— А потом снова потянуло на родину. Тихо, спокойно, никто не беспокоит.

— Наверное, не работаешь?

— Нет, почему же, — возразил бывший моряк. — Задали мне тут задачку…

— Военные?

— Да нет. Стена водоема дала трещину. Так вместе с водолазами из Варны обследуем весь бетон.

— Моряк всегда моряк, а?

— Знаешь, интересная работка. С тех пор как приставили меня к этому делу, жить стало веселей. Уже несколько раз с ребятами на дно спускался. Темень, хоть глаз выколи. А посветишь фонариком, такое увидишь… Не говорю о рыбах. Иной старый откормленный лещ килограмм на десять-пятнадцать потянет, еле плавниками шевелит… Но для нас главное внимательно осмотреть наносы, выявить изменения в структуре, трещины и щели обнаружить.

— Когда-то и я участвовал в создании искусственного озера, во времена студенческих стройотрядов.

— Да и я тут потрудился. Тоннель прокладывали. Бывало, обвал за обвалом, еле укреплять успевали. Славное время! И отец твой нам лекции читал.

— Точно. О международном положении, экономических законах.

— Книги нам приносил. Тогда я Горького прочитал, «Молодую гвардию», «Цемент»…

— Всю домашнюю библиотеку перетаскал на стройку, — подхватил Коев. — И поэзию не забывал. Смирненский, Вапцаров, Ботев… Ни одной книги обратно домой не принес.

— Золотая пора, — грустно вымолвил Койчо, — словно вчера все было.

— А сейчас годочки вниз покатились.

— Зато сердце не старится. Так бабка моя говорила. Человек стареет, а сердце стареть не хочет. Сопротивляется.

— Верно, сопротивляется.

— Ты о себе ничего не говоришь.

Коев в двух словах рассказал о себе. Они пошли рядом. Когда речь снова зашла о Старом, Койчо сказал:

— А знаешь, ведь Старый часто к Соломону наведывался.

— К Соломону?

— Сам раза два-три видел его.

— У них?

— И у них, и в корчме. О чем-то они толковали. Однажды подсел я к Косьо и слышу, как препираются они из-за какого-то человека. Старый что-то выпытывает у Соломона, а тот лишь отмахивается.

— Странно…

— Вот и я диву давался, что такой человек, как твой отец, с каким-то ублюдком водится. Но, вслушавшись, понял, что в прошлом их что-то связывало. Так, во всяком случае мне показалось. А что именно, о чем точно они толковали, сказать не берусь.

Они прошли еще немного по темной улочке и расстались. Коев пошел дальше один, глубоко задумавшись. Вот так новость! Старый встречался с Соломоном! Что ему от него было надо? Единственная разгадка — имя предателя. Соломон, один только Соломон может назвать этого иуду…

Поднялся сильный ветер. Закачались уличные фонари, с незапамятных времен висевшие на железных крюках. «Вароше все нипочем, какая была, такая и осталась», — подумал Коев. Дома терялись за массивными каменными оградами. Журчала вода в питьевых фонтанчиках…

Марин решил зайти в корчму. Все было точно так, как в тот вечер. Сидел тот же старик, с которым переругивался тогда Соломон, однако самого Соломона не было. Коев подсел к старикашке и заказал рюмку коньяка. Старик пил ракию. «Мерзавчик» перед ним был наполовину пустой. Коев не спешил вступать в разговор. Неторопливо закурил, глубоко затянувшись.

— Ты вроде Соломона ищешь? — без обиняков спросил старикашка.

Коев удивленно взглянул на него: надо же, запомнил.

— Да нет, решил выпить коньяку. И Соломона, понятно, надеялся застать.

— Нет его.

— Дома, что ли, отсиживается?

— Раз тут нет, значит, и дома нет. Ему дома не сидится.

— Где же он может быть?

— Сам голову ломаю. Накануне не заходил, сегодня тоже…

— Любопытно, — Коев сделал глоток.

— Не ты один его ищешь. Тут и другой его спрашивал. Высокий такой…

— Ты его знаешь?

— Откуда мне знать? Вчера под вечер заходил.

— Ты что, впервые его видишь?

— Отродясь не видал.

— А можешь его описать?

— Да что там описывать? Мужик как мужик. Серый костюм. Сорочка, кепка… Я даже смотреть не стал. Не люблю, знаешь, нос в чужие дела совать.

— Но меня, к примеру, заприметил.

— Так как же не приметить? Сколько времени ты тут с Соломоном скоротал. Да и прежде я тебя где-то видел, не припомню где.

— Может, и видел. Родственником Соломону довожусь.

— То-то и оно. А то я гляжу — знакомый, а не сообразить никак.

— Я пожалуй, пойду, — поднялся Коев.

— Ты его не тревожь, Соломона-то. Он человек неплохой, хоть и спутал черт с полицией, — напутствовал его старик.

— Да нет у меня причин его тревожить.

— Ну и ладно…

В желтом доме Соломона одиноко светилось окошко. Коев, приподнявшись на цыпочках, постучался в него. Выглянула веснушчатая женщина, знакомая по прошлому его приходу.

— Нет его, — коротко бросила она, вытирая руки. — Я искал его в корчме, но и там он не появлялся.

— Два дня как глаз не кажет. Где его носит, ума не приложу.

— А вы кем ему будете?

— Племянницей.

— Не догадываетесь, куда бы он мог пойти?

— А вы кто такой?

— Журналист. Из Софии.

Женщина окинула его недоверчивым взглядом, и Коев решил говорить начистоту:

— Видите ли, мы с ним, можно сказать, родня, хоть что называется, седьмая вода на киселе. Сам я давно уехал отсюда, однако отец мой, Иван Коев, и мать…

— Уж не Марин ли? — всплеснула руками женщина.

— Марин и есть.

— Господи, как же я вас сразу не признала. Заходите же, дорогим гостем будете.

— Как вас зовут?

— Кона. Коной звать.

— Вот и маму Коной звали.

— В нашем роду много Кон наберется, — суетилась хозяйка, придвигая Коеву стул.

Он огляделся. В комнате стоял шкаф, диван, два кресла, покрытые легкими шерстяными одеялами.

— Одна живете?

— Муж мой на шахте работал. Погиб. Обвал там случился…

Кона подошла к шкафу, достала банку варенья, потом сварила кофе. Коев не стал противиться — он любил и густой, сладкий кофе, каким угощают в провинциальных городках, и отменное домашнее варенье. Он еще помнил вкус маминого варенья из инжира с орехами. И то и другое собирали еще зелеными и варили по отдельности в широких тазах, аккуратно снимая ароматные пенки — самое восхитительное в мире лакомство для ребятишек. Потом варенье перекладывали в стеклянные банки и берегли для гостей.

— Душа не на месте. Боязно мне как-то за дядю.

— Куда бы он мог деться?

— Ума не приложу. Со вчерашнего дня не появлялся, не предупредил, записки не оставил.

— Со вчерашнего, говорите?

— Второй день уже.

— А я вчера его случайно на Старопланинской встретил.

Женщина резко подняла голову.

— Он ушел из дому еще утром.

— А я его видел уже вечером.

— Обедать не приходил. Не ночевал дома. Вот и сегодняшний день на исходе.

— И часто он так пропадает?

— Всякий раз предупреждает, куда уходит. Иногда в деревню подастся, к знакомым заглянет, но всегда говорит. На этот раз и словом не обмолвился.

— Да, дела, — задумчиво протянул Коев. — А кроме меня его случайно никто не спрашивал?

— Вчера вечером его кто-то позвал через забор, так я сказала, что его нет дома.

— А не видела, кто такой? — перешел Коев на «ты».

— Да разве увидишь в темноте? Голос вроде показался знакомым. Не впервые его через забор кличут, вместо того, чтобы по-людски в дом зайти. Всяк по-своему…

— Есть у него друзья-то?

— Так разве ж назовешь это дружбой? Одни собутыльники. Выпивохи. Да и кто бы с ним стал водиться на его прежней службе? А и потом, после тюрьмы…

Коев поднялся.

— А вот теперь и вовсе пропал.

— То ли пропал, то ли случилось что. Все-таки старик, всякое бывает. Ох, душа болит…

— Ну, я пойду. Спасибо за угощение.

Женщина лишь кивнула в ответ. В ее теплом взгляде Коеву почудилось что-то материнское. Знакомое выражение карих глаз, густые брови.

— Заходи, Марин, когда времечко будет. Одного же роду-племени мы.