— Я многое отдал бы за то, чтобы вернуться в строй, — горько прошептал он, — но у меня почти ничего не осталось. А что еще осталось, не хочу отдавать…

— Ты сейчас тоже в бою, — заметил Адабрант, — просто бой этот… иной. Не против плоти.

К его чести, услышав о попытках праправнука заглушить представляющуюся более страшной зависимость более обыденной, он не изменился в лице, и даже взгляд не выдал гнева или презрения. Только отеческая забота. Предавать ее было ужасно.

— Я ударил друга!

Глаза Адабранта потемнели.

— К чему вы пришли? — очень тихо спросил он.

— Он… простил. Не будет даже дуэли. Но я не простил себе.

— Вот что было бы настоящей потерей чести. Предательство, вражда с теми, кто за тебя, но не с тенью внутри. Видишь, как коварен мысленный враг?

— Он всегда укажет на других, — пробормотал Наль.

— Глаза твои всегда были ясны и чисты, даже когда ты возвращался из дозоров. А теперь они отрешены, помутнены отравой, и я не узнаю нашего Нальдерона. Мы не узнаем.

— Я сам не узнаю, себя, — хрипло ответил Наль. — Порой кажется, меня больше нет. С тех пор, как из груди моей вырвали кусок сердца, а болотный змей отравил ядом.

— Как же ты собираешься найти себя вновь?

— Как, — потерянно подхватил он, придвигаясь ближе, — когда это более не мои руки, не мое сердце, не мои глаза? Кто я?

— Разве не твои это руки? Айслин рассказывала, будучи зим семи ты распорол палец о ветку, играя в лесу, и не хотел говорить старшим, пока не началось воспаление. Вот этот шрам, — Адабрант развернул ладони Наля вверх и показал тонкий длинный след вдоль безымянного пальца.

— Я хотел быть взрослым, — смущенно улыбнулся юноша. — Не жаловаться по пустякам, терпеть ранения, как настоящий воин.

— А это получил ты в учебном бою с Мадальгаром, — продолжал Адабрант, указывая на пересекающую левую ладонь едва заметную линию. Рана получилась серьезной, но связки удалось спасти. Он говорил мне об этом с большим волнением. Ведь ты знаешь, Мадальгар видит в тебе и внука, и сына. А это, — он перевернул кисть Наля, коснулся чуть заметного пятна на костяшке пальцев, — еще недавний ожог. Откуда он у тебя?

— Из дозора. Мы бились жестоко. Схватил обороненный кем-то кинжал из огня.

— Как же говоришь ты, что это не твои руки?

Наль смотрел в глаза прапрадеда, словно боялся отпустить спасительную нить, способную скрепить разваливающийся под ним мост. В этот миг он был не закаленным в жестоких сватках воином, а потерянным ребенком, с надеждой цепляющимся за старшего.

— Не этими ли руками ты обнимал родителей, писал экзамены в Университете, принес Фрозенблейдам первое место на Дне совершеннолетия, а Исналору немало побед? Не ими ли сотворил множество прекрасного оружия и украшений, играл на лире и виоле, рвал спелые яблоки в саду?

Наль опустил голову, рассматривая видимые и невидимые знаки, что оставило на его руках время.

— Этими руками, — сдавленно проговорил он, — я согревал ее ладони в час зимней встречи под хвостатой звездой, плел ей венки из цветов, носил на пальце обручальное кольцо, и пальцы наши сплетались в обещании.

Он поднял глухо разгорающийся отчаянием воспаленный взгляд на прапрадеда.

— И это тоже часть тебя. Не отвергай ее. Пока душа болит, как свежая рана, это нужно просто переждать, не насилуя себя вынужденным принятием, но и не отторгая. Просто живи. Дай разумный выход боли, если нужно, а потом поднимайся и иди дальше.

— Болит… будто с души содрана кожа.

— Дыши. Ты жив.

— Я все понимаю… умом.

— Поймешь и сердцем. Это не означает, что боль уйдет, но однажды обнаружишь, что можешь принять все части себя. Это твое, горячее чистое сердце и твои ясные глаза, которые ты унаследовал от отца.

* * *

— Вы звали, господин. — Помощница камерария с поклоном остановилась у дверей.

Сидящий в выдвинутом на середину покоев кресле Наль поднял руку, показывая сверкнувшее золотом и серебром кольцо с резными самоцветами.

— Я не желал видеть этого более никогда в моей жизни, — веско проговорил он.

— Да, господин… я понимаю.

— Однако надежда моя развеялась весьма скоро. Не полагаешь же ты, что такая вещь попала в камин случайно?

— Как знать… Раз в тысячу зим и петух яйцо несет…

— А жаба высиживает, — закончил Наль гневно. — Ничего хорошего из того не выходит.

— Я не желала беспокоить вас. Положила в укромное место на случай…

Наль приподнял брови:

— Если я образумлюсь?

Служанка присела, подобрав льняную юбку и выводя носок вперед.

— Простите, господин! Мне следовало спросить у вас. Я…

«Что делаешь ты? — вопросил внутренний голос. — Наказываешь невиновных за то, что подвернулись под горячую руку?»

— Добро, — он успокаивающе поднял свободную ладонь. — Благодарю за заботу. Ты все сделала верно. Принеси мне… брусничного морсу.

Служанка еще раз поклонилась и вышла.

— Лорд и леди Нернфрез, господин, — осторожно объявил Бирк, заглядывая в дверь. — Старшие.

Наль криво усмехнулся при мысли, что во внешних покоях до сих пор разит «Хвостатой Звездой».

— А где тарглинт? — с мрачным весельем окликнул он. — Так Фрозенблейды встречают высоких гостей?

Придется брусничному морсу отступиться.

Бирка как ветром сдуло.

В действительности Наль недоумевал, зачем могли пожаловать к нему родители Амаранты, и это вселяло в него скрытую растерянность. Он не в лучшем виде и состоянии теперь, и все это вызовет у недавно породнившегося с Его Величеством Первого Дома лишь новое презрение. Однако, приняв из рук Бирка дымящийся кубок тарглинта, он решительно встал навстречу появившимся в дверях гостям.

— Лорд Радбальд, леди Клодесинда. — Наль поднял и широким жестом протянул в их сторону кубок. — Какая честь. Поздравляю с блестящй партией для вашей дочери!

Темно-синие с серебром одежды Нернфрезов придавали их величавым фигурам особенного сходства с ледяными статуями. Сам же он, подумалось с новым смешком, напоминает скорее утопленника.

— Да не погаснет твой очаг, Нальдерон, — чопорно отозвался лорд Нернфрез, а леди с легким кивком отозвалась эхом, принимая у Бирка кубок.

С каким-то разрушительным внутренним весельем Наль заметил в глазах гостей скрытую озадаченность. Если этот визит окончательно убедит их в правильности выбора Амаранты, тем лучше. Раскрученное колесо не остановить. Да и утреннее решение не притрагиваться к вину было слишком наивным, подумал он, осушая обжигающую пряную жидкость до дна. Брусничному морсу найдется применение на следующее утро.

Нернфрезы пригубили из своих кубков. Клодесинда сделала шаг вперед.

— Не стоит так, Нальдерон. Мы пришли выразить тебе свое сожаление.

— Разве? — осведомился он со всей возможной куртуазностью. — Не исполнилась ли ваша извечная мечта? Я умею читать в глазах, достойная леди. Умел еще с первой нашей встречи у ворот Нернфрезорна. Не стоит смущаться: вы имели на то полное право, а забота в итоге разрешилась сама собой.

— Нужно признать, — сдержанно вступил в разговор Радбальд, — поначалу мы вправду желали для Амаранты иного супруга. Однако с выбором ее оставалось смириться, и со временем мы приняли тебя, Нальдерон. Мы узнали тебя. Ты заслужил наше уважение и симпатию, и случившееся стало для нас неожиданностью и потрясением. Мы знаем, что здесь нет твоей вины. Не держи на нас обиды… И, если можешь, прости ее.

Лорд Нернфрез мог ответить иначе. По старшинству Дома, возраста, должности при дворе. Он имел право жестко осадить неблагодарного зарвавшегося мальчишку. Но Наля несло, словно совокупность злоключений, подтачивающих его со всех сторон, собралась в один мощный поток, и визит незваных гостей сделался последней каплей, взломавшей плотину.

— Славно, однако, что потрясение ваше хорошо закончилось! — Он осекся. Бушующий поток оказался бурей в чаше. Сразу стало стыдно. — Ни в чем не виню я вас, и вы не держите обиды на меня, лорд и леди. Если я сказал нечто, оскорбившее ваш слух, то не желал бы, чтобы оно ядовитым шиповником проросло между нами.