Оказалось, ванна отличное место для размышлений. В ней всегда отлично игралось — лежишь себе совсем один, и даже Трейси не вломится и не помешает, и Терри обычно брал с собой пластмассовых солдатиков; они ныряли с края ванны или плыли на пенном плоту к низвергавшемуся из холодного крана грозному водопаду. Но сегодня вечером он просто лежал и, расслабив вздрагивающие руки и ноги, впитывал блаженство теплой ванны. Отсюда все почему-то виделось не таким уж страшным. Как чудеса акустики придают уверенности человеку, лишенному слуха, и он воображает себя певцом, так пар и вода, ласково обволакивая Терри, возвращали его измученной душе мужество и ощущение защищенности.

Никто не мешал, только раз заглянула мама, хотела убедиться, что он в порядке. На голове у него она заметила ссадину, с которой дождь смыл кровь, да еще царапину на руке, но Терри сказал, это он налетел на дерево, когда в сумерках бежал домой, и она благоразумно не стала больше ни о чем допытываться, только пообещала принести вазелин. И опять воцарились мир и покой.

Он перебирал в уме события последних нескольких часов: ссора с Трейси, отчего все и началось; неприятный разговор с мамой и обида, что с ним обращаются так, будто он совсем еще сосунок; ужас на пустоши; погоня; старый дом у доков; весь этот чудовищный, незабываемый налет на школу и как они ворвались в кабинет мистера Маршалла; и, наконец, бегство и старик Джарвиз, топающий за ним через стоянку для учительских машин. Дома, в тепле ванны, все это казалось диким, невероятным, будто примерещилось в бреду, но вот царапины и ссадины самые настоящие, и в памяти накрепко застряло уродливое, перекошенное лицо. Лес.

Долго, долго он лежал и думал о Лесе. Вода остыла, уже пробирала дрожь, но Терри все лежал и слушал тонкий безжалостный голос, видел злой рот и прищуренные глаза парня с ножом. «Чушка» — это поначалу, когда Лес хотел его запугать; потом «Терри», когда Мик начал задираться, а Терри, наоборот, помогал; и потом «Терик», такое дружеское, когда за ними обоими гнался сторож. Стоп, вот это самое непонятное. Почему? Почему «Терик»? Настойчивая, неотвязная мысль. Почему Лес вдруг заговорил по-дружески? Почему пришел на выручку, когда преспокойно, не рискуя, мог удрать? Может, он просто страховался, в конечном счете спасал собственную шкуру? Да нет, не было в этом нужды: он мог удрать, прихватив транзисторы, и еще неизвестно, кому из них потом бы поверили.

Терри поддел пальцем ноги цепочку пробки в ванне. Сколько ни ломай голову, ответа нет. Одно только он знал, когда собрался вылезть из ванны: на душе полегчало, теперь он, пожалуй, верит, что все обойдется. И еще — ноги, похоже, достают теперь в ванне чуть дальше, чем прежде.

Как- то странно было у них в доме в этот вечер. Джок Хармер, казалось, сердился на всех больше, чем на Терри. К великому своему удивлению, Терри без помех преподнес историю, которую придумал в свое оправдание, никто его не перебивал, только потом отец сказал наставительно: «Ты огорчил маму, Терри, и мы оба переволновались, больше никогда так не поступай», вот и все. Но с Глэдис Джек был хмур и молчалив, как бывало всегда, когда ему казалось, он поставил себя перед людьми в глупое положение, и его совсем разобрала досада, когда начались телефонные звонки и Глэдис пришлось объяснять родным, что все обошлось и они могут не беспокоиться.

Первой позвонила бабушка Хармер.

— Алло? Алло? Глэдис? Это ты, Глэдис? — Старухе и по сей день казалось, телефон в доме вроде бомбы, опасная штука и зловредная. — Я только хочу знать, что с Терри. Хотела позвонить вам раньше, да запуталась в телефонной книжке. Он вернулся, все в порядке?

Глэдис рада была, что он уже вернулся, не то старуха стала бы трезвонить каждые пять минут.

— Да, мама, спасибо. Как мило с вашей стороны, что вы беспокоились!

— Когда?

— Что?

— Когда вернулся?

— А… недавно. Он цел и невредим.

— А-а…

— Спасибо, что позвонили.

— Что ты говоришь?

— Я сказала, он цел и невредим, спасибо, мама, и спасибо, что позвонили…

— А я волновалась…

— Ну да…

— На улице так мокро…

— Ну да…

— Он, значит, вернулся благополучно?

— Да, спасибо, мама.

— Где?

— Что — где?

— Где он был все это время?

— Ну, просто играл…

— Играл?

— Да, мама, играл на улице и попал в грозу.

— А-а. Ну, а Джек нашел свое обручальное кольцо?

— Да, конечно, он его и не терял. Он же сказал вам. Ну, мне надо идти. Джек передает вам привет. И Терри тоже.

— Хорошо, Глэдис. Пока.

— Пока, мама. Пока.

Когда она сказала Джеку, что это звонила его мать, справлялась о Терри, он только и протянул: «А-а». Но по его лицу жена прекрасно поняла, как он недоволен, что своей тревогой из-за сынишки они поделились с кем-то еще. Джек не отрывал глаз от телевизора, но барабанил пальцами по ручке кресла, и ясно было, он мало что видит на экране.

Через четверть часа снова зазвонил телефон. Глэдис опять пошла в прихожую, к телефону всегда подходила она; теперь звонил дядя Чарли.

— Привет, Глэд, я решил, дай-ка позвоню, успокою себя. Ну как, парнишка уже вернулся?

Глэдис присела на нижнюю ступеньку лестницы.

— Да, спасибо, дядя Чарли. С час назад. Он цел и невредим. Играл на улице и попал в грозу и где-то укрылся. Пришел все равно насквозь мокрый, но принял хорошую горячую ванну и теперь в порядке. В общем, все хорошо, что хорошо кончается.

— Прекрасно. Я так и думал, все обойдется. Но всегда ведь хочется знать наверняка, согласна?

— Да, конечно. А как ты? Все в порядке? Все дела кончил?

— Да, конечно, спасибо, Глэд. Только вот еще прикину, кто победит на завтрашних скачках в Риноне, да и лягу пораньше. По телеку сегодня ничего интересного…

— Что верно, то верно. А мы смотрим, хотя показывают всякую ерунду, как всегда по четвергам…

— Не говори. Я и то показал бы кой-что поинтересней. Ну ладно, Глэд, я рад, что все в порядке…

— Спасибо. Будь здоров, дядя Чарли.

— Будь здорова, Глэд. Пока.

Когда Глэдис сказала мужу, кто звонил, глаза Джека по-прежнему были устремлены на экран. Он лишь хмыкнул, но Глэдис поняла: звонок дяди Чарли вызвал у него то же чувство, что и звонок матери, притом он предпочел бы, чтоб ее дядя поменьше встревал в их дела. Но если Джеку телевизор служил сегодня ширмой, а Глэдис и дядя Чарли считали, что показывают ерунду, для Терри все было по-другому. Шла серийная передача о сыщиках и краже драгоценностей, и каждое слово, казалось, метило прямо в него. Между делом полицейские и ювелир отпускали замечания о безнравственности воров, а когда стали рассуждать, какого приговора те заслуживают, Терри готов был сбежать к себе в комнату. Но подходящий предлог не находился, и он поневоле сидел, прикованный к диванчику, и багрово краснел от стыда и сознания вины.

— Ванна была, наверно, слишком горячая, — заметила мама, — а может, ты все-таки простудился.

Но Терри знал, дело не в этом, и ему тошно стало от мысли, что он непременно выдаст себя завтра в школе, если покраснеет. Может быть, выехать на простуде? Но нет, это не годится. Если не прийти, его только скорей заподозрят, и потом, если он пропустит школу, нельзя будет вечером выйти из дому и отдать транзистор. Так что когда Трейси вернулась из молодежного клуба непривычно кроткая и дружелюбная, он пошел спать, и ночь потянулась бессонная, тревожная. Мучило чувство вины, безысходности — мира и покоя, что снизошли на него в ванне, как не бывало, и совсем он не чувствовал себя той невинной овечкой, какой вроде бы имел право себя чувствовать.