Однако Локкарт выступил против отъезда. Он достаточно знал о большевиках, чтобы утверждать, что Ленин и Троцкий не преданы кайзеру, даже если однажды и приняли его помощь: они использовали Германию точно так же, как Германия использовала их. Более того, они будут пытаться удержать власть, потому что их противники слабы и разобщены. Поэтому лучше признать новое большевистское правительство и попытаться настроить его против стран-участниц Четверного союза. Он приводил эти доводы всем, кто его слушал.

Ближе к середине декабря он вновь обедал с лордом Милнером. Убедительный, сведущий, импозантный молодой эксперт изложил свои взгляды военному министру, который, должно быть, вспомнил свое первоначально положительное впечатление от юноши. Вот лучшее свидетельство убедительности Локкарта: «Уходя, – вспоминал Локкарт, – он сказал мне, что мы с ним скоро встретимся»³⁰.

21 декабря он получил приглашение на Даунинг-стрит, 10, для встречи с премьер-министром:

Затем, как пишет Локкарт в своих воспоминаниях, премьер-министр отдал ему приказ вернуться в Россию в качестве тайного посланника Великобритании, и если большевики станут с ним сотрудничать, то Великобритания начнет такое же неофициальное сотрудничество с их представителем в Лондоне, Максимом Литвиновым. Целью операции было убедить большевиков воевать с Германией, а если это не выйдет, то убедить их заключить такой мир, который не заденет интересов Великобритании.

Молодой шотландец мгновенно и с радостью принял поручение. Его карьера восстановилась, он стал эмиссаром премьер-министра в революционной России. Удивительным образом он оказался подходящим человеком именно для этой миссии. Вскоре после этого и последовала та встреча с Литвиновым в Lyons Corner Shop, где не оказалось «дипломатического пудинга».

Но эту неофициальную миссию, овеянную тайной, до сих пор трудно разгадать до конца. По инструкции, полученной им от Министерства иностранных дел, Локкарт должен был «покинуть Англию как можно скорее». После его отъезда Троцкий будет проинформирован о том, что в страну прибудут некто «сочувствующие русской демократии» и «достойные [его] доверия»³². Это, должно быть, намек на контакты, которые Локкарт налаживал во время своего вице-консульства не только с либеральными противниками царя, но и с более радикальными элементами. Британское правительство, незнакомое с тонкими градациями, отделявшими одну группу российских социалистов от другой (к примеру, 1-й лорд Адмиралтейства Эдвард Карсон просил Локкарта объяснить ему разницу между максималистами и большевиками)³³, могло подумать, что Локкарт, знавший «социалистов» в целом, будет знать и как разговаривать с теми, кто сейчас у власти.

Тем не менее его назначение вызвало сумятицу, во-первых, среди большевиков, которые не знали, какое место в дипломатической иерархии занимает Локкарт, и, во-вторых, среди британских чиновников в России, которые вскоре решили, что он слишком самоуверен. Более того, никто не знал, кому он в конечном счете подчинялся: если он был послом Министерства иностранных дел, то он должен был установить более тесные связи с некоторыми агентами, принадлежавшими к Секретной разведывательной службе (SIS MI-6)³⁴. Был ли он послом Министерства иностранных дел или же подчинялся фракции Военного кабинета? Некоторые британцы в России и в Лондоне не оценили двусмысленности положения Локкарта и выразили протест своему начальству – сначала безрезультатно, настолько непререкаемым был авторитет нового посла³⁵. Или только казался таковым.

Возможно, Локкарту не следовало быть настолько самоуверенным: хотя он был умен, он неправильно понимал свое положение; хотя он был обаятелен, он не понимал, что сам был очарован Милнером и Ллойдом Джорджем. Он был для них инструментом, от которого можно было избавиться, как только он сделает неправильный шаг в России. Премьер-министр «бросит любого на произвол судьбы, если это будет соответствовать его целям», – писал один из его коллег как раз в это время³⁶. Так что уверенность молодого Брюса Локкарта была слишком опрометчивой.

Он провел Рождество 1917 года, свои последние две недели в Лондоне, готовясь к миссии. Он часто советовался с Милнером. Он встречался с большинством министров Кабинета и с самыми важными сотрудниками Министерства иностранных дел, включая вялого аристократичного Бальфура и заместителя министра иностранных дел Роберта Сесила, необычайно высокого, худого как скелет, младшего кузена и главного помощника Бальфура. Эти два человека впоследствии сыграют важную роль в его жизни. Локкарт записал в своем дневнике: «Милнер – единственный, кто кажется мне действительно влиятельным… Ни он, ни Л<лойд> Дж<ордж> не слишком высокого мнения о внешнеполитическом ведомстве, в частности о Бальфуре»³⁷.

Чуть больше недели спустя Локкарт и его небольшая команда, которую он набрал для работы в России, сели в поезд на лондонском вокзале Кингс-Кросс. Он вез их в Розит (Шотландия), где их ждал крейсер, который должен был доставить их в Стокгольм, откуда они по железной дороге отправились бы в Петроград³⁸. В Эдинбурге Локкарта провожала жена, но его мысли были заняты другим. «Приключение затрагивает глубочайшие струны в сердце молодого человека. Я получил возможность принять участие в великом приключении, и моей единственной мыслью было как можно скорее начать его»³⁹. Он даже не представлял себе, насколько захватывающей будет его поездка и насколько рискованной. Он шел к большой опасности, но также и к большой романтике, которая оставит в нем более глубокий след, чем связь с Амаи, тайный роман с «мадам Вермель» или даже водоворот ухаживаний, которые он предпринял, чтобы завоевать жену. Он не мог знать этого, но был на пути к величайшему приключению и величайшей любви всей своей жизни.

Большевики верили ни много ни мало – в переустройство всего мира, которое начнется с их страны. Как гласит один из самых ранних декретов нового правительства, пришедшего к власти в 1917 году, «Все существовавшие доныне в России сословия и сословные деления граждан, сословные привилегии и ограничения, сословные организации и учреждения, а равно и все гражданские чины упраздняются»¹. Такие заявления, от которых захватывает дух, одни воспринимали с ликованием и надеждой, другие – со скепсисом, враждебностью, отвращением, и не только в России: все правительства мира неприязненно отнеслись к планам большевиков. Мало кто верил, что революционеры смогут удерживать власть достаточно долго, чтобы реализовать свои эгалитарные мечты; в это не верили даже сами революционеры. Но они были полны решимости совершить такую попытку, установить историческую веху для будущих поколений коммунистов, чтобы те могли двигаться дальше. Если сейчас им суждено пасть, то они падут с боем.

В то же время дела в России были близки к полному краху. В революционном Петрограде в начале 1918 года царил полнейший хаос. Трамваи ходили редко и редко следовали маршрутам. Если появлялся трамвай, нужно было спрашивать у кондуктора, куда он идет, независимо от номера². И это всего лишь один из признаков разрухи. На вокзалах «интеллигенты, аристократы и прочие, в большинстве своем женщины», выставляли на продажу все, что могли вынести из дома, чтобы купить продукты, которые стоили фантастических денег³. Картофель стоил в семьдесят раз дороже, чем до войны; сыр – в тридцать раз⁴. «Мы сидим без отопления, без электричества… одна буханка черного кислого хлеба выдается как двухдневный паек… мяса нет, куры по фунту за штуку (около 5700 российских рублей на 2021 год. – Примеч. переводчика)», – сообщал английский журналист⁵