Рафф немало думал о своем одиночестве, отлично понимал его причины и видел оборотную его сторону – вечное беспокойство и напряженность. Перед ним опять возник образ Мэрион Мак-Брайд: вот она здоровается с ним у лифта или сообщает, что, наверно, будет дождь, вот завтракает в «Рейсшине» с двумя суровыми архитекторша-ми, типичными обитательницами Гадвилла...

Сейчас ее, разумеется, нет дома. Субботний вечер. И все-таки надо попробовать позвонить ей еще раз. Бросив окурок в воду, он проследил за траекторией его полета, отмеченной оранжевыми искрами. На Первой авеню зашел в телефонную будку какого-то писчебумажного магазина, набрал номер Мэрион и слушал телефонные гудки в твердой уверенности, что никто ему не ответит. Поэтому, когда в трубке раздался ее голос, он онемел от удивления и благодарности.

– Хелло! Хелло! – повторяла она.

– Хелло! Это... это Рафф Блум.

– Да, я слушаю.

Он пошел напролом:

– Я знаю, уже поздно, но я тут неподалеку, и мне захотелось позвонить вам, хотя все в конторе твердят, что это пустая трата времени.

После короткого молчания она ответила:

– Я только что вернулась. Смотрела французский фильм. – Пауза. – Ну что ж, заходите, пропустим по стаканчику перед сном. Но ненадолго – я занята по горло.

Такси ему не по карману. Он стремительно зашагал по Первой авеню на север, хотя ему и дали понять, что рассчитывать не на что.

Он очень спешил, но, несмотря на это, город, в котором только что он не находил ничего чудесного, вдруг изменился и засиял в этой мгле, испещренной пятнами электрического света. Рафф словно прозрел, он почувствовал себя частью Нью-Йорка и уже с надеждой смотрел на ряды постыдно уродливых серо-каменных зданий, на окна, из которых высовывались люди, жадно вдыхая нездоровую, но такую приятную прохладу вечернего воздуха. Он смотрел и думал, что все эти кварталы, где во время пожара каждый дом превращается в предательскую западню, когда-нибудь пойдут на снос. На их месте встанут новые здания, совсем непохожие на унылые кирпичные громады, заполняющие современные поселки и городишки, где домовладельцы стараются выжать побольше дохода из каждого квадратного фута своего участка.

Рафф представлял себе чудесные сочетания изящных невысоких домов различных очертаний и окраски, расположенных на просторе, окруженных деревьями, парками.

Другого способа оздоровить городскую атмосферу он не видел. Если уж нельзя всем жить в сельской местности, если это неосуществимо или неразумно, – значит, надо создать сельскую местность здесь, в городе. («А представляете ли вы себе, сколько стоит в Нью-Йорке квадратный фут земельного участка?») Нужно сломать границы города, вырваться на вольный воздух и жить, как в давние времена, когда еще не было хапуг архитекторов и хапуг землевладельцев, которые потом ухитрились загнать жителей в свои темные коробки, начисто забыв, что налогоплательщики – тоже человеческие существа.

Вот и дом, где живет Мэрион, – безличное темно-красное здание на Первой авеню, обветшалое и замызганное. Рафф сразу отметил знакомую претензию на шик: оконные рамы оранжево-розовые, а двери черные, лакированные; тесный, как мышеловка, вестибюль оклеен черно-розовыми обоями, стойки перил блистают девственной белизной, словно свежее белье на изъеденном проказой теле.

На втором этаже у открытых дверей своей квартиры стояла Мэрион Мак-Брайд. Рафф поднимался по ступенькам и думал, что даже английская блуза, юбка из шотландки и туфли на низких каблуках не могут скрыть ее особенной, сдержанной и аристократической красоты.

– У меня нет ничего, кроме виски, – сказала она.

– Вот и чудесно. – Рафф вошел в гостиную и уселся, довольный, ликующий, полный благодарности; наедине с этой девушкой он чувствовал, что приобщается к жизни Нью-Йорка. Он огляделся: узкая комната, точно купе пульмановского вагона, радиаторы отопления, темно-серая, почти черная тахта, над ней картина позднего Мондриана; ее четкие геометрические формы выпукло и весело выделяются на стене, выкрашенной в черный и устрично-белый цвет; кофейный столик с белой мраморной доской; два березовых стула, похожие на скелеты; в простенке между окнами – чертежный стол.

– Наливайте себе, – Мэрион показала на мраморный столик с графином.

Он налил немного виски в стакан и разбавил водой, потом поднял голову и взглянул на Мэрион, которая села напротив на березовый стул. Он уже давно понял, что хочет поближе узнать ее, что его влечет к ней и человеческий интерес и мужское желание.

И еще ему хотелось пробиться сквозь эту броню равнодушия, но не сорвать ее в жестоком единоборстве, а осторожно снять и увидеть все, что под ней скрывается; обнаружить богатства, которые, по его убеждению, таятся в душе Мэрион.

Он не стал долго раздумывать.

– Скажите, Мэрион – я не буду называть вас Мак, это не идет к вам, – скажите, почему вы позволили мне прийти? Все предупреждали меня, что это безнадежное Дело, и я очень удивлен.

– А почему вы позвонили мне?

– Вероятно, потому, что ничем не отличаюсь от прочих мужчин у нас в конторе, да и где угодно. – Он отпил виски. – Впрочем, дело не только в этом. Я еще хотел понять, почему красивая девушка так старается выглядеть бесцветной и неженственной, точно какой-нибудь робот или...

– Благодарю, – прервала она его решительно, но совершенно спокойно. – Доскажете как-нибудь в другой раз. – Она закурила и взглянула на ручные часики.

Прекрасное начало Раффа было испорчено. Но все-таки он продолжал.

– Ладно, Мэрион, не буду расспрашивать вас. Думать об этом я не перестану, но...

– Можете спрашивать.

– Боюсь окончательно погубить себя в ваших глазах, – с неуверенным смешком сказал Рафф. Тем не менее он взял себя в руки. – Понимаете, меня возмущают люди, которые понапрасну упускают жизнь. Вот такие, вроде вас. Ведь вы засохнете! Что за охота умереть старой девой?

Мэрион Мак-Брайд быстро встала со стула и подошла к окну. Рафф посмотрел на ее ноги и сразу же отвернулся. Он снова отпил виски.

– Как бы вам понравилось, – голос Мэрион звучал раздраженно и воинственно, – как бы вам понравилось, если бы у вас отняли обе руки и вы больше не смогли бы держать карандаш?

– Что?!

– Как бы вам понравилось, если бы вам пришлось бросить архитектуру?

– Нелепый вопрос, Мэрион!

– Ну, так если хотите знать, вот почему я «понапрасну упускаю жизнь». Просто-напросто я хочу быть архитектором.

– Ну и будьте на здоровье!

– Я хочу быть настоящим архитектором. Со своей конторой и клиентами. Очень-очень известным архитектором. И, главное, очень хорошим. – В этих словах чувствовалась глубокая, непоколебимая уверенность в себе. – Но у меня, к несчастью, довольно привлекательная внешность, да еще вдобавок белокурые волосы. Кончится тем, что я их выкрашу. – Она помолчала. – Вам это кажется абсурдом? Нелепостью?

– Да, Мэрион.

– Моя мать училась на медицинском факультете. Она была уже интерном. И тут вышла замуж. Тоже за интерна. После этого она была счастлива, родила троих детей, а когда они выросли, стала несчастной и жалкой и разочаровалась в жизни. Отец? Ну, отец, конечно, процветает, – язвительным тоном добавила она. Знаете, сколько моих однокурсниц занимается архитектурой? Одна я. А нас было семеро. Остальные вышли замуж и всё еще строят планы, как они откроют маленькую контору – когда-нибудь, когда дети уже не будут путаться под ногами.

Рафф невольно вспомнил Трой.

– Более гнусной теории я в жизни не слышал. Серьезно, Мэрион.

– Ерунда! – воскликнула она. – Я не желаю попасться в западню. А это западня, мой друг. Хотя, быть может, и очень уютная. У меня, на беду, есть яичники, я могу зачать ребенка, понести от супруга. Если я доверюсь природе или мужчине, моя песенка спета. А я достаточно умна, мой друг, чтобы помнить об этом и не попадаться.

– Ни одной женщине-архитектору пока еще не удалось создать у нас в Америке процветающую фирму. Вот к чему сводятся ваши аргументы. – Рафф поставил стакан на стол. – Итак, вы решили постричься в монахини, запереть свою душу в монастырь, чтобы вас причислили к лику святых? Чепуха какая! Скажите мне, ради бога, Мэрион, почему дело, которое вы хотите делать, не может быть только частью вашей жизни и ваших чувств?