и про войны, и про наводнения, и про всё остальное. Особенно нравились мне встречи и речи политиков. Много показывали нашего новогоднего дядьку – с ушами и без волос. Он встречался со всякими иностранцами и много путешествовал по земному шару. Я ему страшно завидовал, потому что он мог, если бы захотел, приехать в нужную страну и сходить к Эле в гости, и на некоторое время я стал одержим идеей о том, чтобы стать им. Перед сном я фантазировал, как прилетаю в место, где теперь живёт Эля, жму руку важному человеку, веду с ним толки о важных международных вопросах, а потом между делом спрашиваю его, не знает ли он случайно, где здесь живёт Эльвира Грин. Потом, вечером, иду к ней домой, звоню в дверь и захожу в гости. Я рассказываю ей про уродский новый детский сад, про моих родителей, которые тоже поругались и перестали жить вместе, про то, как меня отправили в деревню и разлучили с новым компьютером – про всё, что меня волнует, и почему мне не нравится жить так, как я живу сейчас. А она слушает и понимает, и самое главное – жалеет меня.

Летом в деревне было бы тоскливо, если б не соседский мальчик Юра Коровин, с которым мы вскоре сблизились, и я узнал его фамилию, а вместе с ней и много чего ещё. По мере того, как я узнавал его всё лучше и лучше, я понимал, что хочу скорее стать таким, как он: взрослым, самостоятельным и не боящимся того, что его накажут. Я узнал, что он, оказывается, старше меня, хоть и выглядит так же, и ростом такой же. Этой осенью он должен был пойти в школу и страшно гордился этим. Его родители, как и мои, жили в городе, и так же, как и меня, его отправили сюда погостить у бабушки с дедушкой. Только его отправили на лето, а меня – надолго. Мы играли в мяч, лазали по деревьям и воровали соседские яблоки и ягоды. Мало-помалу, досуг в стиле Юры начал втягивать нас в различного рода неприятности. Например, если кто-нибудь из соседей ловил нас на своём огороде, он жаловался нашим бабушкам и дедушкам, и нам обоим попадало. Юре, казалось, попадало меньше, потому что он как будто бы совсем не грустил и не кручинился после того, как его ругали.

– Да-а, поворчали, поругали – подумаешь. Какая разница? Пошли лучше на великах кататься! – говорил он после одной из взбучек.

И мы ехали кататься, и он постоянно норовил уехать туда, куда мои бабушка с дедом мне ездить запрещали, и я всё время чувствовал на себе гнёт возможного наказания и чувства собственной неправоты.

Когда мы ехали мимо сгоревшего дома, я остановился, чтобы посмотреть на него. Теперь он выглядел иначе, нежели сразу после пожара. Двор его зарос бурьяном, забор покосился и был сломан в нескольких местах. Крыша то ли обвалилась, то ли была разобрана кем-то, кто, должно быть, сломал забор. Я уже смутно помнил ночь пожара: воспоминания смешались с интерпретациями, фантазиями и образами, надстроенными воображением. Да и Кеша, с которым мы раньше даже играли, теперь казался скорее персонажем старого сна, нежели реальным человеком. Прошёл всего год, но минуло столько событий, столько всего было пережито, да и я повзрослел на одну пятую долю от всей прожитой жизни в совокупности. А дом – он всё стоял здесь и будто бы чего-то ждал.

– Ты чего встал?! – спросил меня Юра. Он сначала поехал вперёд без меня, потом, поняв, что я отстал, вернулся и теперь слегка негодовал.

– Да дом смотрю, – ответил я.

– Зачем? Чего там?

– Он сгорел. Я это видел даже, мой дед его тушил.

– Ого! Хочешь залезем?

– Нет, наругают.

– Да не наругают!

– Наругают.

– Ты не расскажешь если, то и не наругают. Пошли!

Юра подъехал к дому, бросил велосипед в траву и подошёл к забору в том месте, где одна из его секций была свалена.

– Подожди! – сказал я и последовал за ним.

Мы пробрались во двор. Трава возвышалась над нашими головами. Было много крапивы и репья.

– Крапиву притаптывай ногой, а то обожжёшься! – напутствовал Юра.

Я посмотрел, как это делает он, и стал делать так же. Миновав траву, мы добрались до крыльца. Позади нас осталась протоптанная тропинка, и, посмотрев на неё, я был счастлив, что по пути назад никакую крапиву уже притаптывать не придётся.

– Дверь открыта! – восторженно сказал Юра, отворил дверь и вошёл внутрь.

– А вдруг там кто-то?

– Кто?

– Не знаю. Бомжи.

– Откуда в деревне бомжи, что ты за хрень несёшь?!

– А вдруг там взрослые ребята?

– И чего они нам? Надо будет – убежим. Давай не ссы! Сам предложил зайти!

– Я не предлагал!

– Ага, конечно.

Продолжать этот спор я не стал. Спорить было не так интересно, как смотреть по сторонам. Я мечтал оказаться на руинах сгоревшего дома с прошлого лета, и вот я здесь! Смотрю на обугленные стены, на комнату, залитую светом из окон без стёкол. Через крышу тоже просачивались солнечные лучи. Мы будто бы были одновременно и снаружи и внутри. На полу рядом с печкой валялись тряпочки: маленькие лоскутки ткани, которые, видимо, очутились здесь после пожара – иначе они сгорели бы. В печи не хватало кирпичей и металлической дверцы. Она выглядела так, будто бы её сейчас строили, и словно печники, которые клали её, отошли на обед или на перекур. Но на самом деле, конечно же, её разбирали и постепенно растаскивали по частям ушлые соседи и прочие охотники за халявными кирпичами.

Мы прошли дальше, в другую комнату, и увидели там кровать, а точнее – каркас кровати. Уцелели только передняя и задняя спинки из железных прутьев, и металлическая сетка посередине, на которой должен был быть постелен матрас. Рядом с кроватью валялись тёмно-коричневые стеклянные бутылки, а по всему полу были разбросаны окурки и пачки сигарет.

– Это здесь старшаки со школы иногда сидят. Пиво пьют, курят и матерятся, – прокомментировал Юра.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и всё.

Юра нечаянно пнул одну из бутылок. Она с грохотом покатилась по полу и ударилась о стену. Я замер в ужасе. Страх парализовал меня, и кожа моя вдруг стала пупырчатой, как у ощипанного гуся. Юра тоже испугался, но пришёл в себя быстрее, чем я.

– Не описелся? – спросил он, посмотрев на меня.

Я ничего не ответил. Юра пошёл дальше. Я – за ним.

В последней комнате мы увидели расстеленную на полу фуфайку. Рядом с фуфайкой стояла пустая банка из-под кофе. Чуть поодаль лежала кошка. Прежде, чем подходить к ней, мы внимательно на неё посмотрели.

– Не дышит, – спустя несколько вдохов и выдохов заключил Юра.

– Может, спит?

– Когда кошки спят, они тоже дышат! Ты как маленький, честное слово. Потрогать хочешь?

– Кошку потрогать?

– Ага.

– Зачем?

– Не знаю. Я потрогаю.

Юра осторожно подошёл к кошке, присел на корточки, медленно протянул к ней руку и уже почти коснулся её шерсти, но вдруг передумал, встал и пошёл обратно.

– А, ну её, – сказал он, – Точно мёртвая. Пошли отсюда.

– Пошли!

Я был очень рад, что Юра предложил уйти. Меня начало всё здесь пугать ещё до того, как Юра пнул бутылку. Я боялся, что чем дольше я здесь нахожусь, тем сильнее меня накажут дома. Боялся, что сюда придёт кто-нибудь и набросится на нас с топором. Боялся, наконец, увидеть приведений в каком-нибудь затенённом углу, или что они вылезут из полуразобранной печи, уличив момент. Я успел даже пожалеть о том, что когда-то мне было интересно здесь оказаться, и я упрашивал деда сходить сюда со мной. Сущая глупость!

Мы вышли на улицу, прошли тропой примятой травы, нашли велосипеды и поехали дальше кататься по деревне. Вечером я пришёл домой, и бабушка заметила на моей одежде чёрные пятна сажи, которые вовремя не заметил я. Само собой, меня крепко наказали, а узнав, что я лазил в сгоревший дом с Юрой, и что это он меня на это надоумил, мне запретили играть с ним. Во всяком случае, пока я наказан, а наказан я был надолго. Несколько следующих недель мне запрещалось выходить со двора. Потом выходить мне разрешили, но по-прежнему действовал запрет на игру с Юрой. Юра приходил и звал меня поиграть с ним, но я отказывался, потому что боялся нового наказания, и никакая радость общения с другом не стоила того, чего ещё могли меня лишить, узнав о моём ослушании. Так продолжалось какое-то время.