Появившийся вскоре Тёма тоже признал ситуацию, как стабильную, и предложил ехать на дачу одному, а со зверинцем он управится и сам. Но это было недальновидное решение. Выращивать Киру следовало на природе. Там у неё появится возможность освоиться, научиться летать, добывать пищу и вернуться в дикую среду. Кто знает, вдруг она потом прибьётся к вороньей стае? А пока Кира активно продолжала насыщаться, попутно заглядывая во все углы.

На даче я быстро сколотил для Киры жилище. Это был вместительный загон из проволочной сетки, внутрь которого я поместил домик поменьше, на случай непогоды. Выход из клетки в сад я мог, при желании, осталять свободным, чтобы помочь Кире в акклиматизации. Но сохранялась возможность отгородить её от местных котов. Потом, правда, выяснилось, что котов она не боялась, но и не обижала, а позже, когда уже научилась летать, подружилась даже с соседским псом, который специально протискивался под забором, чтобы поиграть с Кирой. Посторонние люди тоже не вызывали у Киры страха. Еду, однако, она выпрашивала только у меня, настойчиво преследуя по тропинкам и широко разинув клюв.

Однажды ко мне заглянул сосед, я собирался поделиться с ним своими саженцами. Он присел на корточки около грядки и осторожно окапывал приглянувшийся ему куст. В это время на грядке объявилась Кира и попыталась проконтролировать, что там происходит. Всё, что находилось на её территории, Кира воспринимала, как подвластное ей. Сосед, до того ничего не знавший о Кире, от неожиданности встрепенулся, но, слава богу, обошлось без инфаркта.

Созревала Кира довольно быстро, как по габаритам, так и по умениям. Крылья её окрепли, она могла уже пролететь несколько метров, но, даже немного летая, она предпочитала ходить, до тех пор, пока не набралась опыта. Теперь ей удавалось взлетать на моё плечо и так, в полном комфорте, путешествовать по саду. Выпрашивать еду на плече тоже было намного удобнее. Она поворачивалась к моему уху и громко требовала угощения. Вряд ли она осознавала, что я слышу ухом и что именно туда нужно отправлять свои домогательства, но когда она садилась на плечо и поворачивала клюв ко мне, выглядело это как осмысленное действие. На плечо садилась она иногда и к гостям, но на чужом плече не попрошайничала.

Вскоре Кира разыскала весьма привлекательный объект – двухсотлитровую бочку с водой для полива. Она взлетала на край и с удовольствием плескалась в жаркие дни. Летала она уже вполне прилично, но территорию не покидала. Не забывала она и о своем личном домике, там она могла отдохнуть в одиночестве.

Потом Кира научилась самостоятельно клевать корм. Можно было насыпать ей угощение в кормушку, но надобность в этом вскоре пропала сама по себе. Кира внезапно обнаружила вокруг много прекрасной еды – кузнечиков, жуков, гусениц, червей. Любила Кира и ягоды, в особенности, красную смородину. Когда я собирал урожай, она сидела на моем плече и усердно мне помогала. А как-то Кира схватила лягушку, и эта лягушка закричала, как ребенок. Я до сих пор не могу забыть этот мучительный вопль.

Между тем, бесстрашие Киры всё-таки имело границы. На стене дома, под крышей, обнаружилось осиное гнездо. Я решил избавиться от неприятного соседства и сбил его длинным шестом. Гнездо состояло из двух этажей-пластин. Каждая из пластин содержала несколько десятков отверстий, в которых созревало осиное потомство. На верхнем этаже жили, похожие на гусениц, сантиметровые личинки, а на нижнем – почти взрослые, по внешнему виду, осы, которые пока не дозрели до полета. Гнездо это я, по доброте душевной, отдал Кире, и она с удовольствием проглотила личинок, всех до одной. Потом личинки кончились, и дошла очередь до юных ос. Не знаю, умели они жалить или ещё нет, но Кира решила не рисковать и ни одну из них не тронула. А ведь до того никого из этих злюк она в своей короткой жизни не встречала. Это напомнило мне, как она, совсем еще младенцем, опасалась свалиться со стола. Некоторые знания сидят в нас от предков. Когда, к примеру, по телу человеческого детеныша проскользнет что-нибудь длинное и гибкое, скажем, поясок материнского халата, малыш в ужасе вздрагивает, как будто кто-то, заботливый, заранее вложил в него страх перед ползучими тварями.

Как-то к нам в гости пожаловала сорока, ей что-то понадобилось в нашей компостной куче. Кира ею сразу же заинтересовалась. Она мгновенно подлетела и предложила ей любовь и дружбу. Конечно, я не понимаю по-вороньи и по-сорочьи не понимаю тоже, но сцена была очень выразительна. Кира не каркала, а ворковала, заглядывала сороке в глаза, показывала, какие у неё чудесные крылья. Сорока не проявила ответного интереса. Так, буркнула что-то скандальным криком, потом взлетела и села на провод высоковольтной передачи, за границей нашего участка. Кира никогда прежде так высоко не забиралась. Тем не менее, она поднялась, с некоторым напряжением, села на провод рядом с сорокой и попыталась объясниться с ней и там. Сорока взмахнула крыльями и улетела насовсем, а Кира вернулась, забралась мне на плечо и долго жаловалась на суровую жизнь.

Потом она спряталась в своем домике и не выходила до вечера. Так она узнала, что далеко не всякий тебе приятель, даже если он тебе не пища, ты ему тоже и вы друг другу совсем не мешаете. Иногда чужие – уже немного враги.

Через месяц, когда наступила осень, Кира встретила постороннюю ворону, и они улетели вместе. На следующее лето она пару раз подлетала, каркала сверху, делала круг, но на плечо больше не садилась. Однажды она искупалась в бочке и оставила на память своё перо.

В гости к родителям Серёжи часто заходил седой, согнутый врач, Арнольд Моисеевич. Кряхтя, садился он у буржуйки, это было послевоенное время, гладил Серёжу по голове и тот запомнил, как у него дрожали пальцы. Между тем, ему тогда едва ли было за сорок. Ему недавно разрешили переселиться, он и его сын Яша долго ехали на поезде, а потом сняли комнату в серёжином подъезде. Ни Серёжу, ни папу, ни маму он не лечил, да они никогда и не болели. Просто ему нравился папа, и они обычно обсуждали что-то непонятное. Мама предупредила Серёжу, что если он любит папу и не хочет, чтобы папу у них забрали, никому не следует передавать, о чем они там говорят, даже друзьям. А что он мог передать? Серёжа прислушивался изо всех сил, но ничего не понимал, как ни старался.

Яша всегда был занят и редко гулял во дворе, но иногда приходил вместе с отцом, и Сережа ждал его, потому что они любили говорить о звёздах и галактиках. Всё это ярко сверкало вечерами на тёмном фоне, фонари тогда не горели и не мешали наблюдать за небесными чудесами, не то, что сейчас. Серёжа о звёздах и планетах узнавал от папы, а Яша умел читать себе сам. Они уже знали, что все эти небесные объекты находятся страшно далеко, дальше Солнца, что они на самом деле огромные, и понимали, что им не дожить до полетов человека хотя бы на Луну, а ведь она совсем рядом, можно разглядеть моря и океаны. Яша говорил, что им следовало бы родиться лет через 100, но ничего уже не поделаешь. Хотя Яша был на год старше и уже ходил в школу, Серёжа мог бы легко побить его одной левой, если бы вдруг захотел, так он был слаб и заморен. В школе его взяли сразу во второй класс, потому что он умел рисовать. А ещё он играл на пианино и красиво пел. Серёже Яшины песни нравились, даже когда он пел по-польски.

– Арнольд Моисеевич, – говорила мама, – почему вы не купите Яше пианино? В слякоть и в жару ребенок должен тащиться на тот край города, чтобы размять пальцы у каких-то знакомых. Для кого вам копить деньги?

– Ну вот, теперь и вы о моих деньгах, – обижался Арнольд Моисеевич. – Это хозяйка наша думает, что у меня миллионы. Всем жалуется, что я лечу её бесплатно, потому что от денег меня уже тошнит. Посудите сами, разве я могу позволить себе даже старенькое пианино? А вдруг война, на нас опять кто-нибудь нападёт и что делать? Снова всё бросить и ехать голым? Нет, есть у нас кровати, табуретки, почти новый стол, несколько хороших книг. Нам с Яном на кусок хлеба хватает, а там видно будет. – Он всегда называл Яшу Яном.