— Завяжи шарф потуже. Замёрзнешь же, — голос Ксавье прозвучал слишком мягко. Как и всегда.
И, как всегда, Уэнсдей не раздражал его голос.
— Ты забыл, что я не замерзаю? — в ответ — тишина.
И лишь его всегда горячие руки резко развернули её к себе и стали перевязывать на ней шарф. Без спроса, без разрешения… ему оно не требовалось. Она позволяла его пальцам орудовать полосой ткани и иногда задевать своими тёплыми кончиками её шею.
Дурацкие мурашки пробегались вдоль тела при каждом его касании.
— Мне всё равно. У тебя тоже, бывает, болит горло, — он безобидно улыбнулся, затягивая шарф туже.
Уэнсдей не шелохнулась. Хотя кожу шеи приятно засаднило. Постепенно приток воздуха прекращался.
— У нас дома пятилетний ребёнок. Душить шарфом ты можешь меня и в спальне, — едва-едва удалось вымолвить ей, когда он несколько ослабил хватку.
Ксавье заулыбался и несильно склонил голову набок. Судя по подрагивающим уголкам губ — он что-то замышлял. Это у них с Мартером черта общая. Кажется, Ксавье заразился ею от сына. Или наоборот. Уэнсдей уже и не помнила.
Иногда она думала, а точно ли у неё только один ребёнок. Его отец походил на шаловливое дитя поболее, чем Мартер. Но Уэнсдей не жаловалась — хотя бы сын у неё благоразумный. В меру. Не такой, как она, несколько черт отца он унаследовал, но в основном Мартер напоминал её.
— Я хочу провести тебе экскурсию по заброшенной лечебнице, — он кивнул на саморазрушающееся здание и отпустил шарф.
Уэнсдей нахмурилась.
— Ты что-то недоговариваешь. А если я ошибаюсь, то ты меня разочаровал. Это самая унылая заброшенная психбольница из всех, что мы посещали, — отчеканила она скороговоркой.
— Второй этаж, левое крыло. Кабинет без двери, — произнёс Ксавье и прытко, словно подражая какому-то оленю, развёл покрытые шипами ветки и прыгнул в кусты.
Уэнсдей кинула ему вслед лютый взгляд, но не пошла вдогонку. До противного наивное дурачество, но иногда она ему это позволяла.
Сложив руки на груди, она подошла к наполовину выбитой входной двери. Бесстрашно толкнув её, Уэнсдей прошла в разрушенный холл. Таких она видела множество.
Не удостоив эту картину даже взглядом, Уэнсдей почти интуитивно нашла лестницу наверх — они с Ксавье в стольких лечебницах побывали, что Уэнсдей на интуитивном уровне знала, где и что искать в каждой новой.
Штукатурка, рассыпанная по полу, с хрустом разбивалась под подошвами её ботинок, а от стен отражалось гулкое и унылое эхо. Уэнсдей его даже не слушала — просто шла к назначенному месту.
Кабинет, не скрытый за дверью, она отыскала быстро.
Оказалось, что Ксавье уже сидел там. На полу, в окружении полок, где сохранились старые медикаменты и устройства для сомнительных — в понимании других современных людей, — методов лечения. Удивительно, как за столько лет никто не вынес ничего из кабинета.
Уэнсдей ощутила, как её губы тронула улыбка. Ксавье показал ей кое-что очень и очень интересное. Она уже предвкушала будущие дни, проведённые за изучением богатств маленькой комнатки.
Ксавье поднял на неё взгляд и кивком пригласил сесть напротив. Уэнсдей не стала возражать. Едва успев присесть, она увидела, что правая рука, которую он сжал в кулак, обильно кровоточила. А в паре шагов от парня лежала старая склянка от лекарства, разбитая на осколки. На одном из них застывала кровь.
— Как ты порезал руку? Дай обработаю, — тут же произнесла она и уже начала искать взглядом среди многочисленных колб то, что могло сойти за антисептик.
Но Ксавье, хотя и заметно хотел поморщиться от боли, лишь хмыкнул.
— Знаешь, какое сегодня число? — спросил он уверенно.
— Четырнадцатое февраля, — отозвалась Уэнсдей буднично.
— И какой это день? — Ксавье склонил голову, расплываясь в ехидной ухмылке.
Уэнсдей тотчас ощутила, как к горлу накатила тошнота. Она даже не стала отвечать, вперив на парня такой взгляд, чтоб он мгновенно понял — вскоре его ожидает мучительная гибель.
— А вот не о том ты думаешь, — он прищурился. — Tag der Geisteskranken, — произнёс Ксавье не с первой попытки.
— День психически больных, — кивнула Уэнсдей. Что ж, ему удалось её удивить. Она и не подумала, что ему известно о таком празднике. — И что с того?
— Мы с тобой два психически нездоровых человека… — произнёс он, раскрывая ладонь.
В крови плавало чёрно-белое кольцо.
— Ты точно псих, — тотчас фыркнула Уэнсдей.
— Ты не лучше, — голос совсем беззаботный, полный почти детской радости. — Может, двум психам пора уже совершить самый безрассудный поступок в их жизни? — Ксавье склонил голову, улыбаясь ещё шире.
— И как я допустила, что у тебя есть рычаги давления на меня…
Уэнсдей не удивилась. Её скорее удивляло, как Ксавье не пригласил её к себе в жёны сразу, как только вернул себе место среди добропорядочных граждан. Он продержался целых полтора года.
Неплохо.
— Это означает «да»? — спросил он, протягивая окровавленную руку ещё ближе к ней.
— Мы определённо сошли с ума, — Уэнсдей кивнула и без всякого отвращения подняла кольцо с его ладони.
Комментарий к Спешл 1. 14 февраля. Или Tag der Geisteskranken
Вот так вот они и узаконили свои отношения, да)
========== Спешл 2. Беседа о Пасхе ==========
Комментарий к Спешл 2. Беседа о Пасхе
Поскольку сегодня католики и протестанты отмечают Пасху, в то время как православная только через неделю, я решила, что идеально будет сделать вот такой вот спешл. Всего три страницы, но я не видела смысла делать что-то длинное. Просто вот такой маленький подарочек)
— Мама, а почему мы не отмечаем Пасху? — этот вопрос застал Уэнсдей врасплох. За все годы совместной жизни с Ксавье её никто об этом не спрашивал. В их семейной жизни они это просто не отмечали. Уэнсдей даже не следила за тем, когда этот праздник проходил. Узнавала разве что от Энид, которая Пасху с радостью отмечала.
Опустив взгляд на своего уже десятилетнего сына, Уэнсдей нахмурилась. Хорошо одно — её ребёнок взрослый уже в достаточной мере, чтоб услышать правду. Если бы ещё он не унаследовал черт своего бестолкового отца, то было бы намного лучше. Но ей искренне хотелось верить в благоразумие сына.
— Пасха — это религиозный, если точнее, христианский, праздник. Я себя к христианам не отношу.
— А папа? Вы с ним очень разные, — отметил справедливо Мартер.
Уэнсдей, вздохнув, поправила жёлтую заколку, соединившую передние пряди на затылке, и опустилась в кресло. Кажется, в последний раз она с Ксавье беседовала о религии лет шесть назад. Тогда они поссорились и больше эту тему не поднимали. Но она уже и забыла, во что там её муж верил или не верил. И без разговоров о чём-то высоком могла спокойно с ним сосуществовать. Они просто жили совместно и уже не представляли жизни друг без друга. Это главное.
— Твой отец, может, и относит себя к христианам. Может, не относит. Но Пасху, как видишь, он не отмечает тоже.
— Это не от твоего влияния, мама? — безобидно улыбнувшись, — один из основных талантов сына, — Мартер опустился в кресло напротив и чуть склонил голову. Он умело притворялся самым милым, иногда тошнотворно, ребёнком на свете, но любые его слова и движения имели двойное дно. Сейчас Уэнсдей чётко разглядела в его словах укор в свой адрес.
Но она не злилась на Мартера за это.
— Возможно, и от моего. В любом случае нам Пасху праздновать незачем.
— Почему? — сын облокотился на колени и прищурился. — А Фрайдей мне уже все уши прожужжала о том, как она будет с Энид и Аяксом собирать яйца во дворе и искать сладкие яйца. А ещё о том, как они красиво дом украсили.
— Поменьше бы ты с Фрайдей общался. Она слишком инфантильная, — отметила строго Уэнсдей. Она ничего не имела против общения сына с этой девочкой, но они явно были слишком разными. Хотя под влиянием Мартера Фрайдей порой становилась намного более интересной личностью. Но не всегда.
— Инфантильные — это мои одноклассники в этой клятой школе, а Фрайдей ещё само благоразумие, мама. И ты сама с радостью общаешься с её мамой. А папа с Аяксом лучшие друзья, — Уэнсдей даже закрыла глаза: чем старше становился её сын, тем лучше он умел отстаивать свою позицию. Когда-нибудь Мартер предъявит такой аргумент, что Уэнсдей уже не сможет ему предъявить никаких контраргументов. Это замечательно, но спорить с Ксавье было легче — муж почти никогда не мог её переспорить, и она выходила победительницей. А после могла пожалеть его за недостаток ума долгим поцелуем и, иногда, сексом.
