Думаю, что у Сэй-Сенагон это вызвало бы такие же чувства. Если, конечно, она сумела бы понять, что это — куры.
Другой пример ВЭИвской лексики — впрочем, не уверен, что исключительно ВЭИвской, это использование слова «гавкнулся» в качестве эвфемизма слов сломался, вышел из строя и т п. При этом «г» произносится глухо, как в украинском, немецком или иврите. Возможно, что это просто украинское слово. Вряд ли Сэй-Сенагон это знала…
Вот еще два примера изобретательности ВЭИвцев. Сотрудник Л.А. как-то вздумал бороться со статическим электричеством. У них в помещении были фильтры для очистки воздуха и линолиум на полу. Самое оно. Человек подходил к оборудованию, а оно его шарах — искра пробивала несколько сантиметров. Народ наловчился, подходя к чему-либо, доставать из кармана монетку и разряжаться через нее. Больно-то было не от тока, а от плотности тока. Но монетка не всякий раз находится. Л.А. сделал кольцо на палец, которое имело контакт с пальцем, сопротивление в 2 Мом и контакт для прикосновения к оборудованию. Работало прекрасно. Правда, можно было просто носить кольцо с острым выступом для облегчения пробоя, но так было интереснее. Он даже оформил это как рацпредложение и после трех часов писания бумаг и сбора пяти подписей получил 30 рублей — почти треть его тогдашней месячной зарплаты.
А я как-то был разнаряжен на строительство столовой в новом корпусе. Попал в помощь к плиточнику и сидел в комнате с надписью на двери «рыборазделочная». Рыбу в ней пока не разделывали, а должны были укладывать плитки на пол, предварительно покрытый цементным раствором. Пока же плиточника, плиток и раствора не было, а был я, тупо сидящий на корточках у стены. Вошел А.Е., которого я видел первый раз в жизни, и сел на корточки рядом со мной. Посидел минут десять, потом посмотрел на кусок водопроводной трубы, стоящей перед нами, и произнеся «эта труба мне пригодится для вакуумной установки, через десять минут приду», схватил трубу и исчез.
Мне кажется, что подобная предприимчивость и адаптабельность произвела бы впечатление даже на Сэй-Сенагон.
Тогда я не знал, что это мой будущий начальник, человек во многих отношениях интересный. Член апелляционной комиссии в одном из московских вузов, последний барьер между вузом и теми, кого Государство не хотело видеть в его стенах — в первую очередь евреями. Две пикантные подробности. Первая — о себе он сообщал, что он — председатель этой комиссии. Вторая — в вузе эту группу называли «зондеркоманда» — называли свои же! Человек, который не мог не рассказывать мне об этом — поделиться с кем-то хотелось, а меня он считал своим («евреем, но не сионистом»). Человек, который про председателя приемной комиссии в том же вузе сказал мне — «он не пропустил ни одной новой модели «Жигулей» — просто сказать, что он берет взятки, А.Е. не мог, а поделиться хотелось. Тем более, что он считал себя, надо полагать, несправедливо обиженным — он делал за того самую грязную работу, а «Жигулей» менял тот. Человек с глубоко спрятанным в подсознании садизмом — мух он давил, с расстановочкой произнося «не… живи…» Мы еще встретимся с ним — немного ниже.
Еще случай лексической неурядицы. В ВЭИ разрабатывались электронные приборы длиной от 0,5 до 1,5 метров и соответствующего веса; назывались они «вентили». Смысл — они должны были по замыслу разработчиков открывать и закрывать поток электрической энергии, «заливающей светом наши города». Насчет того, что они открывали и закрывали — открывали они в основном финансирование, а закрылось оно со временем само. А есть еще полупроводниковые вентили, попросту — диоды. Самый большой — размером с ладонь. Как-то раз надо было поехать на другое предприятие и получить там то ли пять, то ли десять вентилей. Должен был поехать сотрудник Б.Ш. Зная, что вентили эти по метру длиной и за сто кг веса, заказал он в гараже машину. То есть грузовик. И поехал. А оказались те, другие, полупроводниковые. И не с ладонь, а раза в два еще меньше…
Выше упоминалось, как один сотрудник провалил ногой доску в коровнике и ударивший оттуда фонтан попал в рожу другому сотруднику. Бывает… Но сотрудники ВЭИ проваливались неоднократно, и зачастую гораздо глубже, чем по колено. Например, в колхозе, в процессе работы с коровами, произошло минимум два случая. С. провалился в то, что у нас назвали «отстойник». Уж не знаю, зачем там «это» отстаивалось, но знаю, что этого там было много. До бюста товарищ нырнул. Ну, вынули, отмыли, проветрили, спрыснули это дело… Другой случай был с сотрудниками А. и У., когда они работали помощниками пастуха. Погнались за непослушной телкой, и А. провалился; как ни странно — А., который был раза в два легче У. Причем то, во что он провалился, оказалось обладающим тиксотропными свойствами, как болото. И А. начало засасывать… Он вылезал около получаса. А уж как он потом мылся… Интересно, Сэй-Сенагон тоже была такая чистоплотная?
Проблема материального поощрения всегда стояла в истории человечества остро. Например, соратники японских властей получали рис. Сколько-то коку риса. «Коку» — единица веса. В наше время проблема материального поощрения приобрела идеальный, я бы сказал, духовный, характер. Между прочим, по-видимому, так же, как и в Японии — и понятно почему. Как и там, материальное поощрение носило единственно-централизованный характер и потому приобретало сакральный смысл. Кстати, как и квартирная проблема в советской стране. Как и проблема любви к партии. Отношение со всем, что есть Единственное и Неповторимое, начинает рано или поздно носить этот самый характер.
Поэтому страсти по премии носили в этой стране и в моем ВЭИ совершенно непропорциональный сумме характер. Страсти кипели. Люди обсуждали и переживали. Начальство переживало и обсуждало. А в результате все мы рожали мышь. Размером максимум в 50 или 100 рублей (в ценах 70…80-х годов).
Впрочем, был случай, когда сотрудник С.К. швырнул 50 руб. в лицо своему и моему начальнику Л.Л., поскольку разговор перед их вручением показался ему излишне длинным для этой суммы. Начальник положил сумму к себе в личный сейф, и она лежала там некоторое время… Какое — мне установить не удалось.
Мы проводим на работе — как любили говорить некоторые — треть жизни. А кое-кто добавлял — половину времени, которое мы не спим. То есть бодрствуем. Но бодрствовали ли мы на работе? Кое-кто на это спросит — бодрствовали ли мы вообще? — и тем вопросом перебросит мостик — как сказала бы Сэй-Сенагон — между ВЭИ и философией.
Так или иначе, но определенное сближение работы и дома имело место. Домой несли украденное на работе. В ином, философском, смысле на работу несли украденное из дома — силы и душевные силы, украденные от семьи. На работе, например, чинили сломанное дома, дома думали о работе. Например, я однажды придумал конструкцию катода во время полового акта, и не случайно — я вполне сознательно использовал мысли на постороннюю тему для достижения синхронности. Вот как интересно переплетаются разные стороны жизни. Отчасти же домашний характер придавала работе администрация предприятия, организовывая «заказы», «распродажи», а позже — открывая ларьки, магазинчики и т. д. Все это никоим образом не было ВЭИвской спецификой — все это было везде. На работе обсуждались (некоторыми сотрудниками — часами) домашние дела. Однажды сотрудник Л.А. обнаружил, что дамы на работе кипятят бельишко…
Одна из любимых моими сотрудниками тем для утреннего обсуждения — автомобили. Практика ремонта. Практика вождения. Сравнение марок и моделей. Тупость и злобность ментов. И так далее… Ежеутреннее обсуждение длилось обычно от четверти до половины часа и, насколько я помню, иногда протекало весьма эмоционально. Одной из любимых и напряженных тем была нелегкая судьба шаровой опоры.
Одна наша сотрудница, упоминавшаяся уже Н.К., через пару месяцев после свадьбы на вопрос «как живете?», ответила «несу ему вечером ужин на сковороде и думаю — сейчас на голову поставлю». Вот к чему приводит, когда дому уделяют слишком большое внимание. Вместо того, чтобы сосредоточиться на дворцовой жизни — заметила бы Сэй-Сенагон.
