Он запнулся, почти физически ощутив нетерпение слушателей.

– Мы говорили о сравнительной стоимости, – сказал гнусавый. – У ваших... кубиков покатые крыши. Насколько они дороже плоских?

– И скажите еще, коли на то пошло, – вставил рыжий, – на сколько процентов удорожатся малярные работы из-за этой сногсшибательной раскраски?

Если бы члены комитета не так набросились на него, если бы они не оборвали его на полуслове, а дали ему собраться с мыслями, он мог бы приблизительно ответить на эти вопросы. Но сейчас он молчал, чувствуя нестерпимое раздражение и полное свое бессилие. У него даже вспотел затылок. О господи, ну как втолковать этим господам, что для детишек школа, в которой они учатся, не менее важна, чем для их папаш и мамаш дома, в которых они живут! А дети заслуживают, во всяком случае, такого же внимания, как строительные контракты!

Конечно, стоимость – вещь немаловажная; бюджет у строительного комитета очень жесткий. И все-таки в первую очередь нужно думать о том, чтобы получше устроить школу, а уже потом изобретать способы, как уложиться в бюджет. Какой смысл заранее отрезать себе все пути!

Когда он наконец заговорил, голос его звучал слишком громко:

– Я не могу подсчитать вам сию минуту на логарифмической линейке, насколько дороже обойдется окраска. (Если бы Винс слышал это!) Может быть, даже и ненамного. Дело ведь не в этом. Сейчас я пытаюсь разрешить основную проблему: какой должна, быть школа, чтобы она пришлась малышам по душе и чтобы они охотно в нее ходили. Не станут дети весело и с пользой учиться, если вместо школы вы дадите им просто столько-то квадратных Футов по сходной цене. Это можно устроить в два счета: таких архитекторов, с логарифмической линейкой вместо мозгов, сколько угодно. А вот чудесных школ для чудесных детишек очень мало.

Ну, выложил им все. Конечно, они не в восторге –. это сразу видно. Но что сказано, то сказано, и провалиться ему на этом месте, если он не подпишется под каждым своим словом.

Члены комитета снова зашевелились, зашуршали листами желтых блокнотов.

– Мы очень благодарны вам, мистер Блум, – заговорил Джошуа Хант. – О результатах дадим вам знать. Передайте, пожалуйста, мистеру Коулу привет от меня.

В коридоре Рафф подошел к умывальнику, наклонился над краном и с жадностью глотнул воды.

– Мистер Блум! – окликнул его кто-то. Он выпрямился и увидел молодую женщину из комитета. – Меня зовут Лойс Вертенсон. – Высокая, темноволосая, с длинной талией, она смотрела на него прямо и серьезно, держа очки в руках. – Мне только хотелось сказать вам, что, по-моему, ваш замысел очень интересен. Замечательный замысел. – Она теребила очки в черепаховой оправе. – Я... Мне просто хотелось сказать вам это.

– Благодарю вас, – сказал Рафф так, словно она вручила ему золотую медаль Американского института архитекторов.

– Пожалуйста, не теряйте надежды, – продолжала она, – пока еще не теряйте. У нас нелегкое положение, но не думайте, что остальные члены комитета так уж безнадежны, как вам могло показаться. Они... в общем, вы немного ошеломили их.

Рафф кивнул, глубоко тронутый.

– Если бы мне дали больше времени, я объяснил бы им, как я все это вижу... Но ведь в первую очередь нужно было изложить общую концепцию...

– Да, – согласилась она. – Как бы там ни было, мне хотелось сказать вам, что я сделаю все возможное, чтобы вас вызвали еще раз. – Лойс Вертенсон улыбнулась; ее карие глаза светились решимостью.

– Благодарю вас, – снова сказал Рафф.

В среду рано утром в доме Винса Коула зазвонил телефон. Винс в это время принимал душ. Трой вошла в ванную, когда он одевался.

Вечно она так. В этом идиотском доме двери и окна всегда настежь. Полезно для здоровья, видите ли!

– Звонил Эб. – Трой стояла на пороге босиком, в темно-синем халатике. «Была бы недурна, – подумал Винс, – если бы ее живот не занимал половину ванной».

– Эб? – По выражению ее лица Винс понял: случилось что-то серьезное. – Насчет школы? – тревожно спросил он.

– У Нины нервное расстройство, – сказала Трой. – Она в Нью-Йорке, в психиатрической больнице. Эб только что оттуда.

А из школы ни слова. И Джошуа Хант тоже молчит. Если Рафф Блум провалил это дело...

– Нервное расстройство? Да что там у них стряслось? – раздраженно спросил он.

– Понятия не имею. Знаю только, что это случилось в понедельник вечером. Больше Эб ничего не сказал. Просил меня приехать.

Винс обмотал вокруг бедер мохнатое полотенце. Ему было неловко под спокойным взглядом Трой. До чего ее разнесло! Брр, даже мурашки побежали.

– Странная вещь, Винсент, – сказала Трой, когда они сели завтракать в старинной кухне, – мне почему-то не верится, что у Нины нервное расстройство. Она для этого слишком холодна, слишком уверена в себе. И с чего это вдруг?

– Она вообще настоящий рефрижератор, – заявил Винс.

– Бедный Эб. У него был такой убитый голос. – Не притронувшись к яичнице, она закурила. Вечно она так. Слава богу, его бронхит прошел. Еще один день такого домашнего ареста – и он совсем спятит.

– Спроси его, не могу ли я чем-нибудь помочь. Завтра я уже пойду в контору, – сказал Винс, доедая яичницу.

После завтрака он отправился в столовую, снял со стены портрет Ханны Трой и принялся реставрировать облупившуюся старую раму. Он любил такие занятия. Помогает убить время. Господи Иисусе, как надоело, как опостылело сидеть в этом логове!

Вошла Трой, уже совсем одетая.

– Пожалуйста, купи еще банку позолоты; тогда я сегодня кончу раму. – Он начал счищать наждачной бумагой растрескавшуюся позолоту.

– Рама получится прямо роскошная. Только не возись с ней так много, милый. Тебе сейчас нужно побольше отдыхать.

– Хочу к воскресенью кончить ее и высушить.

– Ей-богу, Винсент, нашим гостям совершенно безразлично, будет старуха Ханна висеть на стене или нет.

– Хочу к воскресенью закончить.

– Сидение дома не улучшило твоего настроения, да милый? Ты колючий, как еж. Я чем-нибудь провинилась?

– Конечно нет. Чем ты могла провиниться? – Провинилась не Трой, а Бланш Ормонд. Теперь его к ней силой не подтащить. Шуточка сказать, пропустил из-за нее заседание в Ньюхилле!

Стоя перед ним, Трой перебирала содержимое своей сумочки. Все беременные женщины такие. Вечно возятся со всякими пустяками. К тому же Трой не способна посмотреть на себя со стороны. Абсолютно не способна. Порхает себе по дому, занимается общественными делами, носится с какими-то проектами, реформами, собирает подписи под петициями, пишет письма в газеты – словом, черт знает что. И воображает, что она соблазнительна как никогда. Какой уж там соблазн!

– Когда придет Пьетро, – заговорила Трой, – попроси его сгрести листья с подъездной дорожки и подмести двор. Только, пожалуйста, будь полюбезнее.

– Я с удовольствием попросил бы его побриться, – буркнул Винс.

– Ох, Винсент, пожалуйста, не придирайся к бедняге. Ты даже не представляешь себе, как ему трудно живется. Поверь мне.

– Но бриться время от времени он все-таки может. – Винс продолжал с остервенением зачищать раму. И какого дьявола Трой так носится с этим итальяшкой в грязных штанах и с грязными коричневыми ногами? Подумать только, на прошлой неделе он в белой куртке, как положено лакею, разносил вино перед обедом и вдруг уселся – наглец этакий! – и пустился в разговоры с гостями! Трой видит в нем представителя всех угнетенных и обездоленных крестьян старухи Италии, а он, наверно, самый прожженный негодяй в этом городишке. И к тому же пьянчуга.

– Знаешь, Винсент, рядом с тобой даже мой папаша покажется закоренелым, воинствующим коммунистом.

Винс застонал.

– Послушай, Трой, я обожаю всех итальянцев, и всех евреев, и всех католиков, и всех арабов. Но все-таки он может побриться.

– Ну ладно, миленький. – Трой наклонилась и поцеловала его в губы. Уже стоя в дверях, она вдруг вспомнила. – Да, Винсент, если до моего возвращения зайдет Пэт Милвин, отдай ей все передовицы и «Нью Рипаблик». Они на телефонном столике. – Она снова вернулась в столовую. – Мне так жаль, Винсент, что я не умею тебя развлечь. Тебе очень тошно дома, правда? – тихо сказала она.