И, как писал журналист Минкин: «Плохо не то, что воруют, плохо, что воруют на экспорт». И пример этому, повторяю, подали коммунисты. Все, товарищи пенсионеры, я заканчиваю, потому что вижу, железнодорожный чин, идет ко мне с намерением арестовать за срыв графика отправления поезда.

Так что до скорого свидания. Я к вам обязательно приеду посмотреть, как вы устроились в бывших коммунистических хоромах.

Ну, Матрен, ты вот все смерти боишься. Не знаешь, куда попадешь, в ад или в рай. А я вот уже при жизни попал в рай. Не сразу, помыкался немного. Ночь в поезде, ночь на вокзале. Но тепереча я в раю. Ой, видела бы ты эти хоромы. Я в жизни ничего подобного не встречал. Говорят, в них какие-то ЦИКа отдыхали. А теперь вот мне разрешили на их кровати полежать. Я тебе все опосля все подробнее опишу про свой номер. Но сначала все по порядку, и начну с вокзала. Почему помыкался? Так я, дурья моя башка, приехал в Москву на день раньше. И все из-за тебя, зануда. Поезжай да поезжай пораньше. Вдруг поезд сломается или еще что-нибудь случится. Не дай Бог опоздать. И я как всегда тебя послушал, «баламуху» этакую. А ведь в билете и число и месяц были прописаны. А потом думал – город посмотрю, когда еще такая возможность появится. И я, как с поезда сошел, рюкзак за спину и со всей толпой в город направился.

А народ как сжал меня со всех сторон и понес, я почти и ногами не двигал. Так, иногда переставлял, чтобы не упасть. На обе ноги встал только у светофора. Стоим, ждем, когда зеленый фонарь вспыхнет. Минуту, другую. Люди рядом начали возмущаться. Они-то, может опаздывают, а мне-то куда спешить? Думаю, сейчас подхватят меня, понесут, а где отпустят, неизвестно. Потом плутай по улицам, ищи дорогу к вокзалу. Огляделся, вроде сзади народу мало. Повернулся к вокзалу и давай работать локтями. Еле выбрался из толпы. А тут и зеленый зажегся, и все опять ломанулись вперед, через улицу. А я стою и радуюсь, что все бегут мимо меня. Ну, Матрен, посмотрела бы ты на этих людей. Так бегали у нас на пожарах или в магазин, когда керосин и спички привозили. Вернулся я на вокзал, в зал ожидания, а там все скамейки заняты. Но все же одно свободное местечко нашел.

И ты знаешь, я удивился – все скамейки железные, ну хоть бы одну деревянную поставили для стариков. Молодым все равно, на чем сидеть. А мне, помню, доктор нашей больницы как-то сказал: на железку и на мрамор не садись ни в коем случае, лучше постой. Я это запомнил хорошо и стараюсь выполнить его указание. Ну что поделаешь, если кругом все железное? Пришлось сесть. Полчаса терпел, грел эту железку. А тут сосед, слава Богу, вещички собрал и ушел. Или меня пожалел, видит, дед ерзает как на иголках, а, может, ему мое соседство не по нраву.

Сейчас ведь с нами, деревенскими, не все в автобусе или электричке рядом садятся. А здесь столица. Народ разборчивый, привередливый. А я, как только место соседнее освободилось, достал фуфайку, которую ты мне силком всучила, постелил ее на сиденье, под голову рюкзак и на боковую. Многие, вижу я, в таком положении отдыхают. А я, что, рыжий?

Лежу, блаженствую, потолок разглядываю. А там лампочки горят. Наверное, забыли выключить. Зачем днем им гореть? Стал их считать и на третьем десятке уснул. А проснулся оттого, что кто-то мои ноги со скамьи сбросил. Точно так же, как ты место себе на лежанке завоевываешь. Открыл глаза, а передо мной милицейский, или, как теперь по-новому, полицай, стоит. Хмурый такой, видно, не в настроении. «Ты че», – говорит, – «дед, как у себя на печке, разлегся? Не положено так, нельзя спать здесь. Это вокзал, а не гостиница». Ну, я все ему рассказал про санаторий, про поезд, который будет только завтра, про билет, где я цифры сослепа не разглядел. «Не на улице же мне ночевать», – говорю ему. – «Ну разреши, милок, здесь посидеть, я ложиться не буду, раз запрещено». Смотрю, он смягчился. «По уставу», – говорит, – «я все равно должен тебя обыскать. Может, ты не простой старик, а наркокурьер, наркотики возишь. Они так научились маскироваться, никогда не подумаешь, что способны на такое». Но все же похлопал по карманам. Видно, для порядка. Потом рюкзак стал щупать. Ну и хвать за горлышко бутылку.

Ты мне ее в дверях уже засунула. «Это что такое», – говорит, – «похоже на коктейль Молотова по цвету». «Не знаю», – отвечаю, – «что пил этот Молотов, но это бабкино лекарство. Хорошо помогает от ног и спины. Но можно и внутрь, когда голова разболеется. Универсальное лекарство, у нас им вся деревня лечится. Доктора-то далеко, считай, пятьдесят вёрст от нас. Вот моя бабка всех и лечит». Выслушал он меня внимательно, а сам все губы облизывал, как кот перед сметаной. А потом присел рядом и говорит:

«У меня с ногами тоже что-то непонятное бывает, все мази перепробовал, не помогают, и спину иногда так прихватит, не разогнешься. Давай, дед, полечимся вместе, раз у нас с тобой болячки почти одинаковые».

А сам все по сторонам поглядывает – никто на нас не смотрит? И достает он стакан из кобуры, плоский такой, но вместительный, грамм на 200–250. А я думал, у них там револьвер, а они вот что прячут. Тяпнул он стакан, закусил твоей лепешкой и спрашивает: «Ты когда, дед, уезжаешь? В обед? Я к тебе утром обязательно зайду. Но ты этого лекарства больше никому не наливай. Чувствую, здесь самогон-первачок, вещь ценная и полезная. Спрячь бутылку поглубже. Хочешь, я этих, кто рядом спит, повыгоняю. Чтобы не мешали тебе своим храпом спокойно спать». Ты, что, – говорю, – удумал. Не тревожь людей, пусть спят. Мне с ними веселее. Я не люблю одиночество». Вот так, Матрен, спасло меня твое лекарство от одной напасти в этой самой Москве. А то, что я ее не поглядел, я и не жалею. Я же в ней не был лет сорок. И думаю, что много не потерял. Теперь от старой Москвы, наверное, и ничего не осталось.

Я слышал, сосед Кузьма рассказывал, как ей новую челюсть вставили. И зубы воткнули, здоровенные, в сорок этажей. А потом задумали метро воздушное сделать. Легче же, чем под землю вагоны засовывать.

Хотел я все это посмотреть своими глазами, но видно не судьба. Может быть, на обратном пути попытаюсь мечту свою осуществить. Сил в санатории наберусь, на Красной площади побываю. Это поинтересней, чем какая-то челюсть. Невидаль какая.

Челюсть, она везде одинаковая. Одним словом – вставная. Лишь бы Москву не портило. Пришлось ей к лицу.

Матрёна, я чувствую, ты мое тогдашнее письмо не получила. Нет от тебя никаких вестей. Может быть, оно где-то застряло. Думаю, Кузьма опять сумку с письмами потерял, как прошлым летом.

Тогда мы ему простили, поверили его обещанию – ни капли в рот. Только ненадолго его хватило.

Хотя так ли шибко боится он увольнения? Он знает, за такую зарплату никакой дурак не согласится месить грязь на наших дорогах. Вот он и смелый такой, и закладывает за воротник столько, сколько ему хочется. Он знает себе цену. Ну, Бог даст, что письмо все-таки получишь. Теперь слушай дальше про мои приключения. Как я до вокзала добрался, я уже тебе отписал. Ну, ночь я проспал спокойно. Этот полицейский Степан, так он себя назвал, можно сказать, стал моим личным охранником. Да, никого ко мне не подпускал. Один раз только ночью разбудил, чтобы я ему налил растирки и до утра не беспокоил. А утром я ему отдал бутылку с остатком, пирог с капустой, и он ушел.

Хорошо, что вторую бутылку я ему не показал, она мне в санатории, я думаю, пригодится. Помогут ли мне ихние таблетки и пилюли, я не знаю. А твоя растирка прошла все испытания. Ты заправь еще один бидон, потом пришлешь мне пару бутылок в посылке. Только настаивай на самогоне, эту заразу в сельпо не покупай. Ты помнишь, в прошлом лете в Загорье отравились двадцать человек. Дельцы технический спирт разводили водой, подкрашивали и продавали по дешевке. А народ с его достатком и клюнул на эту отраву как на наживку. В общем, ты запомнила мои наставления? Теперь опять про полицаев расскажу. Тепло я со своим охранником расстался, он даже обнял меня. Так твоя растирка на него подействовала. Только он отошел от меня, а навстречу два таких же идут. Козыряют, как положено, и просят документы предъявить. Я даже грешным делом подумал, уж не обладают уж все полицейские особым чутьем на спиртное? Может, они тоже бутылку учуяли в рюкзаке? Но я решил ее им не показывать. Тогда я вообще останусь без твоего лекарства. Достал паспорт и говорю: