– Я понял.

– Вы сами знаете, мы получаем в месяц десятки сообщений такого рода: аварии со смертельным исходом, которые могли быть вызваны преступным вмешательством свекрови или зятя, смерть в результате сердечного приступа, спровоцированного опекуном или внуками, жаждущими наследства, самоубийства, до которых были доведены беззащитные жертвы. Я прекрасно понимаю, что нелегко принять смерть близкого человека, особенно когда это происходит внезапно и кажется трагической случайностью. Преступление, по крайней мере, создает иллюзию, что случившемуся есть объяснение.

– Иногда оно и в самом деле есть.

– Это верно.

Вернувшись в полицейское управление, инспектор позвал к себе в кабинет агентов Ландрулли и Спрейфико и как бы между прочим поинтересовался, что они думают о причудливом самоубийстве господина Анчилотто.

– Тот, который уснул на кладбище и не проснулся, – добавил Стуки.

Спрейфико, опершись на подоконник, высказал предположение, что, по его мнению, это была акция протеста против подорожания похоронных услуг. Господин Анчилотто на своем примере показал, как нужно поступать: улечься под солнцем, тогда твое тело высохнет и будет занимать меньше места.

Агент Ландрулли – руки скрещены за головой – не мог понять цинизма своего коллеги. Тем более по отношению к человеку, перед которым лично он готов снять шляпу. Он, Ландрулли, думал, скорее, о каком-то сильном разочаровании, смертельной душевной ране или других ужасных жизненных потрясениях.

– А если кто-то жил в достатке, пил изысканные вина и наслаждался обществом самых красивых женщин, как султан, и вообще, как сыр в масле катался?

– Вы хотите сказать, что у него не было проблем и не могло быть страданий? – удивленно спросил Ландрулли.

– Именно так.

– Значит, возможно, у него была неизлечимая болезнь, – произнес молодой человек, тщательно подбирая слова.

Это была уже гипотеза. Стуки о таком не подумал. Это вполне могло оказаться правдой.

Секондо же не согласился. Зайдя к нему в бар, Стуки спросил, знал ли бармен что-нибудь о состоянии здоровья своего бывшего поставщика просекко.

– Здоров, как угорь по возвращении из Саргассова моря, – пошутил Секондо. – Шестьдесят пять лет, сосуды без холестериновых бляшек и крепкие суставы.

– А откуда у вас такая информация?

Секондо промолчал.

«Антимама!» – подумал Стуки.

– Только не надо меня убеждать, что вы были настолько близки, что проходили ежегодный медосмотр у одних и тех же врачей и даже обсуждали друг с другом результаты анализов.

– Это нет, конечно. Но от меня он никогда бы не стал скрывать серьезных проблем.

– Простите меня, Секондо, но меня мучает вопрос: с поставщиками рамандоло[12] и пино-нуар вы ведете себя так же?

Стуки заметил, что бармен покраснел.

– Вы были друзьями?

Секондо кивнул и отвел глаза.

– Давняя дружба? Еще до общих коммерческих дел?

– Четыре года в Маракайбо и три года в Буэнос-Айресе, вместе.

– Понимаю. Танцевать танго на одном и том же танцполе – это связывает навсегда.

– Еще как!

Агент Ландрулли не хотел верить, что господин Анчилотто был здоров. Нельзя было объяснить самоубийство без какой-нибудь серьезной причины. И если причиной было не тело и, судя по всему, не душевные терзания, то какого черта этот тип решил свести счеты с жизнью?

– Так считает бармен Секондо, который знал графа очень хорошо, – сказал Стуки и принялся расхаживать по кабинету. – Ландрулли, чтобы избавиться от сомнений: найди того, кто проводил аутопсию господина Анчилотто и изучи хорошенько результаты вскрытия. Скажи, что тебя послал начальник полиции.

– Хорошо, инспектор.

– Кроме того, что мы знаем о мире вина? – спросил Стуки.

– Вы имеете в виду алкогольный напиток?

– Именно, Спрейфико, тот, который разливают по бутылкам.

– Я знаю четыре «слишком» для вина.

– Ну-ка, послушаем.

– Не предлагай его слишком много, не смешивай слишком много белого и красного, не пей слишком много и не плати слишком мало.

– Похоже, что этот мир слишком сложен, – пробормотал Стуки.

– Это совсем как мир мороженого, мне один знакомый рассказывал! – воскликнул Ландрулли.

– Да что ты, и тот тоже? Наверное, из-за моно-и триглицеридов?

Агент Ландрулли выглядел озадаченным.

В своей квартире в переулке Дотти инспектор Стуки слушал негромкую музыку с компакт-диска, подаренного ему агентом Терезой Брунетти из полицейского управления города Венеции. «Очень волнующе», – прошептала она ему по телефону. Эту мелодию сочинил один американец, который, зная, что дни его сочтены, собрал у себя своих друзей-музыкантов, и в качестве завещания оставил им эти звуки. Под чуть меланхоличную музыку, написанную умирающим, от проникновенного голоса, который пел о райских вратах, инспектора стало клонить в сон. Прежде чем заснуть, Стуки подумал, что ему нравится бесстрашие этого янки. И пообещал себе заглянуть в дом господина Анчилотто.

Бармен Секондо испытывал весьма противоречивые чувства. То, что инспектор захотел разобраться в обстоятельствах смерти его друга, – это, конечно, радовало. Но мужчину смущало, что он должен был помочь Стуки тайно проникнуть в дом графа.

– Мне нужно достать ключи, – сказал Стуки.

– Инспектор, я только что вспомнил, у меня есть дубликат ключей, – наконец-то решился Секондо.

– Даже так?

– Я часто сам ездил к графу за вином. По дружбе он разрешал мне самому забирать бутылки вина со склада. Господин Анчилотто дал мне ключи на тот случай, если его вдруг не окажется дома. Или если он будет занят деликатным делом, от которого нельзя отвлечься.

– Так уж и нельзя?

– Не ради ста литров просекко, конечно.

Вечером, после целого дня рутинной работы в полицейском управлении, инспектор Стуки отправился в Чизонди-Вальмарино, городок, где жил граф Анчилотто. Оставив позади средневековый замок, он повернул налево на так называемую Дорогу просекко – полный очарования эногастрономический маршрут, проходящий среди виноградных холмов с плодородной почвой из глинистого известняка и песчаника: чудесной комбинации, какую мог изобрести только бог геологии. Стуки уже был в этих краях несколько лет назад, зимой. Тогда пейзаж был другим: голые холмы и обрезанные лозы, черенки согнуты и привязаны к железным прутьям – казалось, они застыли в ожидании, как пловцы, готовые нырнуть в воду, и терпеливо ждут, когда весной лимфа вновь начнет свое движение.

Инспектор без труда нашел дом господина Анчилотто: указания Секондо были точны вплоть до сантиметра. Вилла была обнесена каменной оградой, продолжавшей стены церковного прихода. Это было очень импозантное строение, с гербом на железных воротах и с подъездной аллеей. У дома росли невысокие деревья шаровидной магнолии. «Последнее десятилетие девятнадцатого века», – на глаз определил Стуки и принялся открывать калитку ключом, который он получил от Секондо. Ключей, на самом деле, было два: один от ворот и второй от склада на заднем дворе. Как сказал Секондо, все остальные помещения виллы никогда не запирались, поэтому инспектор сможет осмотреть все, что его заинтересует.

Калитка жалобно заскрипела. Инспектор обратил внимание, что на раме ворот не было ни единого пятнышка ржавчины: очищена очень тщательно и выкрашена, как положено. Подъездная аллея напоминала тихий, темный туннель: магнолии переплелись ветвями, образуя купол из листьев. Перед домом была разбита лужайка с ухоженными кустами роз. К главному входу вела лестница. Полицейский заметил, что стеклянные окошки входной двери нуждались в ремонте: краска на рамах облупилась и два стекла были разбиты. Шагая по дорожке из кирпича, Стуки обошел дом. С обратной стороны здания обнаружилась арочная дверь. Открыв ее, инспектор оказался в просторном гараже. Здесь стояла красно-белая «Лянча Фульвия», по отпечаткам на полу инспектор заключил, что всего машин было три. Возле стены были выставлены в ряд рабочие ботинки, шлепанцы, сапоги – все, что нужно, чтобы зайти или выйти из дома. Зонт, трость для прогулок. Горный ледоруб.