— В кинематографической отрасли за последний год наведен полный порядок, отрасль на подъеме. Нам ни к чему гнаться за Голливудом в количестве картин. У них там на тысячу лент одна хорошая, а остальные сплошная пошлость. Мы их победим не количеством, а качеством. А для этого нам не нужен гигантский Киногород, наши киностудии вполне могут справиться. Президиум Верховного Совета издал указ о награждении председателя Комитета по делам кинематографии Дукельского Семена Семеновича орденом Ленина.
Но во время просмотра фильмов «Ленин в 1918 году» и «Щорс», устроенного для делегатов съезда партии в «Ударнике», Иосиф Виссарионович охотно позубоскалил в адрес Семена Семеновича с Роммом, отвел режиссера в сторонку и сказал:
— Хорошая у вас фильма получилась, и спасибо, что все мои замечания учли. А то я боялся, что Дукельский как-нибудь превратно их передаст.
— Он их мне очень смешно передал, товарищ Сталин, — засмеялся Ромм, счастливый, обласканный.
— Ну-ка, ну-ка, — стал его подзадоривать главный зритель. — Расскажите, у вас удивительно точно получается изобразить Дукельского.
— Да что там Дукельского, товарищ Сталин, если я в Госкиношколе, учась в мастерской у Кулешова, даже императрицу Александру Федоровну весьма комично изображал.
И Ромм стал рассказывать, как этот котеночек вызвал его и композитора Анатолия Александрова к себе, подвел их к роялю: «Вы композитор?» — «Да, я композитор». — «Так, композитор, Александров. Так. Но не тот». — «Как — не тот?» — «Не хор». — «Нет, не хор». — «Так, скажите мне, товарищ композитор не хор, когда было освобождено Приморье нашими доблестными советскими войсками?» — «В двадцать втором году». — «Да, в двадцать втором году. А Ленин у вас в каком году?» — «Какой Ленин?» — «К которому музыку вы писали». — «В восемнадцатом». — «Почему же вы песню эту вставили?» — «Куда?» — «В увертюру». — «А там нету этой песни». — «Играйте». — «Кого?» — «Увертюру». Александров стал играть. Дукельский пальцем тычет: «Во!» — «Что?» — «Так песня — „По долинам и по взгорьям“». — «Да нет ее тут». — «Как же нет, я ж слышу». — «Да нет ее, Семен Семенович». — «Так. А почему у вас белые отступают под польку?» — «Как — под польку?» — «А красные наступают под марш. Полька». — «Да не полька это». — «Ну, вальс». — «Но, простите, полька на два счета, вальс на три счета. А это на четыре счета». — «Играйте. Вот видите, это вальс». — «Да марш это!» — «Вы консерваторию окончили?» — «Я вообще-то профессор консерватории». — «Ну, это да, это бывает. А? Окончили?» — «Окончил, с золотой медалью». — «Так. Окончили консерваторию… Профессор… Так. Кто Вагнера написал, знаете?» — «Вагнер». — «Я сам знаю, что Вагнер, а про полет валькирий?» — «Вагнер». — «Вагнер. Да, Вагнер. Ну-ка, сыграйте». — «Чего?» — «Как валькирии летят, вот когда эти девицы по воздуху летят, вот это сыграйте». Александров играет. «Во!» — говорит Дукельский. «Что — во?» — «Товарищ Сталин сказал, что вот эту музыку надо писать к этой картине». — «Так она же написана!» — «А вы еще раз ее напишите». — «Ну как же я могу ее еще раз написать? Она же написана». — «Не можете? Второй раз не можете?» — «Да нет, Семен Семенович, второй раз, простите, не могу». — «Ага, второй раз не можете. Ну что ж. Так вы профессор?» — «Да». — «Ну, вы свободны. Товарищ режиссер, пройдите ко мне в кабинет». Ромм прошел к нему. «Этот котеночек не годится. Тоже мне, композитор! Профессор. Понимаете, он украсть не может, ну и написать, как этот, как Вагнер, не может. А надо, чтобы было как Вагнер. У нас есть такие, чтобы могли написать, как Вагнер?» — «Таких, пожалуй, нету. Как Вагнер, таких нету». — «Тогда возьмите такого, который может украсть. Украсть, понимаете, и так сделать, чтобы вроде было как Вагнер и не как Вагнер. Вот. И срок вам три дня. Это приказ». — «Чей?» — «Мой. Мой, мой, всегда мой. Всегда будет мой приказ, понимаете, мой. А выполнить надо. И можете никому не писать. Вот вы писали насчет „Дамы пик“ жалобу вместе со всеми. Кому писали? Молотову, Сталину. А где жалоба? У меня. Вот, напишете — опять будет у меня. А почему, не скажу. Приказ мой, выполнить придется. Вот так. Берите, который украсть сможет. Понятно? Все, идите. Я вам снижаться не позволю. Вот вверх, все выше, выше и выше. И вы запомнили тот разговор, что я у вас, сколько я у вас сидеть буду, помните?» — «Помню». — «Двадцать лет». — «Помню!» — «Вот так. Все. Можете идти. Идти можете».
Ромм рассказывал, безукоризненно и очень смешно изображая Семена Семеновича, Сталин помирал со смеху, и, видя это, к ним подошли Ворошилов, Молотов и Берия, тоже стали смеяться. Подозвали к себе проходивших как бы невзначай мимо Орлову и Александрова, и те подключились к электричеству смеха.
— Вот про кого надо, чтобы Александров кинокомедию снял, — сказал Молотов, когда Ромм закончил рассказ.
— Редкостный болван, — согласился Сталин. — Вы, товарищи киноделы, еще не знаете, какую он нам зимой записку подал на ста страницах. Но вам о ней лучше и не знать. Спокойнее спать будете. Ну, ничего, скоро мы его сменим, я уже приглядел хорошего человечка. Так что, товарищ Александров, готовы снимать кинокартину «Этот котеночек»? Про Дукельского. Вот вам сюжет: Бывалова перевели руководить киноотраслью.
— Блестящая идея! — загорелся Александров.
— А вон, кстати, и сам Бывалов, — заметил Сталин Ильинского. Тот, подслеповато приглядываясь к компании, в которой узнал пока только Орлову и Александрова, стал приближаться:
— А, ребята, вот вы где. Батюшки, да с вами товарищ Ворошилов! Постойте, постойте, а это… Товарищ Сталин!
Заряженные от Ромма смехом, все снова разразились громким хохотом.
— Товарищ Сталин, очки где-то посеял, — оправдывался Игорь Владимирович. — Не сразу вас распознал.
— Ничего, товарищ Бывалов, вы бюрократ, я тоже бюрократ, мы, бюрократы, всегда поймем друг друга, — весело ответил Сталин. — Семь раз «Волгу-Волгу» смотрел. Все ваши реплики наизусть знаю. «Владея музыкальной культурой и лично зная Шульберта». Или: «Какое там может быть несчастье, ежели я здесь?» Водителю теперь говорю: «Алло! Гараж? Заложите кобылу!» А это вообще шедевр: «Заберите у товарищей брак и выдайте им новый». Ну, а когда приходится рассердиться, сразу вспоминается: «До смешного доходит! Просто хочется рвать и метать! Рвать и метать!»
Глава шестнадцатая. Большой вальс Большакова
Новые герои иной раз появляются незаметно и невзначай, и думаешь: ненадолго. Выглядят они не так выразительно, как предыдущие, и кажутся временными, а потом получается, что с ними идти до самого конца.
Иван Григорьевич Большаков не имел сходства с Чарли Чаплином, как Шумяцкий, и если бы его задействовал Голливуд, то, наверное, в амплуа элегантного и подтянутого гангстера. Не был он похож и на бритоголовое чудище в круглых очках, как Дукельский, и, в отличие от Семена Семеновича, он не производил карикатурно-жутковатое впечатление кого-то вроде графа Орлока из «Носферату» Фридриха Мурнау.
Не носил он кителей и френчей, а также сапог — в отличие от многих тогдашних деятелей, начиная с самого Сталина, — а ходил в хороших деловых костюмах, двубортных и однобортных, легких или твидовых, темно-серых, синих, светло-серых, в зависимости от времени года. Под костюм — обязательно идеально выстиранная и выглаженная белоснежная сорочка и аккуратно свисавший из-под ее воротника галстук, повторявшийся не чаще одного раза в месяц.
К этому стоит добавить тонкий аромат одеколона «Шипр», ясные светлые глаза, опрятно зачесанные волосы и слегка ироничное и в целом довольное жизнью выражение лица. Именно такое, какие нравились Сталину при первой встрече, а ни в коем случае не заискивающее, не виноватое, не униженное, не наглое, не суровое, не ошарашенное.
Родился Иван Григорьевич осенью 1902 года на берегах задумчивой речки Упы, в деревне Московская Слобода, что в пятидесяти верстах от Тулы. Четырнадцатилетним пареньком отправился работать на знаменитый Тульский оружейный завод. После революции — в Москву на рабфак при высшем техническом училище, бывшем Императорском, потом окончил Московский институт народного хозяйства имени Плеханова. И так постепенненько, незаметненько пошел в гору: инструктор райкома профсоюзов, ответственный секретарь Центрального бюро пролетарского студенчества, слушатель Экономического института красной профессуры. Попал в Управление делами Совнаркома, там его хозяйственную жилку высоко оценил Молотов и сделал Большакова главой этого ведомства.
