Приближалось время родов. Надя считала дни до родов и чем ближе были роды, тем страшней ей становилось. При одном воспоминании об изнасиловании, её терзал стыд и брезгливость. Она продолжала кормить первого ребёнка грудью. Второй ребенок шевелился под сердцем, а её сердце никак не хотело принять этого ребёнка. Считал дни и Николай.
Надя пошла в декрет, нет, нет, да соберётся погулять на улицу, а ноги сами несут в сторону дома Шурки-сибирячки. Надя, пока идёт до её лавочки у палисадника, наберёт целый подол хлеба, вытряхнет куски хлеба из подола на лавку, сядет рядом, вздохнёт:
– Видно, дети Шурки, играя на улице, хлеб на землю кидают. Видать в Сибири не было такого голода, как у нас.
Сидит Надя и ждёт, когда Шурка картошку жарить будет. Видно не очень-то Шурка умеет это делать, картошка у неё то и дело пригорает, а беременная женщина этим запахом надышаться не может, так ей хочется этой картошки с горелым запахом в придачу, а зайти попросить стыдно – детей полон дом. Придёт домой, сама нажарит – нет, не то! То ли запах горелой картошки напоминал ей о том, сколь вкусны были печёнки из мороженной картошки с лебедой после войны в тот ужасный голод, то ли состояние её души было равно тому послевоенному: так же тяжело и тошно было на душе, то ли причуды беременных?
Как-то пришёл Николай домой, дома была только баба Дуся с дочкой, за разговором о беременности жены, он спросил её:
– Да, скоро срок рожать. А ты, баба Дуся, не знаешь, может ли женщина родить раньше?
– Ну, как не может? Довольно часто такое случается. Как корова может раньше на две недели родить, так и баба.
– А позже срока? – уточнил Николай.
– Ну, это вряд ли.
За это и ухватился Николай, как за соломинку, всё казалось ему, что все знают о грехе жены. Наступил декабрь, Надя была на сносях.
Привезли в их село шесть, так называемых хлыстов – сосновые стволы нужной длины, приготовленные на столбы под электропровода. Да кто-то два хлыста своровал. Кто? Как? Куда делись? Все дворы обошли, все усадьбы осмотрели – нет хлыстов. По соседним селам пошли. Привезли в село, на место преступления одного подозреваемого, лишь за то, что тот тракторист. Оно и понятно: столб на конях не увезти. Участковый устроил допрос, спрашивает его:
– Ты хлысты увёз?
– Нет, мая не брал, – твёрдо отвечал тракторист.
– Их было шесть.
– И мая говорит: их было шесть.
– Теперь четыре.
– И мая говорит: теперь четыре.
– Двух не хватает, – глядя в глаза трактористу, допытывался участковый.
– И мая говорит: двух не хватает, – твердил в такт подозреваемый.
– Кто-то эти хлысты своровал.
– И мая говорит: кто-то эти хлысты своровал.
– Их было шесть, – по новому кругу допроса пошёл участковый.
– И мая говорит: их было шесть, – всё так же спокойно говорил тракторист.
– Теперь четыре.
– И мая говорит: теперь четыре.
Так участковый от него ничего не добился и отпустил бедолагу. Николай догнал татарина и разговорился с ним:
– Ты откуда будешь?
– Б. О., знает твоя? – вопросом ответил татарин.
– Знаю, по крайней мере, слышал. За рекой там, километров десять-двенадцать от нас, у вас район-то вроде наш, а совхоз?
– Аха, район наша, совхоза наша.
– А щё, трактористов да комбайнёров хватает у вас? – поинтересовался Николай.
– Наша мало трактористов, ещё нада.
– Понятно. Ну, бывай.
– Бывая, бывая! – попрощался мужик.
Село, где их с женой никто не знал, вполне устраивало Николая. Когда бы ни родила жена, никто не стал бы подсчитывать, когда она забеременела. В первый же выходной он запряг лошадь и под предлогом надобности съездить на центральную усадьбу, сам поехал в Б. О. Глава села был рад принять новых работников в село, но пока не было жилья. Управляющий уговаривал пожить до весны на квартире и сам договорился с хозяевами. Николай согласился.
В середине декабря, как только у жены начались первые схватки, Николай отвёз её на совхозном уазике в районную больницу рожать. На обратной дороге сказал Андрею, что они с Надеждой завтра переезжают.
– Да как же так? Куда? Зачем? Как завтра? Жена в роддоме, а ты: «Переезжаем».
Николай сухо ответил:
– Не уговаривай, так надо. Не удерживай – помоги. Кто ж нам ещё может помочь? Нищего не могу более сказать, – Николай повесил голову.
Андрей понял, что это для них важно, опять он пошёл навстречу племяннице и смирился с потерей таких нужных в совхозе двух работников.
Николай быстро собрал пожитки, закрыл избу на замок, сгрузил кошели на сани-розвальни, к тем же саням сзади привязал корову. На зиму, как правило, свиней и молодняк закалывали на мясо, оставляли только корову. Он сходил к бабе Дусе за дочкой, зашагнул в сани, посадил маленькую дочь меж ног, чтобы та на поворотах ненароком не вывалилась из саней. Поехал шагом, корова едва успевала шагать за санями.
В те времена о детских садах да яслях в сёлах не слыхивали. Пришлось Николаю нанимать для дочери няньку за приличные деньги и платить за корм для коровы. Но это было для него неважно, только он один знал, зачем он это делает.
Санями-розвальнями назывались низкие без сидений сани, в которые запрягали зимой лошадь для езды по снежной целине. Розвальни имеют спереди загнутые кверху полозья высотой не менее восьмидесяти сантиметров. Полозья деревянные, как правило, сделанные из древесины берёзы. Эта древесина прочная и пластичная, не зря из неё в своё время делали деревянные лыжи. Нижняя часть полозьев в виде квадратного бруска, а загнутая часть более тонкая, но такой же ширины. В брус полозьев сверху в продольные пазы вставляются стояки-зубья, строго напротив друг друга. Низ стояков приплюснутый с боков, а верх почти круглый, высота зубьев где-то от тридцати сантиметров. Эти зубья на обоих полозьях переплетаются восьмёркой лубом от молодой ивы, так как в этих местах нет или почти нет липы. За счёт того, что стояки имеют книзу заметное расширение, луб не сползает вниз и, высохнув, хорошо держит полозья на нужном расстоянии меж собой. Поверх этих зубьев над каждым полозом идёт ещё один брус, который спереди упирается в загиб полозьев. В этот брус снизу в выдолбленные пазы входят своим верхом стояки-зубья от нижних полозьев. Эта конструкция общая, является «скелетной» для всех зимних саней, разве что отличается размерами и радиусом загиба передка.
У саней-розвальней сверху вниз от «фартука» или по другому названию от «грядки», то есть от верха загиба полозьев, что соединены меж собой доской, отходят две жерди, образуя бока саней, расходящиеся от передка врозь к низу. Зад саней-розвальней, примерно, в два раза шире передка. Задние края саней расходятся по бокам от полозьев сантиметров на сорок – пятьдесят, они соединены между собой ещё одной жердью. Сверху эта конструкция, если не считать поперечную жердь сзади, напоминает букву «П», ножки которой книзу раздвинуты шире. Верхнее, основное полотно саней – это «корзина-развалюха», она переплетена тальником и находится над «скелетной» основой саней. Задняя стенка этой «корзины» отсутствует, сзади переплёт идёт на уровне поперечной жерди. Такие сани удобны для езды по глубокому снегу, розвальни не склонны к переворачиванию. Оглобли идут от боков передка. Как они крепятся – я не знаю, также не знаю, как боковые жерди крепятся к верху загиба полозьев.
Есть сани, которые имеют плоскую площадку, их поверхность состоит из досок, они необходимы для перевозки грузов. Есть сани, так называемые, «короба». Конструкция похожа на сани-розвальни, но имеет вид продолговатой корзины с равными по высоте боками-бортами со всех четырёх сторон. Короб от саней также используется летом, его снимают с саней и устанавливают на телегах, также плоскую, дощатую площадку летом снимают с саней и используют по мере надобности. Я всегда удивлялась высокому мастерству и мудрости тех крестьян, которые придумали и сделали такие практичные и удобные сани на все случаи жизни из самых, что ни есть, обычных подручных материалов, без единого гвоздя и шурупа.
