– Я получил стипендию Келлога, – выговорил наконец Рафф.
Он пробрался к своему столу, и тут Эбби Остин принялся трясти ему руку, а потом за него взялись Винс Коул, и Бинк, и Джимми Ву, и Бетти Лоример, и все остальные, и даже Нед Томсон, проект которого был забракован.
– Куда же ты поедешь, Рафф? – кричал Бинк. – Конечно в Париж, а? Представляю тебя в Париже! Пораспутничаешь всласть – сам Филип Кейн Келлог перевернется в гробу!
– Я думаю, – Эбби смотрел на Раффа с грустью, а может быть, и с гордостью, – я думаю, ты поедешь в Европу, правда?
– Не знаю, Эбби. Прежде всего я поеду в Сэгино.
Во вторник четырнадцатого июня он присоединился к своим однокурсникам, собравшимся на университетском дворе; на нем был традиционный студенческий плащ и шапочка со светло-коричневой кистью (цвет, присвоенный архитекторам). Вокруг них собирались группами студенты с кистями других цветов – зеленого, абрикосового, красного, желтого, – и это пестрое сборище вносило в пасмурное летнее утро атмосферу сдержанного веселья.
Потом они длинной, торжественной процессией продефилировали по зеленой лужайке вокруг Центральной церкви и направились к Вулси-Холлу, где состоялся выпускной акт; оттуда их курс перешел в картинную галерею, и там декан факультета изящных искусств, а также Мэтью Пирс произнесли приветственные речи, объявили имена выпускников, удостоенных отличия, и роздали им дипломы. Так Рафферти Блум, Винс Ко-ул, Эбби Остин и другие стали бакалаврами архитектуры.
Когда все окончилось, Рафф побрел к главному подъезду, выходившему на Хай-стрит, тихо радуясь и испытывая величайшее облегчение.
И все же он ощущал острую, невыразимую печаль. Стоя в одиночестве на ступенях подъезда и глядя сверху вниз на веселую, шумную толпу гордых папаш, мамаш и прочих родственников, он думал: может быть, эта тоска просто вызвана одиночеством, чувством полной отрешенности от всех, отсутствием Джулии, которая доживает последние дни, Морриса Блума, который, конечно, гордился бы сейчас больше всех отцов на свете?..
И когда из толпы, запрудившей тротуар, вдруг появилась Трой Остин, когда она кинулась к нему и, поднявшись ступенькой выше, нежно поцеловала его прямо в ямку на переносице, он был удивлен и тронут тем, что нашелся человек – пусть даже Трой Остин! – который одним только легким прикосновением вырвал его из этого тягостного одиночества...
А потом он увидел приветливо кивающего ему Эбби; Рафф сошел со ступенек, и Эбби представил его своим родителям, приехавшим на один день из Бостона, и дяде, Вернону Остину. Здесь были и Нина с матерью, и Винс Коул с сестрой Рут. Винс был в ударе, и его красивое лицо, его необыкновенное обаяние – все было сосредоточено на миссис Остин, в то время как Нина – хотя и не столь откровенно – целиком посвятила себя мистеру Остину.
Стоя со всеми этими людьми на тротуаре, направляясь вместе с ними в отель завтракать, Рафф, казалось, слился с их кружком, но на самом деле оставался в стороне; сознание одиночества и обособленности охватило его с новой силой, и, сидя за столом, покрытым белой скатертью и украшенным цветами, он вдруг поймал себя на том, что смотрит на сидящую напротив Трой. Он смотрел на нее, словно пытаясь вернуть то мимолетное чувство, которое испытал, когда она подбежала к нему, увидев его одинокую фигуру на каменном островке портика картинной галереи.
Часть II. Каркас.
11
22 июля
Тоунтон, Коннектикут
Дорогой Рафф!
Накануне великого события шлю тебе традиционный прощальный привет холостяка. Все мы до последней минуты надеялись, что ты все-таки приедешь и поможешь нам расправиться с шампанским; впрочем, я отлично понимаю, что это невозможно. Не стану говорить о том, как нас огорчило состояние твоей матери. Вполне с тобой согласен; нет никакого смысла насильно увозить ее на Восток.
Твои планы насчет того, как лучше использовать стипендию Келлога, кажутся мне ужасно заманчивыми. Я уверен, что такой маршрут никому еще не приходил в голову. Нетрудно понять, почему ты исключил Европу: человеку, который три года тянул лямку в армии, она не в новинку.
Введу тебя в курс наших дел: перед тем как окончательно перебраться в Тоунтон, я съездил домой за вещами. Потом еле-еле вырвался оттуда. Папа прямо из себя выходил, пытаясь убедить меня остаться и устроиться у какого-нибудь бостонского архитектора. Видимо, он уже и место присмотрел. Однако я устоял; мать помогла мне уговорить его, хотя ей и самой, конечно, тяжело, что я и Трой вылетели из гнезда.
До чего же нудный город! С каждым годом он становится все хуже, и многие наши знакомые уже поговаривают о том, чтобы перебраться куда-нибудь в Беверли или Конкорд. Старой гвардии приходится туго. К слову сказать, мне кажется, что, поскольку Гропиус окончательно стал во главе гарвардской архитектурной школы, старая гвардия должна с минуты на минуту ждать новых и еще более тяжелых ударов.
Кстати, о делах архитектурных: я хотел бы, чтобы ты серьезно подумал, не осесть ли тебе в Тоунтоне, когда твое паломничество по Соединенным Штатам придет к концу. По-моему, эти края скоро станут своего рода Меккой для так называемых модернистов (уф!) ; видимо, сейчас многие предпочитают работать не в Нью-Йорке, а в провинции. В окрестностях Тоунтона, Нью-Ханаана, Стэмфорда и т. д. – идет большое и интересное строительство. Правда, тут будет много конкурентов, но это, по-моему, даже хорошо. Здесь уже обосновались Марсель Брейер, Филип Джонсон, Элиот Нойз, Тони Шервуд[25] et alias[26].
Чертовски доволен (пока!), что решился переехать сюда. Не помню, говорил ли я тебе, что мой дядюшка Вернон Остин – личность довольно своеобразная. После двадцатилетней весьма доходной практики (этакие «старинные» дома сплошь в колониальном и георгианском духе, да еще школьные здания в пресловутом неоготическом стиле!) он вдруг отрекся от прошлого и ударился в современность! Конечно, растерял всех клиентов. Теперь он решил, что фирма нуждается в «переливании крови». Свежая кровь – это я. Чувствую, что будет нелегко. Впрочем, я не собираюсь браться за дело по-настоящему, пока не вернемся с Нантукета. Конечно, Нине хотелось бы провести медовый месяц в Европе, но поедем мы на Нантукет. У моих родных есть дом на побережье, только я его терпеть не могу – сплошное уродство; кроме того, там будет куча всяких олухов, которые сживут со свету. Поэтому я решил воспользоваться коттеджем в Сайзконсе-те, принадлежащим сыну компаньона моего отца. Проведем там две недели.
Ты, я думаю, слышал, что шафером будет Винс. Конечно, приедет добрая половина моей родни. Я старался устроить все потише и поскромнее, но мать Нины рьяно взялась за дело; моя мать тоже будет огорчена, если я настою на своем.
Винс и Трой так пылают, что жару хватило бы для отопления бостонской публичной библиотеки даже в феврале. Винс с азартом работает у «Гэвина и Мура». Говорит, мы и понятия не имеем, с какими тонкостями, хитросплетениями и ухищрениями приходится сталкиваться в школьном строительстве. Он прямо великолепен, правда? Порой, глядя на него, я начинаю думать, что никогда ничего не добьюсь.
Кстати, не кажется ли тебе, что мы покинули Уэйр-д-Холл миллион лет тому назад? Или это у меня одного такое чувство? Так или иначе дни славы впереди. А завтра в этот час я уже буду женат по всем правилам.
Пожалуйста, держи нас в курсе своей одиссеи. И не забудь, что мы рассчитываем к концу года лицезреть твою мужественную физиономию в наших краях.
Всего лучшего,
Эб.
Адрес (с 24 июля по 8 августа): Сайзконсет, остров Нантукет, Масс.
Р. S. Все твои книги в полной сохранности у Вернона Остина.
