Но далеко не ушёл:

— Спустись вниз. Тебе надо посидеть внизу. Там безопасно и всё с тобой будет хорошо. Ради нас всех, — слова Давины подействовали мгновенно: мысли о побеге ушли далеко — зачем он только о нём думал, идиот? — и Ксавье послушно спустился.

Аякс спустился вместе с ним и поставил рюкзак на последнюю ступеньку.

— Этого должно на сегодня хватить. Но если что-то будет надо… громко бей по статуе. Возле неё всегда кто-то будет дежурить.

— А это не подозрительно? — уточнил Ксавье.

— Да мы в карты играть будем. Никто ничего не заметит… и прости нас, пожалуйста, — пара мгновений — и он стоял в одиночестве, вновь отрезанный от мира.

Только тогда на него перестала действовать песня сирены.

— Замечательно… — прошипел себе под нос Ксавье. — Могли бы уже со мной тогда остаться! — крикнул он в потолок, и эхо от собственного голоса его оглушило. Никто не вернулся.

Но у него хоть была отныне еда и вода под боком. Ещё и блокнот с карандашом. Не поводы для радости, но стало немного менее уныло… примерно на полутон, как у кромки земли на картине вечернего, ещё не ночного неба.

Он постелил на лестницу одеяло, достал круассаны с шоколадом и бутылку воды из рюкзака, безрадостно, но жадно приступив к трапезе. Спустя минут двадцать стало легче думать — еда восполнила нехватку энергии и навела относительный порядок в мыслях. Полный в них мог воцариться, только если бы на руках были ответы. Но ответов не было. Лишь страхи за всех снаружи и догадки насчёт личности виновных.

Отложив еду, Ксавье задумался о следующих действиях, но понимал — никто его не выпустит. Единственное, что ему было доступно — продолжить изучать материалы, наполнившие полки библиотеки. Но это виделось занятием до пустоты в душе бессмысленным. Конечно, он не робот, мог упустить какую-то строчку с потаённым смыслом или не разобрать чей-то кривой или слишком мелкий почерк, но в основном уже было прочитано и понято почти всё.

И всё же он прошёлся вдоль стеллажей, скользя пальцами по иногда очень хрупким корешкам всех томов, с которыми ознакомился. Ярус за ярусом он водил кончиками пальцев по книгам, но не нашёл ничего незнакомого. Даже когда ему попадались истерзанные временем книги, многие из которых держались лишь на скотче, а у других все надписи стёрлись с корешков, он отыскивал в них знакомые элементы. Где-то на обложке остался след лака Бьянки, где-то от корешка пахло впитавшимся под основание парфюмом Аякса. И много других деталей, хорошо знакомых Ксавье.

Он вздохнул и отошёл от бестолковых книг: к сожалению, им было нечего ему поведать. Оставалось единственное занятие — сесть на лестницу и, скрючившись, заняться рисованием. Хотя в голове было пусто, ни единой детали, что могла бы выпустить фантазию из клетки. Только голодный зверь боли, безжалостно поглощающий его сердце.

Грифель коснулся белого маленького листа и под напутствием умелых движений пальцев устремился вверх. После — направо. Потом — налево. Одной ломаной линией, не отрывая заточенного кончика от листа. Он не знал, что хотел нарисовать. Рука действовала, не повинуясь сознанию. По своей воле скользила по бумаге из стороны в сторону. Только иногда Ксавье пальцем второй руки растушёвывал некоторые углы, создавая тени.

Когда карандаш оторвался от листа, у него уже затекла шея от долгого сиденья без движения. Прохрустев с наслаждением шеей, ощущая, как непослушные позвонки встают на место, Ксавье опустил взгляд на получившееся творение. Он нарисовал Уэнсдей. Получилось изображение, которое он не мог бы назвать даже сносным, но интересное. Девушка в полный рост, созданная одной ломаной линией. Лицо вышло особенно забавным: но быстрая растушёвка пальцем скрыла эти оплошности.

Закончив растушёвку, он поднял руку над листком. И вне его воли пальцы дрогнули, как от удара током, а рисунок ожил: хмурая девочка из ломаных линий поднялась с листа, бросила на него пустой взор и спрыгнула на ступеньку. Оттуда, оглядываясь, побежала через весь зал. Возможно, она хотела ему что-то показать.

Ксавье не стал ей перечить: послушно шёл за ней, пока она не стала вдруг взбираться по стене. Вскоре фигурка установилась на раме какой-то картины, прямо под вентиляционным отверстием — весьма крупным, стоило отметить, — и стала нервно указывать на решётку.

— Что ты хочешь этим сказать? Я сомневаюсь, что смогу сейчас снять решётку и выбраться через вентиляцию. Да и сомневаюсь, что я помещусь.

Рисунок прищурился, но потом, пару секунд спустя, девочка вдруг завертела отрицательно головой и стала указывать рукой без пальцев наверх. Тотчас она спрыгнула с картины и помчалась обратно к блокноту, куда юркнула рыбкой. Но вместо неё на бумаге всё той же ломаной неразрывной линией оказалась сделана надпись: «БегиСпасайсяЗадохнёшься!».

Ксавье нервно вздохнул — и чуть не закашлялся. Воздух стал тягучим, горьким, царапающим горло и нос. Он не смог разобрать, был запах или нет. В основном: только невозможность нормально дышать…

Он бросил отчаянный взгляд на вентиляцию и тут же взлетел по лестнице наверх, надеясь на одно — что друзья отопрут проход и выпустят его, не решат, что он им врёт. Иначе до смерти оставалось совсем немного…

Секунда — и руки уже колотили по запертому проходу, а с горла срывались истеричные вопли:

— Аякс! Открой! Я задохнусь! Я к чертям тут умру! Открой! Пожалуйста! — с каждым словом дышать становилось труднее: горло выворачивало, накатывались приступы кашля, а нос жгло раскалёнными прутьями. — Открой же…

Глаза начала застилать чёрная пелена, но раздался стук, и проход стал открываться.

— Что тут у тебя?! — Аякс выглядел перепуганным.

— Ни разу тут не безопасно… — последнее, что он сказал, прежде чем всё ушло в пустоту.

Комментарий к Глава 26: Не дышать

Думаю, всё-таки я успокою всех паникёров и скажу, что Ксавье выжил)

========== Глава 27: Во сне и наяву ==========

Ксавье стоял на крыше, прижимаясь спиной к разделённому на две половины круглому окну. Он не помнил, как оказался там. Словно целую вечность уже пребывал в этом месте. Может, с самого момента сотворения мира. Единственное, что он доподлинно знал: находиться там — правильно. В полумраке безоблачных сумерек, когда уже почти всё небо потемнело, но у горизонта продолжал клубиться свет. И откуда-то падал снег, бесследно исчезая, так и не коснувшись земли. И воздух был прохладным, как в майский вечер.

А вокруг — музыка. Какая-то хорошо знакомая мелодия, чьё название почему-то вылетело из головы вместе со всеми воспоминаниями. Но одно он понимал отчётливо — эту мелодию, откликающуюся в душе, издавала виолончель. Та, что стояла прямо перед ним, ограничивая обзор на панорамы школы и леса. А за инструментом, спиной к Ксавье, сидела увлечённая маленькая фигурка Уэнсдей. На ней не было безвольно свисающих косичек, вместо них — сложная причёска, собравшая её локоны на затылке. А тело укрывал истинно роскошный чёрный наряд с полупрозрачным воротником. Вмиг Ксавье вспомнил — она уже одевалась так раньше. На злополучный вороний бал.

Он беззвучно хмыкнул и прошёлся вперёд, желая созерцать её выступление с другого ракурса. В профиль уже всё выглядело совсем иначе: полузакрытые веки, сосредоточенно опущенные аккуратные брови, почти не дышащий нос и укушенная нижняя губа. И умелые движения тонких рук, что создавали прекрасную мелодию.

Казалось, он вечно любовался ею, заслушиваясь прекрасной мелодией, но вдруг всё оборвалось: Уэнсдей скосила обозлившиеся глаза на него, и мелодия сбилась. Но она нахмурилась, отвела взгляд и, хотя больше не позволяла поднять себя смерчу творчества, завершила композицию.

Только когда она отложила смычок, Ксавье понял, что всё это время фиксировал её красоту на бумаге. На его левом локте лежал планшет с закреплённым на нём листком. Портрет Уэнсдей, нарисованный только простым карандашом.

Уэнсдей прекратила играть, но мелодия никуда не исчезла. Только тогда Ксавье и понял, что спал. Увлекательное сновидение…