И последний глобальный вопрос, который царапал острейшими когтями душу — почему они заявляли об усилении его сил, если в последнее время видения почти никогда не приходили? Единственное, что произошло — его общий сон с Уэнсдей. И тот рисунок, вовремя указавший ему на скорую смерть от ядовитого газа. Видение о прошлом Тайлера он не учитывал — то лишь результат ритуала.
Последним его полноценным видением во сне, что он досконально помнил, хотя после всего произошедшего хотел бы забыть — образ повзрослевшей Уэнсдей с улыбкой на лице и букетом разноцветных роз. То, что он запечатлел на холсте несколько раз, но так и не успел оживить и показать Уэнсдей. А ныне и не хотел бы — потому что осознал, насколько его увиденное будущее перекликалось с тем, что видели взрослые и к чему они хотели прийти из прихоти и мыслей о своей выгоде. Даже если эта выгода была связана со спасением мира — во что Ксавье не очень верил.
В том сне с повзрослевшей Уэнсдей всегда стоял ребёнок. Маленький настолько, что и пол не определить, но его или её лицо очерчивали чёрные кудри, а из-под нахмуренных век выглядывали зелёные глаза. На маленьком тельце — чёрный комбинезон в белый горошек.
Ксавье хотел такого будущего. Но чтоб оно настало само по себе, без вмешательства планов взрослых, которые могли утаить тысячи маленьких, но значительных деталей. И могли извратить увиденное в видении. Вполне возможно, что то была вовсе не счастливая Уэнсдей, а наоборот: либо сломанная так, что улыбалась от боли, либо сведённая с ума песней сирены. А Ксавье хотел по-настоящему счастливую Уэнсдей. В некой её особой манере, но счастливую.
Он совсем растерялся. Убийства, покушения, похищения, секты, семейные тайны, разносторонние видения, общие сны… и где-то в этой мешанине затерялась иголка, на которой микроскопическим шрифтом написали ответы. Но куда бы он ни опускал руку, пытаясь её нащупать — лишь увязал в липком и противном болоте.
Кто-то постучал — и сердце вновь преисполнилось надеждой на приход кого-то из друзей. Но в палату заглянула мама. Ксавье нахмурился и разрешил ей войти. Совесть не позволила оставить родительницу за порогом. Зайдя в помещение, она улыбнулась, подошла к нему и фамильярно села на край койки.
— Зачем ты пришла? — спросил наконец он, а мама же сначала безмолвно погладила его по руке — её тонкие пальцы отвердели от обилия мозолей.
Минуту спустя она ответила:
— Потому что, mon petit, tu seras toujours dans mon coeur. Je t’aime. {?}[потому что, мой маленький, ты всегда будешь в моём сердце. Я люблю тебя], — мама взглянула ему прямо в глаза.
— Я тебя даже почти не знаю, maman{?}[мама], — Ксавье отвернулся, но руку отдёргивать не стал.
Её вторая рука вдруг скользнула к его щеке и с нежностью погладила, и Ксавье вернул на неё взгляд: оказалось, на её очах замелькали слёзы. И, как обычно, непонятно, искренние они или нет.
— A messager de loin contez vos nouvelles {?}[Пословица. Тому врать легко, кто был далеко.], — произнёс неуверенно Ксавье, а мама поджала губы, но не убирала ладони с его щеки.
— Ты ничего не знаешь, Ксавье, — она печально усмехнулась. — Я бы забрала тебя с собой в Европу ещё ребёнком. Но твоё место тут, когда моё — там.
— Так просвети меня, мама. Расскажи, почему я почти всегда жил только с отцом? Почему ты лишь обучала меня французскому, дарила подарки из Европы, а потом исчезала? — он совсем не знал, что чувствовать по отношению к матери, как вести себя с ней и что она из себя представляла. Ему было ведомо о ней не больше, чем какому-нибудь их знакомому. Хотя ребёнком он искренне её любил и помечал дни до её приезда карандашом в календаре.
— Винсент рассказал тебе, в чём мой дар? — спросила мама, всё не отнимая пальцев от его кожи.
Ксавье вспомнил, что мама никогда не имела с ним такого долгого прямого контакта. Даже когда обнимала его ребёнком, всегда осторожно, не касаясь кожи. Словно её пугали прикосновения, а вдруг перестали…
— Говорил, ты людей читаешь. Ничего больше.
— Я тоже экстрасенс. Мой дар — это проклятие. Мои умения чем-то схожи с умениями Уэнсдей Аддамс. Я вижу, когда касаюсь. Но только кого-то. И вижу всегда, — он в ужасе округлил от осознания глаза, попробовав спихнуть с себя руки матери, но не удалось. — Я сейчас читаю тебя, Ксавье. Я вижу всё… твоё прошлое и будущее. Я вижу твои мысли, — она хмыкнула и убрала руки.
Всё её тело задрожало и покрылось мурашками.
— Ты уезжала, чтоб не касаться нас, да? — он нахмурился.
— Касаться других экстрасенсов — это кошмар, Ксавье. Я хотела бы быть хорошей матерью… но какое горе, когда касаешься новорождённого, а видишь, как он умрёт. Или видишь его мысли из будущего.
— Так зачем тебе сейчас было меня касаться?
— Чтоб удостовериться, Ксавье. Что я увидела иное. Не то, что было, когда ты был младенцем. Твоё будущее изменилось. Как изменилось будущее твоего отца, когда ты родился, — мама склонила голову, сочувственно улыбнувшись.
— Ты не расскажешь, что увидела?
Она хохотнула.
— Конечно, не расскажу.
— S’il te plaît {?}[пожалуйста (в значении просьбы, используется при обращении к человеку на «ты»)], мама, — Ксавье постарался взглянуть на неё с мольбой, надеясь, что она сдастся.
Но мама осталась непреклонной:
— Ma puce, я буду нема, как могила. И всё же… теперь я знаю всё, что надо. И я приду к тебе на помощь, когда она понадобится, — её губы дрогнули в ласковой улыбке. — Но одно я тебе скажу… твоя идея о песни сирены — не более чем домысел. Твои чувства настоящие. Honnêtement {?}[честно].
Ксавье хотел ей что-то ответить, но пока раздумывал, она встала.
— Salut, ma puce. À la prochaine {?}[Пока, моя блошка. Ещё увидимся. *salut — это как «привет», так и «пока»], — и мама, не оборачиваясь, ушла.
Ксавье хотел пойти за ней, даже выскользнул из палаты, но в ярком свете белёсого коридора её следы затерялись. Он оглянулся — вокруг сновали только пациенты, да мелькали наряды медиков. Матери нигде в обозримых окрестностях не наблюдалось. Приняв поражение, парень вздохнул и вернулся в постель — большего предпринять ничего не мог.
***
К нему больше не приходили посетители. Только врачи иногда заглядывали и проводили всевозможные тесты. Под вечер он от скуки заснул, и только с утра ему рассказали, что его хотел навестить Аякс. Но, узнав, что он спит, друг ушёл.
Также поутру Ксавье обнаружил на тумбочке свой телефон. Разблокировав его, он изумлённо поднял брови: мессенджеры оказались преисполнены тысячами сообщений от друзей и даже преподавателей из Невермора. Среди списка сотен чатов с встревоженными друзьями Ксавье обнаружил и короткое послание от Донована Галпина: «Тайлер мёртв. Спасибо, Торп. И поправляйся». Прочитанное вызвало смешанные эмоции.
Больше всего сообщений отослала Энид — более сотни. Частично они состояли из пожеланий скорейшего выздоровления, а другая половина — из рассказов о её буднях в больнице. Она пожаловалась, что её прооперировали, но в будущем её ждала ещё одна операция. Также упомянула, что лечение будет долгим. Вплоть до полугода. Хотя она надеялась, что её принадлежность к оборотням позволит быстрее реабилитироваться.
Ксавье потратил половину дня, отвечая на сообщения. Это вызвало даже боль и рябь в глазах — пришлось отложить телефон, оставив часть чатов не просмотренными, и просто обессиленно лечь и глядеть в потолок.
— Как самочувствие? — спросила пришедшая медсестра.
— Хорошо. Но глаза устали от телефона, — признался Ксавье.
— Больше жалоб нет?
— Нет, всё хорошо, — медсестра кивнула и, кажется, собралась уйти, но он её окликнул: — Извините, а могу я проведать свою подругу? Уэнсдей Аддамс. Она лежит в коме.
Медработница остановилась у выхода, пожав плечами.
— Я спрошу и вернусь, — заверила она и ушла.
Ксавье просто закрыл глаза — сомневался, что ему позволят уйти далеко от своей палаты и проведать девочку в коме. Но не спросить он не мог — так на душе стало немного легче. И он почти провалился в сон, когда дверь в палату вновь распахнулась.
