К ночи Каскад немного пришел в себя, хотя вздрагивал от каждого неожиданного звука. Он признал ухаживающих за ним эльфов, но высматривал кого-то еще, тревожно ржал, искал во дворе и в конюшне, стремился выйти из стойла. Наль лежал двумя этажами выше, и ни один, ни другой не могли найти утешения во встрече.

В очередной раз промыв, смазав и перебинтовав раны, Айслин прислушалась к хриплому трудному дыханию. Все жаропонижающие отвары были испробованы, однако не принесли в этот раз и малого облегчения. Измученный Наль уже почти не метался — должно быть, не осталось сил на движения и стоны. Поглаживая его по горячечному лбу, она запела колыбельную тихим, немного дрожащим голосом, как пела когда-то розовощекому златокудрому малышу с ясными блестящими глазами.

— Селанны челн, челн небесной реки

Звезд зажигаются в ней огоньки

Ветер играет в небесной тиши

Трогает дольней реки камыши

Вольно идет по лугам, где роса

Как капли жемчуга; тихо глаза

Леса глядят в ожидании в высь

Елям таинственный свет не забыть

Что серебрит густой сумрак ветвей

Дарит мерцание, танцы теней

Светит пучинам бескрайних морей

Глазки свои закрывай поскорей

Айслин надеялась, что там, в глубине своих кошмаров, Наль слышит ее, и ему передается далекое ощущение детского безмятежного покоя, в который не было возврата.

Селанна плывет в отражении вод

Склоняется звездный к земле небосвод…

Уловив за спиной шорох, Айслин обернулась. В покои шагнул Эйверет в расшнурованной нижней сорочке. Волосы немного спутаны, будто он только встал, и перекинуты через плечо. В бирюзовых глазах ни тени сна.

— Что-то случилось? — тихо спросила Айслин, поднимаясь.

— Да. Я хочу разделить эту ношу с тобой. — Он подошел к постели.

— Мы и так несем ее вместе.

Он качнул головой:

— Что Нальдерон?

Айслин хотела что-то сказать, но губы ее задрожали. Она поднялась со стула, отворачиваясь.

— Все также, — проронила она наконец. — Я не знаю… как еще помочь ему.

Вдалеке протяжно закричала сова. Наль вздрогнул, поднимая руки к лицу, словно для защиты. Эйверет поймал эти горячие худые руки и бережно опустил их на простыню. Успокаивающе пожал судорожно сведенную кисть. «Как же он ослаб», — мелькнула непрошенная мысль.

— Магистр Лейтар говорит… мы более ничего не можем сделать. Никто из нас, даже он, — продолжала Айслин. — Остается ждать девятого дня болезни. Если… все не решится еще раньше.

Она отошла к окну. Пламя девяти свечей в ажурном канделябре неровно подрагивало, отчего густые тени в углах зловеще шевелились. Свет преломлялся в шаровидных и вытянутых склянках с бледно-оранжевым, зеленоватым, белесым и полупрозрачным содержимым, выхватывал бок серебряного графина, где, как в кривом зеркале, отражались покои, спинку стула, по которой, словно живые в игре бликов и тени, бежали длиннотелые лесные животные. За окном начиналась иссиня-черная тьма кейол-саэллона. Повисшую тишину нарушали доносящийся издали волчий вой, одиночные голоса ночных птиц и неровное хриплое дыхание в комнате.

— Кровавая луна, — прошептала Айслин. — Какую жатву соберет она этой ночью?..

Эйверет подошел сзади, бережно обнял, вдохнул цветочный аромат ее волос, коснулся губами заостренного уха. Она не отрывала взгляда от словно залитого кровью, изрытого впадинами диска над черной остроконечной кромкой леса. То была не Селанна из колыбельной, с тихо струящимся на землю серебристым светом. Это вставала другая Селанна, зловещая, мрачная, огромная. Земля-Аред заслоняла от нее Атареля, и лик ее помрачался от скорби, вызывая кошмары, заставлял осмелевших тмеров и лесных троллей рыскать совсем близко к честным жилищам, нарушать сон и пугать домашний скот, оставляя на стволах деревьев и стенах домов глубокие борозды когтей в знак своего присутствия.

Несколько падающих звезд прочертили небо короткими вспышками. Теплое дыхание Эйверета привело Айслин в себя. Он заключал ее в объятиях, принимая как свою всю ее боль, исцелял своим теплом. От него успокаивающе пахло брусникой и свежим сеном из конюшни. Айслин нашла его руку у себя на плече и сплела с его пальцами свои.

— Я буду здесь с тобой, — прошептал он. — Мы не отдадим Огонька Часу Волка.

30. Ни тени сожаления

Король Исналора Ингеральд III выслушивал говорившего в своих покоях, куда запрещен вход большинству придворных, внешне оставаясь почти спокойным. Только в нескольких местах рассказа он высоко поднимал подбородок, сдерживая подступающий гнев, и глаза его коротко вспыхивали. «Где, — металась в душе сокрушенная мысль, — где, где же я так ошибся?»

Повернувшись к супруге, он заметил ее молчаливую скорбь, и успокаивающе накрыл ее напряженную, похолодевшую ладонь своей. Они справятся с этим ударом вместе. Как прошли рука об руку через малую эпидемию Алой Чумы — отголосок большой и ужасной; чудовищные морозы, когда при натопленных каминах подогретые напитки в бокалах затягивались льдом. Перенесли вместе почти полтора века бездетности, несколько войн, потерю близких, две осады Исналора в Последнюю войну. Однако то были удары извне, этот же оказался нанесен из оплота, выстраданного и выстроенного как последняя защита. Из самой королевской семьи.

Его Величество бессильно стискивал подлокотник кресла. Пока он с болью на сердце радел об Исналоре, не спал ночами, заключал альянсы, держал советы, собирал армии и участвовал в смотре войск, которые посылал на смертельную опасность, искал и рассчитывал угрозы и возможности, прямо у него под носом, в его собственном доме, собственный сын его замышлял и приводил в исполнение вероломный, коварный план.

Такое случалось в песнях. Песнях о бесчестье, горе и безысходности. Причиной развода или разрыва помолвки могло послужить предательство, тяжкое преступление, глубокое расхождение в жизненно важных вопросах в случае исказившей личность одной из сторон глубокой душевной травмы, а также опасная неизлечимая болезнь или неверность. Под последним понималась духовная неверность, ибо никто не смел ступить на путь погибели души через тело. Разве что под воздействием смертельной порции ночного фрукта, о чем предупреждали лекари, никто, однако, не слышал о подобных случаях доподлинно. Зато печально известны были сюжеты, попадающие в песни за свою необъяснимую, роковую редкость. Обращение эльфийского сердца к кому-то другому при живом спутнике.

Леди Амаранта уже дала согласие, говорил Алуин. Необходимо как можно скорее начать приготовления, чтобы провести помолвку и свадебную церемонию до наступления непогоды. Влюбленные не желали ждать ни одного лишнего дня.

Об этом было все его беспокойство. О том, чтобы холод и дожди случайно не омрачили счастливого торжества.

Самое страшное заключалось в том, что зло уже свершилось. Неведомыми путями сердце леди Амаранты остыло к ее законному жениху и пылало к принцу. Как сообщила она Алуину, прежняя помолвка расторгнута, так что воспрепятствовать воздвигающемуся на руинах былой любви браку юридически невозможно. Не являлось это возможным и нравственно: ведь двое свободны и согласны связать друг с другом жизнь.

Наконец Ингеральд сделал рукой жест, призывающий замолчать. Он пристально смотрел на принца, чей вид не выказывал ни тени искреннего сожаления о содеянном.

— Скажи мне, сын, что это за чувства, что столь легко и жестоко ломают судьбы, рушат чужие жизни? Как назвать их?

Юноша расправил плечи и вызывающе молчал. Ему стоило набраться смелости, чтобы открыть венценосным родителям самую свою сокровенную тайну, и во время рассказа уши его пылали от стыда; ведь пришлось признаться, что он упорно добивался чужой невесты. Однако в чувствах своих стесняться ему было нечего. Вопрос, как их назвать, прозвучал оскорбительно.