Повесив шнурок на шею, прячу кулон под рубашку. Теперь самое сложное. Вытаскиваю осколок черепа и – лишь смотрю на него. Я собиралась оставить его здесь, чтобы земля сберегла его для меня в тайне, но теперь эта идея вызывает лишь отвращение. Под землёй, словно в могиле, будет лежать часть меня. Без сна и в вечном забвении. Во мраке.

«Твой выбор, твоя ложь, твоя смерть…»

Нет, я не выдержу.

Оставив свою маленькую могилку пустой, я не оборачиваюсь, когда ухожу и возвращаюсь в квартиру.

Скользнув за входную дверь, чувствую себя победителем. У меня есть мой полумесяц. Это маленькая победа, но всё равно победа. Только проиграть можно быстро, побеждать же приходится долго и утомительно.

Лампа всё ещё горит, утро всё ещё раннее, а в квартире тишина. Я отсутствовала не больше двадцати минут. Чтобы о моём незапланированном путешествии ничто не намекало, стягиваю грязные ботинки прямо у двери и собираюсь унести их обратно в ванную, но когда распрямляю спину, слышу щелчок.

Щёлк, щёлк.

ЩЁЛК.

Не такой, как если бы кто-то щёлкал пальцами, а более резкий, металлический.

Из темноты длинного коридора выходит фигура, и в руках у Мира зажигалка. Он щёлкает по стартеру, и появляется мерцающий огонёк. Он позволяет пламени угаснуть, и его большой палец щёлкает снова. И снова пламя угасает, и снова он щёлкает. И снова, и снова. Смерть – свет, смерть – свет.

Вид пляшущего огня одновременно гипнотизирует и страшит.

– Где ты была? – спрашивает Мир.

Импульс сказать правду вертится на языке, но потом угасает как пламя. Взгляд Мира медленно скользит по моей измазанной травой пижаме, по ботинкам в моих руках, по грязи под ногтями. Бессмысленно теперь прятать ботинки, так что я просто швыряю их на пол, пожимая плечами.

– Когда я не могу уснуть, то выхожу погулять, ищу сны. – Встречаю его взгляд, когда тот замирает на моём лице. – А ты? – В глубине души я робко надеюсь, что он расскажет мне, чем занимался за ноутбуком, поделится переживаниями. Но, конечно, он не рассказывает.

Мир лишь продолжает смотреть на меня, продолжает щёлкать.

– Ты ведь понимаешь, что если у меня есть твои кости, я могу отследить местоположение твоей души за пару минут, верно? – он снова тянет слова как в разговоре с ребёнком. – И найти тебя где угодно.

«И всё же ты не отправился за мной тотчас. Почему?»

– Конечно, знаю, – говорю я беспечно, пытаясь преподнести всю сложившуюся ситуацию как нечто незначительное. – Поэтому-то я и вернулась, видишь? – «Поэтому-то ты и начнёшь мне доверять». Направляясь в свою новую комнату, я прохожу мимо него на безопасном расстоянии, чтобы ему не пришлось снова притворяться и отстраняться от моего прикосновения. – Но если хочешь меня приручить, придётся приковать к батарее наручниками. Как тирану. – Последнее слово звучало забавнее в голове. И я понимаю, что совершила ошибку, как только произношу его вслух.

Размеренные щелчки зажигалки стихают.

– Тебя убил Влад?

Что-то обрывается в груди. Услышав имя, чувствую, как ноги холодеют, а щеки вспыхивают. Будто я снова в больничном дворе, где неуклюжий мальчишка с костылями смеётся над мыслью о том, что герои всегда побеждают. Я снова на вечерней улице, и ведьмовская книга кажется тяжёлой в руках. Я снова на берегу реки, слышу уверенное сердцебиение Влада, а мой свежий сигилльный шрам покалывает.

Обернувшись через плечо, я лишь молюсь, что Мир не видел, как я вздрогнула.

– Ты знаешь Влада?

– Так это был он? – Мир даже не моргает. – Он тебя сжёг?

– Формально меня сжёг огонь.

– Но он устроил пожар?

– Упавшая свеча устроила пожар.

С лицом Мира что-то не так. Может, виной всему полумрак в коридоре, а может, эмоции затмевают мне взор, но до этого мне казалось, что ему семнадцать, как было и мне, когда я умерла. Теперь он кажется старше, восемнадцать? Девятнадцать? Его орлиные черты лица спокойны, а осанка расслаблена; людям нужно время, чтобы овладеть такой выдержкой, но вот глаза… Он не научился контролировать глаза. Потому что они бездонны от ярости.

– Я не понимаю, Огонёчек, – начинает он с такой же противоречащей зловещим глазам безмятежностью в голосе, как и на лице, и от этого только страшнее. Невозможно предугадать его следующий шаг. – Ты его защищаешь? Или боишься?

Снимая плащ, выдавливаю из своей груди смешок.

– Я убила пять человек, Мир. Думаешь, боюсь одного мальчишку?

Наконец его лицо принимает более-менее реалистичное выражение, и усмешка зарождается на губах.

– Семь человек вообще-то. Плюс ты виновна в том, что два дома сгорели дотла. По крайней мере, так утверждает полицейский отчёт.

«Семь?»

– Не знала? – моё выражение, должно быть, выдало меня, потому что усмешка растягивает губы Мира шире. – Ты вообще хоть кого-то убивала? – он снова щёлкает зажигалкой, смотрит задумчиво на пламя, прежде чем дать тому потухнуть, а потом бросает зажигалку на тумбочку рядом с букетом засохших цветов с таким видом, будто ему всё наскучило. – Видишь ли, все думают, что ты убийца и психопатка. Включая меня, разумеется. Неужели не устала от того, что тебя обвиняют во всём плохом, что происходит вокруг? Неужели не хочешь справедливости? – смех у него выходит мрачный. – Ну правда, только скажи, и наручники твои. Здание старое, батареи не предусмотрены, но если хочешь, могу приковать тебя к креслу. Кажется, тебе оно приглянулось.

«Я хочу, чтобы наш разговор закончился».

– Справедливость меня уже однажды погубила, Мир.

– Тогда докажи, что не психопатка.

– Ты меня не знаешь.

Он не отвечает и не смотрит больше в мою сторону, так что я разворачиваюсь, мечтая поскорее убраться в комнату и остаться одна.

– Знаешь, что мне интересно? – раздаётся его вопрос за моей спиной.

– Нет.

– Мне интересно, сделала ли ты всё то, что сделала, ради удовольствия. Или, притворяясь хищником, просто спасаешь себя от участи жертвы.

Она мне не отвечает. Может, стоит пойти следом и потребовать ответа, но пока я раздумываю, она хлопает дверью спальни, и дыхание спирает от той злобы, которой пропитан её жест. А я так и стою на месте.

«Я её разозлил».

Ну и хорошо. Что бы она там ни думала, я не боюсь ведьм. И возможно, гнев даже поможет ей справиться с собственным страхом, когда она осознает, что не помнит лицо Влада. Сегодня она посмотрела на его фотографию, висящую в этом самом коридоре, и увидела незнакомца, даже не узнала прежнюю себя на одном из снимков. Я спросил о нём, а она снова соврала.

Она не помнит, кто её убил.

Подняв зажигалку с тумбочки, щёлкаю стартером, распугивая тени, и подношу огонь к фотографии светловолосого мальчишки. Он выглядит счастливым, у него безупречная улыбка… Ненавижу его. Ненавижу так сильно, что хочется кричать! Может, следует сжечь фотографию прямо сейчас, сжечь всё вокруг и тоже избавиться от воспоминаний о нём, потому что именно из-за него я теперь застрял тут с этой лгуньей.

«Не жалуйся, Мир».

Скоро она сообразит, что не помнит ни лиц, ни голосов кого-либо из своего прошлого. Такова цена смерти. Останутся эмоции, цвета, запахи, набор слов, ассоциируемых с людьми, но память? Туман и морок. Мертвы не те, кто не дышит, а те, кому некого любить и некем быть любимыми. Это и есть настоящая пытка: быть мёртвым внутри, всё ещё дыша. Отбери у человека воспоминания, и что от него останется? «Лгунья, лгунья, Огонёчек. Сможешь ли теперь жить со своей ложью?»

«Не жалуйся, Мир. Ты ведёшь себя эгоистично, — напоминает голос отца в голове. – Что подумают люди?»

Да плевать, что они подумают.

Погасив зажигалку, я позволяю тьме снова сомкнуться вокруг. История Ярославы Славич подошла к концу. Моя же только начинается.