— Во-первых, великолепный хозяйственник, — загибал пальцы Вячеслав Михайлович, расхваливая Ивана Григорьевича Сталину. — Во-вторых, нравственно безупречен во всех отношениях, ни копейки не украдет. В-третьих, всегда элегантен, подтянут. Простой деревенский парень, а повадки, не побоюсь этого слова, аристократические. В-четвертых, книголюб и великолепно разбирается во всех видах искусства — от живописи и театра до кинематографа. Эрудит. В-пятых, что тоже немаловажно, фамилия. Почти Большевиков.

— Да, это тебе не Шумяцкий и не Дукельский, — согласился Сталин. — Но у меня вопрос: отчего же вы готовы расстаться с таким управляющим делами Совнаркома и отдать его в кино?

— Мне, конечно, жаль будет с ним расстаться, но у меня есть на замену Хломов, он станет управделами не хуже Большакова, не имея других качеств Ивана Григорьевича, которые как раз нужны нам в киноотрасли. Большаков — высококультурен и представителен, а это очень важно для общения как с нашими деятелями культуры, так и с иностранцами. Кстати, знает языки — английский в совершенстве и чуть похуже немецкий и французский.

Молотов умолчал еще об одной причине: рослому, элегантному и обаятельному Большакову симпатизировала жена Вячеслава Михайловича, Полина Семеновна Жемчужина, и даже снабжала его «Шипром» особой категории, а не тем, что поступал в широкую продажу, ведь одно время она была директором московской парфюмерной фабрики «Новая заря» и потом продолжала эту фабрику курировать.

Вячеслав Михайлович был спокоен в отношении как нравственных качеств идеального семьянина Большакова, так и верности Полины Семеновны, но все-таки решил удалить любимчика супруги от своего семейного удельного княжества. Жену Молотов любил самозабвенно!

Разговор Сталина с Молотовым о Большакове состоялся в кулуарах съезда партии сразу после доклада председателя Совнаркома, в котором он коснулся и проблем кино, пообещал способствовать шестикратному увеличению количества кинотеатров и окончательному вытеснению немого кино звуковым.

— Прихватите вашего хваленого сегодня в Зимний сад, — приказал главный зритель и ночью, после того как Дукельский показал в Кремлевском кинотеатре «Девушку с характером», спросил:

— Ну, а каково мнение управляющего делами Совнаркома?

И Большаков, полностью соответствовавший тому образу, что описал его непосредственный начальник, спокойно дал свою оценку:

— Забавно, порой смешно, не знаю, правда, насколько эта фильма агитирует ехать на Дальний Восток, но кто-то из зрителей, возможно, и загорится.

— А какие недочеты увидели? Ошибки?

— Туфли на каблучках надела, а застежки не застегнула. Про толстяка в вагоне-ресторане говорят, что он уже седьмую бутылку пива заказал, а на столе у него десять пустых бутылок. Двадцать пять рублей штрафа человек одной бумажкой платит. План Москвы не могли уж, что ли, настоящий повесить? А то написано: «План Москвы», а на карте какая-то разделка свиной туши вместо плана.

— Что ж, я полностью согласен с вашим мнением, — сказал главный зритель благосклонно. — И вы, гляжу, очень приметливый. Вам бы сыщиком служить.

Конечно же, Иван Григорьевич сразу смекнул, что не зря его пригласили на кинопросмотр высшего уровня. Опытнейший карьерист, он старался много знать о всевозможных кадровых погодных явлениях, куда и откуда дуют ветры, где грянут заморозки, а где жара. Знал и о том, что Дукельским уже сильно недовольны и бывшего ежовского прихвостня вот-вот арестуют. Но что на это место метят его, Большаков не догадывался до того самого момента, пока Молотов не сказал:

— Ваня, тебя Хозяин сегодня приглашает в Кремль кино смотреть.

Тут уж ему сразу стало все ясно, и рутинная работа в Управлении делами Совнаркома вдруг оказалась где-то далеко под ногами, потому что сам он уже мысленно воспарил над нею в заоблачные дали манящего мира кино. В том, что он способен сразу понравиться Хозяину, Иван Григорьевич не сомневался. Если ты нравишься женщинам, нетрудно понравиться и власть имущим. Только надо оказаться в нужное время в нужном месте и сразу попасть в нужную мишень.

После «Девушки с характером» Сталин попросил что-нибудь новенькое американское, но не тяжелое, а легонькое, для расслабления после трудных съездовских будней, и Дукельский в своей манере задолдонил:

— Легонькое. Да, то есть, есть. Но не думаю. Хотелось бы. Хочу сразу предупредить. Фильм «Большой вальс». Но чрезмерно легкомысленно. Я бы сказал: пустяк. Глупейшая фильма. Но получила премию Оскар. Месяц назад. В США. Глупейшая. Но, как видите, таковы их нравы.

— Кончайте бубнить, давайте ваш «Большой вальс», — оборвал бормотание Дукельского главный зритель. — Только у вас опять киномеханик не справляется с аппаратурой. Как бишь его? Старокошкин? Биндюлевич?

— Биндюлевича мы отстранили. Но не арестовали. И не расстреляли. Все в соответствии с вашими указаниями. Он даже теперь работает в кинотеатре «Родина». И вполне справляется. Не расстрелян никоим образом.

— Что-то они все у вас где-то справляются, только не в нашем кинозале! Как фамилия теперешнего?

— Деньжищев.

— Этакую фамилию хорошо дать банкиру. Банк «Деньжищев и сыновья». Скажите Деньжищеву, чтобы хорошо показывал.

И, покуда Семен Семенович ходил в будку, Сталин дружелюбно поведал Большакову:

— Представляете? Постоянно что-то ломается во время показов. Может, это призрак бывшего садовника императорского Зимнего сада недоволен и пакостит? Как вы думаете?

— Призраки, они такие, — обтекаемо ответил управделами Совнаркома.

— Вот у нас в Гори был случай, — продолжил Иосиф Виссарионович, и Иван Григорьевич с удовольствием отметил, что уже пришелся ко двору. — Девушка по имени Гела влюбилась в парня по имени Ладо, а он предпочел другую девушку — Нино. Гела от горя бросилась со скалы, ее похоронили. Но на свадьбе многие видели ее призрак, а главное — вся еда оказалась горькой, будто желчь добавили, а вино превратилось в уксус. Это мне покойная мама рассказывала. Что скажете?

— Мамам надо верить, даже если они рассказывают небылицы, — с обаятельной улыбкой ответил Иван Григорьевич. Тут вернулся Дукельский, и начался показ картины Жюльена Дювивье, французского кинорежиссера, всего на один год залетевшего в Голливуд, чтобы снять эту ленту. Сталин сидел на своем законном месте в центре первого ряда, справа от него — дочь Света, слева — Ворошилов, во втором ряду прямо за спиной у Хозяина устроился Молотов, слева от Молотова — Дукельский, а Большаков сидел справа, весьма удобное расположение: он видел ухо и щеку вождя, а когда Сталин поворачивался в его сторону, глаза главного зрителя посверкивали в темноте, и Иван Григорьевич мгновенно определял эмоцию и угадывал, какую бросить реплику. А Сталин именно вправо постоянно поворачивал голову — к тринадцатилетней дочурке или к Большакову. Дочка была слегка сонная, то и дело зевала, но продолжала смотреть и даже болтать ногами, иногда смеялась, иногда фыркала. «Девушку с характером» в целом одобрила, а теперь и вовсе смотрела на экран, как завороженная. Подыграть эмоциям отца и дочки — и успех, Ванюша, у тебя в кармане!

— Штраус, работающий в банке, но вместо финансового отчета пишущий ноты вальса. Хорошее введение зрителя в образ главного героя, — сказал Большаков Молотову, чтобы слышал и Сталин.

Уволенный Штраус мелом рисует на вывеске коммерческого банка скрипичный ключ.

— Молодец! — усмехнулась Светлана.

Штраус весело объявляет своей невесте Польди, что отныне он будет заниматься тем, чем хочет, не служить в унылом банке, а писать музыку. Это ли не знак, что отныне Большаков не будет служить в унылом Управлении делами Совнаркома, а станет заведовать киноискусством?

— Как эта Польди его называет? Джани? — спросил Сталин, оборачиваясь налево и потом направо. Закадровый перевод, явно сделанный наспех, не везде отличался внятностью.

— Черт ее знает, — пожал плечами Дукельский.

— Я тоже не знаю, — отозвался Молотов, будто был чертом.