Сэй-Сенагон прекрасно бы это поняла: мужество противопоставить себя коллективу — мужество особого рода. Придворные фрейлины могли затравить любого, даже хорошее отношение императора не спасало. История знает случай, когда затравили насмерть.
Другая дискуссия, о коей я желаю поведать вам, произошла в «Чайке» в эпоху, когда «пионерских бараков» уже не было. Как-то вечером я гулял с одной девочкой О., специалисткой по радиосхемам вообще и в особенности по звуковоспроизведению или, как говорит новое поколение, по аудиотехнике. А я когда-то тоже этим увлекался. И мы ходили, и беседовали о магнитофонах и проигрывателях, и что будет, если сделать так или этак.
В какой-то момент мы увидели группу не самых пожилых сотрудников, которые отплясывали под одиноким фонарем. От группы отделились две дамы и направились в нашу сторону. Это были: секретарь аспирантуры И.Н. и редактор институтской стенгазеты, обе слегка навеселе. А я был аспирант и редактор отделенческой стенгазеты (мы делали ее вдвоем с Я. Л. и назывались «соредакторы»). Когда до нас осталось метров десять, одна из дам плавным жестом показала другой на нас, радостно произнесла — «Ну, аспирантуре и стенгазете Леня не откажет!» — и они с хохотом проследовали мимо, оставив меня в холодном поту.
Время шло, вечер перешел в ночь, лагерь стих, а мы с О. все гуляли. И, наверное, не ради дискуссии о преимуществах разных схем звуковоспроизведения гуляла со мной она. И, наконец, примерно в час ночи (ночь, звезды, окна погасли, одинокий фонарь, смолкли — и замерли в ожидании — соловьи) на очередной мой вопрос «что будет, если сделать так-то и так-то?» Оля гаркнула на весь спящий лагерь: «ЭТО БУДЕТ ГА-А-ВНОИ»
Если бы в этот момент вспыхнуло солнце или все окна в лагерных домиках — я бы не удивился. Но этого не произошло. И мы очень быстро пошли спать по своим комнатам. По-видимому, от некоторого обоюдного смущения. Редкое ощущение, правда?
Кстати о том, когда надо ложиться спать. Мой сослуживец и друг И.С. утверждал, что его здоровый организм нельзя заставить заниматься этой дикой бессмыслицей — добычей картошки согласно «технологии», по которой она получается золотой. Поэтому он приводил свой организм путем ежедневного пения песен до 3 часов утра под гитару в некое оглушенное состояние, когда ему (организму) было хорошо и в борозде.
Так в жизни и бывает — с милым рай и в шалаше, что немцу из объединенной Германии смерть, то сотруднику ВЭИ в самый раз. Но однажды сотрудник парткабинета ВЭИ, нажравшись, лег спать посреди бела дня и посреди улицы близлежащей деревни. Это было сочтено выходящим за рамки. Мужика тихо уволили.
Кстати, о борозде. Сидим мы как-то с одним моим сослуживцем, В.В., делаем перекур между той картошкой, что была до перекура, и всей остальной. По борозде бежит мышь, я беру ее и сажаю в корзину. И мышь начинает бегать по корзине. Сделает круг, остановится, мордочку остренькую поднимет, на небо посмотрит. Еще круг. Еще посмотрит… И спросил я: «Валера, как ты думаешь, ей сейчас страшно?» Валера подумал и ответил: «Нет. Но ей нехорошо».
Это одна из наиболее глубоких философских фраз, услышанных мною вообще в жизни. Сэй-Сенагон посмотрела бы на мышь, потом на нас и тоже сказала бы «им нехорошо».
Однажды В.В. попросил меня отнести Владимиру Ильичу, давиле на нашем заводе (ОЭМЗ ВЭИ), некие детали. Владимир Ильич — это имя и отчество рабочего, давила — это сленг, правильное название профессии — давильщик. В.И., как всегда, был пьян. И когда я сказал «это детали от Валеры», у него замкнуло в мозгу между изображением моей рожи и именем Валера. Все. Впоследствии я несколько лет пытался убедить его, что я — Леня. И в итоге стал отзываться на «Валеру».
Так бывает и в жизни. Мы согласились с тем, что мы советские люди, причем не какие-нибудь, а именно новая общность. У другого Владимира Ильича тоже замкнуло, и он решил, что советские люди живут именно в этой стране. И теперь им нехорошо. Нет бы, взять ему для своих экспериментов о. Науру (8000 чел.) или еще лучше — Ватикан (700 чел.). Их тоже жалко, но… меньше по населению государств пока нет.
Сотрудница Т.К. решила пошутить с В.В. Она выписала на адрес ВЭИ и его фамилию вьетнамский журнал по разведению гусей. Шутка была, по-видимому, слишком философской, во всяком случае, В.В. ее не понял. Нельзя, однако, сказать, чтобы у В.В. не было чувства юмора вообще. Однажды, узнав по приезде в колхоз, что мы в эту смену будем жить в пионерлагере вместе с сотрудниками НИИ-Стекла, В.В. произнес: «Дураку стеклянный хуй на один день». «Почему?» — вопросил сотрудник Л.А. Ответ гласил: «Или разобьет, или пропьет».
Еще о названиях. У нас работает человек по имени Павел. Сокращенная форма — Паша. Однажды на шабашке где-то на юго-востоке бывшего СССР, когда ему орали через всю стройку «Паша, неси кирпичи», местные дико хохотали. Позже выяснилось, что «паша» — на местном языке — женский половой орган. Плохо без знания языка — сказала бы Сэй-Сенагон.
Некоторые истории, происходившие в колхозе, были связаны с животным миром этой многострадальной страны. История с мышью уже упоминалась. Понятно, что в колхозе главной частью фауны был крупный рогатый скот — коровы и быки. Тем более что однажды ваш покорный слуга работал две недели помощником ветеринара. Было это очень хорошо, ибо работали в тепле и сухости, когда вне коровника было холодно и мокро. А к запаху можно привыкнуть. К тому же много веселее работать с живыми существами, чем выковыривать картошку из подмерзлой земли… Соответственно и истории были веселые.
Например, однажды мы получили распоряжение погрузить некоего быка в грузовик, который должен был отвезти его на бойню. Бык не производил впечатления больного. На вопрос — зачем же его убивать — последовал ответ: «он стал очень большой и начал мять коров». Мы начали с того, что приблизились к быку с целью привязать веревку к рогам. Бык посмотрел на нас, опустил голову и сказал «м-м-м-у»… Я никогда не думал, что на мокрую бревенчатую стену можно забраться с такой скоростью. Хотя, занимаясь альпинизмом и спелеологией, имел некоторое представление о том, куда и как можно забраться. Но в сапогах? Скотник некоторое время обхаживал и успокаивал несчастного, и мы ухитрились привязать к нему три веревки. Почему три? Сейчас узнаете.
Две веревки перебросили через кабину грузовика и начали трактором подтаскивать быка к машине. Имелось в виду, что бык въедет в кузов по доскам, спущенным с кузова на Землю. А чтобы бык не вырвался, О., сотрудник ВЭИ имени В.И. Ленина, шел за быком, оттягивая его веревкой за нефритовый стебель назад. А трактор продолжал тащить. А сотрудник О. продолжал идти за быком, натягивая трос, в кедах по скотному двору, и жижи по середину голени. А что еще забавно, когда трактор идет по морю «этого самого», то у заднего края гусениц сто ит вертикальная струя «этого самого» метра в два-три высотой. Гейзер, только не на Камчатке. И не из подземных вод.
Люди начитанные могут вспомнить здесь — нет, не Сэй-Сенагон, есть же предел цинизму — а Курта Воннегута-младшего с его культовой книгой «Колыбель для кошки» и боконистским словом «пууль-па, что означало гнев божий или дождь из дерьма».
По-видимому, бык понял, что на бойне это самое, к чему был привязан трос, ему уже не потребуется, рванулся вперед, взбежал в кузов и всадил рога в кузов и заднюю стенку кабины.
Хорошо, что водитель оказался умный — он наблюдал за всей этой процедурой, мирно покуривая на обочине. Так они и поехали на бойню — водитель и рога в кабине, а бык в кузове, плотно пристыкованный к передней стенке кузова. Выдернуть рога обратно сам он не мог, а как его вызволяли на бойне, я уже и не знаю. Не думаю, чтобы у этой басни была мораль. Разве что — надо выходить из кабины грузовика, когда в него затаскивают за два троса быка, привязав ему веревку к нефритовому стеблю, как сказала бы — да, вы угадали — Сэй-Сенагон.
…творцы марксистско-ленинской диалектики правы — мир движется по спирали, все возвращается, только на новом уровне. Коровник, тепло, запах, жующие морды со всех сторон, проходит двадцать лет — жующие морды со всех сторон, запах, тепло, московское метро…
