С другой стороны, он еще не забыл именование Арис экспертом. Замужняя сестренка будет представлять меньшую конкуренцию его собственной карьере.

В-третьих, после дифирамбов леди Леи, Себастьяна он тоже предпочел бы видеть субъектом глубоко женатым.

Древесник тем временем осмыслял полученный наказ. Лис не выглядел привычно колким, но вполне мог исполнять издевку более тонкую. Однако, обхождение Диего тоже не было обычным, а после, в день создания чарованного слепка музыки, Леонора и Арис держали себя в стенах своей избушки истинными леди, причем леди весьма высокими. Что бы ни крылось за этой странной игрою – молодой Алвини, похоже, не шутил.

– Я запомню ваш совет, – подытожил древесник, так и не выразив признательности за неясное радение Лиса.

Лея, наконец, закончила сборы, из которых целых пять минут уходило на возню с перчатками – чрезмерно узкие и длинные, они были обязательной частью выходного облика леди, хотя для творения магии допускалось их снимать. Готовая, она вышла на крыльцо и прокомментировала погоду недовольным движением брови. Алессан услужливо протянул ей коридор щита, когда следом за Леей выглянула хозяйка дома. Глаза последней тотчас приняли вид округлый и сияющий.

Словом, в сторону Кленовой улицы они отправились не ранее, чем Виола вдоволь накружилась в куполе под ливнем.

***

Тысячелистник Обыкновенный утвердился на подоконнике и надзирал за дождем так, будто без него погода и знать не знает, как ей действовать. Иногда он фокусировал взгляд на мокром стекле перед своим носом, но чаще глядел на искаженные каплями домики Кленовой улицы.

Те из ее жителей, кто мог себе позволить передышку, давно скользнули поближе к родным самоварам. Подневольные разносчики и запоздалые кумушки с ведрами еще шныряли между луж. Веселый ливень чуть прибил кутерьму под крыши, но человечья тяга хлопотать не покорялась и погоде.

Из этих рваных перебежек проступила новая пара: юноша с девицею чинно плыли в чарованном куполе, отодвигавшим даже воду из-под изящной туфельки леди.

Кот сощурился, одобряя безупречную неспешность. Маги все-таки превосходят умом иных двуногих – впрочем, и с колдунами случается разное.

Недовольно дернув усом, Тысячелистник вспомянул день очищения аптеки от лишних ароматов. Маг, создавший чудный артефакт, как слепой мышонок пропустил опасный код ростка, а неопытный Кинри счел четырехлапого наставника безумцем. Определенно, картина претендовала на звание самого неприятного инцидента за всю жизнь кота при аптеке.

Радует, что и Кинри это мнение разделил и до сих пор не мог думать о своем тогдашнем падении без боли и стыда.

Ох, как аптекарь и его жена извинялись, когда по городу прошел слух о роли дерева в ночных происшествиях! Сидели перед ним на коленках, смотрели жалобно-жалобно – он чуть было их сразу не простил. Конечно, ему хватило разума не выдать свое добросердечие, и в глаза казнящихся молодоженов он посмотрел не ранее, чем ему дали пожизненное право спать в кладовой между головками сыра, а в ночи с грохотом катать их по полу. Тысячелистник ждал также клятву вовек не закрывать дверей по дому, но Кинри едва начал ее формулировать, как смущенная жена остановила его красноречие легкой атакой в бок.

Как бы то ни было, маги хотя бы не носились под ливнем дикими щенками, там, снаружи. Молодой чародей довел свою спутницу до дома, элегантно поцеловал ее в перчатку, придержал дверь и пустился в обратный путь мимо аптечной вывески.

Здесь белого кота потешило зрелище более занятное – маг принялся стучать пальцем по браслету на левой руке.

Тысячелистник проследил за ним, не поворачивая головы – юноша то и дело колотил свое украшение, время от времени замирая и поднимая окрыленный взор на окна дома спутницы.

Магический эксперимент, стало быть. Неужто освоили передачу магии на дальнем расстоянии?

“Давно пора”, – качнул Тысячелистник длинными вибриссами над голубыми очами.

С тщательно укрытым вниманием наблюдал он за ходом этих проверок, ощущая потоки снующей туда и обратно магии. Волны становились все менее четкими, но еще были слышны, когда юноша свернул с Кленовой улицы.

Алессан прошел почти картал, когда истончившаяся связь растворилась на середине леиного ответа “идея с резонансом неплоха но погода и купол мешают сигна…”

Дождливое одиночество юноши, наконец, обрело желанную беспросветную полноту.

Ловцы

В Итирсисе: 10 июня, суббота

Виола обрела Итирсис, а Итирсис обрел Виолу.

Зимой Себастьян взирал на это несколько осуждающе, но по прошествии стольких седмиц не мог не признать – его сестра и суматошная столица подходят друг другу как чашка и блюдце фамильного сервиза.

В неудачные дни Виола грустила о разлуке с родными, но ни единым словом не обозначила свою тоску о сельской жизни.

Теперь, нарядная и бойкая, она стояла в толпе у деревянной сцены на Площади музыки и чутко наблюдала за развязкой, полной узнаваний и признаний – оружейники вынесли на суд почтенной публики свою комедию.

– Одни рождаются великими, другие достигают величия, а третьим оно даруется! – с пафосом читал чужое письмо остроносый шут (в быту неграмотный).

Премьеру гильдейцы готовили с такой горячностью, что господин Карнелис не раз и не два уводил Виолу домой только хитростью – того и гляди она осталась бы после братского ужина и выпросила себе роль в постановке. Судя по вниманию кузнецов к редкой в их цеху девице, уговаривать их пришлось бы мало – но тут уже Дарий младший прикрывал с другого фланга.

Однако сестра так приметно маялась от невозможности участия в общей суете, что Себастьян отыскал компромисс – барышне, обученной рисованию, поручили эскизы декораций. Творческая энергия леди Карнелис была благополучно аккумулирована в русле, безопасном для ее репутации.

Дарию тоже нашлась призвание – он стоял на краю сцены и лебедкой поднимал деревянное солнце. Остроумная художница измыслила набить на круг медные гвоздики для отражения света, так что теперь оно чуть искрилось над головами лицедеев и восторгало столичных зрителей. Молодой купец то и дело косился в толпу, получая от взволнованной Виолы знаки поднять выше или держать ровнее.

Площадь плакала и смеялась, послушная вдохновенным лицедеям.

Погодники Итирсиса ночью убрали дождь, шедший еще со вторника и наградивший столицу полными бочками сточной воды да грязью по щиколотку. Маги растащили тучи по окраинам и предъявили большое светило – Ладия сохла, грелась и шестой день торжествовала Пятидесятницу.

Себастьян переносил гуляния скорее со смирением. Представление его хотя и тронуло, но до мурашек не пронимало. Зато – он видел – сопровожденные им на праздник Арис и ее матушка совершенно сюжетом захвачены. Когда разлученные брат и сестра обрели друг друга на фоне виолиных крашеных деревьев, обе леди вволю плакали. Сила искусства, очевидно, затронула что-то личное, ибо талантами сцена не блистала.

– Леонора Эмильевна! – среди теснящих спин, от которых Себастьян как мог ограждал всех троих подопечных ему дам, расцвел темно-зеленый камзол Алессана Алвини.

Лис чуть тронул шляпу, привечая все небольшое общество, о чьих планах слыхал накануне и потому отыскал без трудности. Безупречно учтивый, он вновь обратился к старшей леди Терини.

– Отец передает поклон и просит прибыть в Приказ без промедления.

***

Кабинет Диего Бернардовича снова оказался переполнен. Хозяин посмотрел на прибившихся Арис и Себастьяна без великой радости, но для явного пренебрежения леди оказалась теперь слишком родовитой. В углу за маленьким бюро скрючился секретарь, и пользы от него было больше, чем от благородной свиты.

Поклонов магистр не затягивал, однако, на этот раз для дам отыскались два приличных стула – гостевой и собственный, хозяйский.

– Подозреваемая Марселла почила от внезапной болезни год назад, – коротко сообщил он, разместив пришедших. – Если она и была виновна, то жертву свою не пережила.