И даже дети, Василий и Сетанка, после нескольких сеансов в Кремлевском кинотеатре, познакомившись с Дукельским, тоже стали его так называть:
— Когда нам этот котеночек новое кино привезет?
Глава четырнадцатая. Вставайте, люди русские!
Дукельский, привозя новые фильмы, предварительно скептически о них отзывался, таким образом подстраховываясь, — если Хозяину не понравится, можно сказать: «Я изначально придерживался подобного мнения», а если понравится, просто пожать плечами: «Ну что ж, я рад, что ошибался». Привез фильм-сказку «По щучьему велению», первую самостоятельную работу режиссера Роу, сына ирландца и гречанки:
— Не знаю, как вам покажется, но, по-моему, сплошная дурь. Скоморошество. Зачем оно нам?
Но Хозяин посмотрел вместе с детьми, они смеялись, и он, глядя на них, тоже.
Василию исполнилось семнадцать, всей душой он стремился в авиацию, и его больше не звали Васькой Красным, хотя он уже начал потихоньку закладывать за воротник и нередко бывал с лица красный.
А двенадцатилетняя Сетанка изо всех сил пыталась доказать, что она уже не ребенок, даже стала влюбляться в юношей, но на самом деле в ту пору была влюблена лишь в одного человека — своего отца. Он работал в Кремле, жил и работал на Ближней даче, но ежедневно приходил домой обедать с детьми, обычно с кем-то из ближнего круга, и Сетанке больше всего нравился веселый дядя Серго Орджоникидзе; когда он входил, казалось, что в дом ворвался водопад — шумный, громогласный. И как-то странно, что этот полный жизни человек в пятьдесят лет умер от сердечного приступа. Еще один удар по отцу после Сергеева, мамы и Кирова. Удивительное дело, у всех четверых, кого он так любил и кого потерял, среди имен были Сергеи: отец Томика — Федор Сергеев, мама — Надежда Сергеевна, Киров — Сергей Миронович, Орджоникидзе — Григорий Константинович, но все его знали только под партийной кличкой Серго, почти все даже думали, что это его родное имя.
Сетанку отец любил больше Васи и Томика, однажды сказал ей: «Я все готов перетерпеть, лишь бы ты у меня была. Ты так похожа на свою маму!»
Первым от их троицы откололся Томик: окончил артшколу, послужил в армии и перекочевал в Ленинградское артиллерийское училище. Следующим, уже осенью, готовился упорхнуть из гнезда Вася.
Приходя домой обедать часов в шесть или семь вечера, отец, прежде чем снять пальто, подходил к ее комнате и звал:
— Хозяйка!
Она бросала уроки и бежала к нему, висла на нем, покуда он снимал пальто и вешал его в прихожей. Они вдвоем или с кем-то из ближнего круга шли в столовую, главным украшением которой служил большой портрет мамы, сделанный по фотографии. Сетанка усаживалась справа от отца, а слева садился Вася, который обычно не спешил присоединиться. Обед продолжался часа два — с разговорами, обсуждением насущных дел, и Сетанка любила это слушать. Потом ее отправляли доделывать уроки и спать, а уезжая к себе на Ближнюю дачу, отец непременно заходил в ее комнату, чтобы поцеловать на прощание.
Вася театры не любил, только кино, а Сетанку отец часто стал брать с собой и во МХАТ, и в Малый, и в Большой, и в Вахтанговский — «Горячее сердце», «Любовь Яровая», «Дни Турбиных», «Мещане», «Борис Годунов», «Садко», «Иван Сусанин», «Сказка о царе Салтане», «Лебединое озеро»… Сетанку сажали в первом ряду в ложе, а сам главный театрал страны усаживался в уголке, чтобы его не видели из зала.
И все же походы в Зимний сад она любила больше, тут и Вася подключался. Если шли в кино, сон отменялся, потому что сеансы обычно начинались в десять вечера, а заканчивались после полуночи. Гувернантка Лидия Григорьевна сердилась, Сетанка умоляла, и отец со смехом говаривал: «Ну, веди нас, хозяйка, веди, а то мы без руководителя в этих кремлевских коридорах заблудимся». Так Сетанка и Вася вместе с отцом и его ближним кругом смотрели «Чапаева», «Юность Максима» и «Возвращение Максима», «Цирк», «Нового Гулливера» и многие другие фильмы.
Сначала их показывал Шумяцкий, смешной, суетливый, хороший, а потом — Дукельский, угловатый, недобрый, жутковатый. И сама жизнь в стране стала казаться такой же, хотя Сетанка не знала про аресты и расстрелы, но кое-что до нее доносилось, да и в самом воздухе витало нечто зловещее.
Кино больше всего объединяло их — отца, Васю и Сетанку. Несколько раз отец пытался брать дочку к себе на Ближнюю дачу в Волынское, но распорядок дня у них не совпадал. Отец вставал поздно, завтракал в два часа дня, ужинал в семь, потом засиживался до рассвета, и лишь совместные прогулки по лесу скрашивали волынское житье-бытье. Она разбиралась, где какая трава, какой цветок, какая птица поет, и он любил ее спрашивать, а она любила отвечать. В остальное время он занимался своими бесчисленными делами, а она скучала и однажды сердито спросила:
— Может, меня Палосич домой отвезет? А то мне скучно.
А он рассердился:
— Катись!
Она уехала, и он долго не звонил, не общался, и лишь когда она сама позвонила и попросила прощения, смягчился:
— Уехала, оставила меня, старика. Скучно ей!
И они все вместе поехали тогда в Зубалово, бродили по лесу, жарили шашлык, приехало много народу, пили легкое грузинское винцо, даже Сетанке давали, а Васька вообще нахлестался, его ругали, но беззлобно, отец называл его «товарищ Всталин» и на вопросы почему отвечал: «Он сам знает», но потом все же решился позабавить всех рассказом:
— В марте взял его к себе сюда, всю ночь работал, заработался аж до рассвета. Перед сном решил прогуляться, прохожу у него под окнами, а там на сугробе желтыми чернилами выведена подпись, да такая четкая: «ВСталин». Это ему среди ночи лень было до туалета добежать. И он из окна поставил на сугробе свою резолюцию.
Все от души хохотали, а Вася нисколько не смущался:
— Ну и подумаешь! Делов-то!
Веселье кончилось, когда живущая в Зубалово родня затеяла очередную склоку и отец быстренько собрался и уехал.
Летом он поехал в Сочи один, а Сетанку отправили в Мухалатку, и он писал ей туда самые задушевные письма: «Здравствуй, моя воробушка!»; «Здравствуй, моя дорогая Сетаночка!»; «Хозяюшка! Получил твое письмо и открытку»; «Посылаю тебе гранатовые яблоки и мандарины»; «Ну, всего хорошего, моя хозяюшка. Целую тебя крепко. Твой папочка». Или очень смешно подписывался: «Секретаришка Сетанки-хозяйки бедняк И. Сталин». Это он тогда выдумал такую игру, будто она его хозяйка, а он ее секретарь. И она писала ему приказы: «Тов. И. В. Сталину, секретарю. 1. Приказываю сегодня взять меня с собой в кино и заказать кроме „Чапаева“ еще и какую-нибудь американскую комедию». Подпись, печать. Или: «Приказываю тебе позволить мне поехать в Зубалово». Или: «Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу. Сетанка-хозяйка». Он подписывался под приказами: «Согласен», «Слушаюсь», «Будет исполнено», «Покоряюсь».
В приказном порядке она добилась и разрешения вместе посмотреть новый фильм Эйзенштейна. Он не хотел, и она уже понимала почему. Эйзенштейна отец не любил и готовился увидеть новую фильму, которая ему опять не понравится, а значит, придется ругать ее при Сетанке. Но картину очень хотел посмотреть Вася:
— Ты чо, там как наши немцев били в Ледовом побоище!
И он уговорил ее написать отцу приказ: «Тов. И. В. Сталин! Требую под страхом исключения Вас из партии взять меня и Василия на просмотр ленты про Александра Невского. Строгая хозяйка». «Вынужден подчиниться. Секретарь № 1», — был ответ.
Сам факт, что просмотр назначили на седьмое ноября, говорил о важности ленты. Вася, подслушав разговоры, сказал:
— Судьба Эйзенштейна будет решаться.
Как водится, в семь часов собрались обедать и отмечать годовщину революции в кремлевской квартире — Сталин, Вася, Сетанка, Ворошилов, Молотов с женой Полиной Семеновной, у которой, оказывается, настоящее имя Перл Соломоновна. Был и Каганович со своей женой Марией Марковной, чья девичья фамилия Приворотская, а Сетанка долгое время думала: Криворотская.
